Черчилль и сепаратный мир

Для Черчилля прекращение военных действий на итальянском фронте не было просто местным успехом. На его взгляд, этот успех позволял надеяться на распространение операции, удачно проведенной в Италии, на весь западный фронт — то была главная цель, достижение которой привело бы к сепаратному миру с Германией.

Три условия, которых следовало добиться при этой операции, были:

возможность достигнуть сепаратной капитуляции на западе без участия русских;

полное согласие с Вашингтоном по этому вопросу; совершенное соответствие взглядов Черчилля относительно развития военной и политической ситуации со взглядами немцев.

После того как он добился этих условий, он полагал, что имеются все шансы провести итальянскую операцию в общих масштабах, перейдя от частичной капитуляции на этом фронте к капитуляции на всем западном фронте.

«ВАЖНЕЙШИЕ ВОПРОСЫ»

В записке, написанной 24марта .Идену, своему министру иностранных дел, Черчилль следующим образом резюмировал свою мысль:

«Переговоры (которые велись в то время с немцами) могли бы быть возобновлены в гораздо более важном районе, чем Италия. В этих переговорах такого рода военные вопросы могут быть увязаны с политическими». И добавлял: «Русские могут испытывать законные опасения, что мы заключим сделку на западе, чтобы задержать их подальше на востоке».

В самом деле,в тот момент речь шла о том, чтобы опередить русских.

В той же записке Идену Черчилль сообщал, что он собирается поставить этот вопрос перед генералом Эйзенхауэром и фельдмаршалом Монтгомери во время посещения фронта, чтобы изложить им сущность своей позиции. «Ну почему должны мы горевать,— писал он,— если вследствие того, что немцы массами сдаются на западе, мы окажемся на Эльбе раньше Сталина?»

Само собой разумеется, что со Сталиным на этот счет он говорил совсем иным языком. 14 апреля он телеграфировал ему:

«Быстро приближается славный момент соединения Ваших и наших войск в побежденной Германии». И еще: «Я уверен, что если бы это событие было отмечено короткими обращениями по радио — Вашим, Президента Трумэна и моим,— то это произвело бы ободряющее действие на наши народы»1.

Действительно, имел место обмен телеграммами между Лондоном, Вашингтоном и Москвой относительно текста этих обращений и места соединения армий западных держав с русскими. Но Черчилль неустанно продолжал прилагать усилия для достижения своей цели.

СИНХРОННОСТЬ

Самым поразительным фактом была та синхронность, с которой развивались в одном и том же духе и во все более нараставшем темпе, обусловленном стремительно ускорявшимся ходом событий, активность немецкой стороны и содействие, оказываемое немцам англо-американской стороной.

Смерть Рузвельта воскресила последнюю надежду Гитлера. Надежду на «чудо», которого ждали в Берлине,— на распад «великого союза», который должен был спасти Германию. В этот день, 12 апреля, в бункере имперской канцелярии шампанское лилось рекой. Разве не так же смерть русской императрицы Елизаветы во время Семилетней войны позволила Фридриху Великому выйти из отчаянного положения? Историческая аналогия была поразительной. Разве новый царь, Петр III, не повел дело на разрыв с антипрусской коалицией? Почему же 12 апреля не может ознаменовать великий поворот в ходе второй мировой войны?

Гитлер был в состоянии неописуемой эйфории. Генералу Вольфу, которого он вызвал 18 апреля в Берлин, он нарисовал чудесную картину военного положения. Егогве-ликая идея заключалась в создании трех «опорных пунктов»: в Шлезвиг-Гольштейне, на севере, в Баварских Альпах, на юге, и, наконец, в Берлине. В этих трех «опорных пунктах» он сосредоточил бы свои лучшие войска. Сам бы остался в столице защищать ее — «пока западные союзники и русские не вцепятся друг другу в горло».

Итак, его великим, его последним козырем было сопротивление не на жизнь, а на смерть. Вот почему он запретил генералу Вольфу продолжать переговоры о перемирии на итальянском фронте. Его приказ от 19 марта 1945 года, который назвали приказом о «выжженной земле», выполнялся строже, чем когда-либо. Верховное командование вермахта издавало новые приказы, все более суровые. Все города должны были защищаться до последнего. Любые попытки измены должны были пресекаться в корне. Газеты публиковали фото военных, повешенных за отказ подчиниться!

Решающая схватка должна была разыграться на Одере. Если бы вермахт удержал фронт, все могло бы быть еще спасено. Это последнее большое сражение второй мировой войны должно было решить судьбу Берлина и ознаменовать ее конец. Гитлер подсчитывал свои последние резервы: Гиммлер обещал ему 250 тысяч эсэсовцев. Гроссадмирал Дёниц, которого Гитлер только что, 20 апреля, назначил главнокомандующим немецкими силами на северном фронте, должен был прислать 12 тысяч морских пехотинцев. Геринг предоставлял в его распоряжение 100 тысяч человек из контингента люфтваффе (военно-воздушных сил). Таким образом, он сможет бросить 12 свежих дивизий на фронт на Одере.

24 апреля фюрера вызвали к телефону в бункере, который он уже давно не покидал. Фон Риббентроп, его министр иностранных дел, только что получил, по его словам, от своих агентов в Стокгольме и Лиссабоне хорошие новости относительно сепаратного мира с западными державами и резкого изменения отношения Соединенных Штатов к фюреру. Риббентроп призывал не упускать этого «исторического шанса», которого фюрер уже долгое время ждал, и упорно продолжать борьбу всеми средствами, чтобы выиграть время.

Это сообщение Риббентропа было воспринято настолько всерьез, что последние паладины фюрера, оставшиеся с ним, рассудили, что подобная оценка ситуации является верной. Генерал Иодль тотчас же сымпровизировал план сопротивления, способный облегчить достижение политического соглашения с западными державами. Фельдмаршал Кейтель (начальник штаба верховного главнокомандования вооруженных сил) в свою очередь взял на себя адачу сконцентрировать в столице все имеющиеся в наличии силы, что должно позволить обороняющимся удержать город до того момента, когда разразится конфликт между англо-американскими и русскими войсками, когда они окажутся лицом к лицу где-то на Эльбе. (Американцы вышли к Эльбе 17 апреля.) Фельдмаршал Кейтель следующим образом резюмировал замысел продолжения сражений — дать необходимое время для слияния воедино военных и политических возможностей.

На самом краю пропасти, на грани поражения банда нацистских вожаков цеплялась за призрачную надежду на сепаратный мир.

ГОНКА

Выиграть время — эти слова были ключом ко всему. Но события военного характера развивались слишком быстро. Большое наступление, начатое русскими 16 апреля на Одере, быстро развертывалось. 20 апреля столица рейха оказалась под огнем русской артиллерии. Немецкий фронт на Одере был прорван. Уже шли уличные бол в городских кварталах Берлина. Итак, надо было спешить.

22 апреля генерал Иодль во время встречи с генералом Коллером, начальником штаба люфтваффе, пришел с ним к соглашению о том, что необходимо сделать какой-то жест, предпринять нечто такое, что произвело бы впечатление на англо-американскую сторону: перебросить целиком всю 12-ю армию вермахта с итальянского фронта на восточный. Предполагали даже открыть весь западный фронт и немедленно форсировать переговоры, которые уже велись с западными державами.

Коллер немедленно вылетел проконсультироваться по этому вопросу со своим начальником Герингом. Действительно, на следующий день, утром 23 апреля, была отправлена знаменитая телеграмма рейхсмаршала фюреру, смысл которой сводился к следующему. Наступил момент для переговоров. Поскольку фюрер в Берлине не имеет необходимой для этого свободы передвижения, Геринг будет действовать вместо него. (Разве он не считался его официальным преемником?) Если к 10 часам вечера 23 апреля он не получит ответа, то он возьмет на себя руководство рейхом.

Он, несомненно, собирался вступить в переговоры с англо-американцами, чтобы заключить с ними сепаратный мир и таким образом развязать себе руки для организации борьбы против большевизма. Но реакция Гитлера на этот ультиматум была весьма резкой: он объявил об отстранении Геринга от должности начальника люфтваффе.

Зато беседы, которые Гиммлер уже некоторое время проводил с графом Бернадотом, продолжались. Гиммлер видел в нем эмиссара западных держав. Прежде чем прибыть в Германию с миссией, о которой уже говорилось выше, Бернадот посетил Лондон и Париж.

Решающая встреча имела место вечером с 24 на 25 апреля в Любеке, на Балтийском побережье. Гиммлер в тот момент, без сомнения, не знал, что творилось в Берлине. Но он не задавался вопросом о том, что подумает фюрер о своем первом полицейском. Он чувствовал себя в достаточной мере уполномоченным говорить от имени рейха. Идеи, которые он развивал перед своим шведским собеседником, хорошо известны. Это были те самые идеи, которые уже в течение некоторого времени высказывались немецкой стороной.

Бернадот немедленно отправился в Стокгольм. На следующий день рано утром (25 апреля) в Лондон пришла телеграмма от посла Великобритании в Швеции, сообщавшая о результатах бесед графа Бернадота с Гиммлером. Из телеграммы явствовало, что посол и его американский коллега были вызваны в шведское министерство иностранных дел для встречи с графом Бернадотом, облеченным «срочной миссией»..

Встреча произошла немедленно. Граф заявил обоим дипломатам, как резюмирует Черчилль в своих мемуарах содержание телеграммы, о которой идет речь, что Гиммлер спросил его, «не устроит ли шведское правительство ему встречу с генералом Эйзенхауэром с целью капитуляции на всем западном фронте».

Важно отметить, что оба дипломата, все так же согласно Черчиллю, «заявили, что отказ Гиммлера капитулировать на восточном фронте выглядит как последняя попытка посеять раздор между западными союзниками и Россией» и что, «очевидно, нацисты должны капитулировать перед всеми союзниками одновременно».

Шведский министр в свою очередь отметил, что если он не предупредил советскую сторону, то лишь потому, что «Гиммлер о.бусловил, что эта информация предназначается исключительно для западных союзников»-.

Здесь следует, однако, привести также версию графа Бернадота, которую мы находим в его книге «Ковец», так как она несколько отличается от изложенной. Гиммлер, как утверждает Бернадот, был готов капитулировать на западном фронте, и, «таким образом, армии западных держав смогли бы быстро продвинуться на восток». Так как он ни в коем случае не капитулировал бы на восточном фронте, ибо всегда был и оставался «заклятым врагом коммунизма».

АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ ГИММЛЕРА

Таким образом, Черчилль был полностью в курсе дела, когда принял всерьез предложения первого полицейского фюрера. Ибо они полностью соответствовали его собственным целям. Он немедленно созвал Военный кабинет и отправил срочную телеграмму президенту Трумэну — телеграмму, которая, как говорит сам Черчилль, верно выражала реакцию британского правительства.

Поспешность, с которой действовал премьер-министр, была связана с тем, что в предложениях Гиммлера речь шла уже не просто о частичной капитуляции, как в Италии, а о капитуляции на всем западном фронте, предвещавшей сепаратный мир с Германией. Для него это было главное — такой случай нельзя было упускать.

Однако Черчилль отдавал себе отчет, что было невозможно повторить итальянскую операцию, оставив русских в стороне. Он, кроме того, знал, что в данном случае американцы не последуют за ним, как они это сделали в Италии. Зато у него были все шансы успешно осуществить новую операцию, если бы дело выглядело так, будто он действует в согласии с Москвой, предупредив Сталина с самого начала. Действуя таким образом, он обеспечил бы себе содействие Трумэна и усыпил бы бдительность Сталина, подчеркивая в то же время важность предложений Гиммлера и указывая на готовность взять это дело в свои руки.

В телеграмме, отправленной 25апреля президенту, Черчилль искусно доказывал важность предложений Гиммлера. «Учитывая,— замечает он по этому поводу в своих мемуарах,— важность этого... мирного предложения и наш опыт с русскими»... он считает «полезным» изложить свои «действия» Трумэну и Сталину.

В телеграмме Черчилля Трумэну особо оговаривалось: «Ответ, который следует дать шведскому правительству, является прежде всего делом трех держав, поскольку ни один из нас не может вступить в сепаратные переговоры». На самом деле он думал совсем иначе. Было важно, именно после опыта с итальянским делом, доказать, в особенности русским, что его «честность» вне всяких сомнений.

В этой же телеграмме Трумэну Черчилль писал, что следует предупредить Сталина, не оставляя ему времени для ответа. В тот же день, 25 апреля, он отправил телеграмму Сталину. Черчилль, очевидно, вел к тому, чтобы начать дело, поставив всех перед свершившимся фактом: началом переговоров в связи с предложениями Гиммлера, которые он затем направлял бы по своему усмотрению. В телеграмме, которую Трумэн в свою очередь послал Сталину, он ограничился тем, что в порядке «информации» просто изложил предложение Гиммлера.

Вечером 25 апреля Черчилль позвонил по телефону Трумэну. О самом телефонном сообщении он не говорит ни слова в своих мемуарах; он приводит лишь записку, составленную им по этому вопросу для Военного кабинета. Согласно этой записке, премьер-министр якобы сказал президенту, что, по мнению британского правительства, «необходимо, чтобы капитуляция была безоговорочной и принятой одновременно тремя великими державами». Это было «энергично» поддержано Трумэном. Черчилль зачитал ему затем телеграмму английского посла в Стокгольме относительно предложения Гиммлера и потребовал «столь же решительного одобрения» (этого предложения), что было самым важным для премьер-министра.

Между тем его версия беседы с президентом по телефону совершенно не похожа на ту, которая содержится в мемуарах адмирала Леги. Хотя первый советник президента намеренно пишет об этом сдержанно и в завуалированной форме, но все же достаточно красноречиво, чтобы можно было составить себе точное представление о смысле этой беседы.

По словам адмирала Леги, Трумэн заявил Черчиллю, что Америка может пойти лишь на безоговорочную капитуляцию на всех фронтах и в согласии с русскими. Это заставляет предполагать, что президент счел необходимым настаивать на пункте, который британская сторона, по его мнению, не разделяла. Возникает .впечатление, что по этому вопросу действительно возник спор. Черчилль давал понять, что считает мыслимыми сепаратные переговоры с немцами относительно капитуляции на всем западном Фро пте, учитывая опыт на итальянском фронте. Если верить адмиралу Леги, Черчилль для подкрепления своей точки зрения использовал аргумент, который должен был снять все возражения: Англия «спешит» закончить войну.

На что Трумэн ответил, что «и он спешит не меньше, но что он должен выполнять свои обязательства».

Эта версия адмирала Леги находит подтверждение в мемуарах Трумэна. Президент приводит запись своей беседы с Черчиллем по телефону в присутствии адмирала Леги и генерала Маршалла, начальника генерального штаба армии США. Из нее прежде всего видно, какие настроения царили в то время в Лондоне. Премьер-министр сказал, что его Военный кабинет был против того, чтобы он телеграфировал Сталину с целью «предупредить» его о предложении Гиммлера.

Кроме того, с самого начала беседы становится ясным, что английская сторона активно вела переговоры и граф Бернадот имел полномочия от лондонского правительства. Черчилль уточняет для Трумэна. «Они (немцы),— говорит он,— упоминали об Италии и Югославии. Мы же говорили обо всем, включая Данию и Норвегию, так же как и обо всем западном фронте». Это, помимо всего прочего, означает, что о восточном фронте не было и речи. О нем говорили только немцы, но лишь для того, чтобы уточнить, что они «не предлагают капитуляции на восточном фронте».

ДВОЙНАЯ ИГРА ЧЕРЧИЛЛЯ

Само собой разумеется, что граф Бернадот (который, повторяю, говорил от имени британского правительства) остановился на этом пункте предложений Гиммлера, чтобы уточнить, что Германия должна капитулировать перед тремя державами. Но Гиммлер ответил, что в этом случае переговоры бесцельны и для него нет никакого смысла продолжать их. Это доказывает, что переговоры продолжались на основе предложений, сделанных Гиммлером.

Вот почему также переговоры не должны были быть прерваны западными державами даже после обмена мнениями между Гиммлером и Бернадотом. Вот почему также не имела никакого смысла та настойчивость, с которой Черчилль во время своей беседы с Трумэном по телефону упирал на необходимость предупредить Сталина. На самом деле Трумэна просили принять участие в переговорах, целью которых не была капитуляция на восточном фронте.

Эта часть беседы Черчилль — Трумэн раскрывает особенно многое. Трумэн потребовал, чтобы Гиммлер капитулировал перед всей «тройкой». Черчилль живейшим образом добавил: «Нет, нет, нет. Никакой капитуляции по частям, когда мы имеем дело с таким человеком, как Гиммлер». Но если Черчилль проявлял в этом пункте такую же непримиримость, как и Трумэн, то лишь затем, чтобы добиться согласия президента начать переговоры. Трумэн согласился: «Вот именно, это как раз и моя точка зрения», а Черчилль продолжил, изложив при этом довольно прозрачно свою собственную точку зрения. Таким образом, переговоры должны были развернуться на базе предложений Гиммлера: «Разумеется, я имею в виду местную капитуляцию Гиммлера на фронте западных союзников». И Черчилль добавил к этому: «И затем, Эйзенхауэр по-прежнему полномочен принять капитуляцию Гиммлера, а в этом случае он (Гиммлер) готов сдаться». Это в действительности означало, что речь шла о новой местной капитуляции на всем западном фронте, точно такой же, какая имела место на итальянском фронте. Главнокомандующий союзными войсками на западе был волен действовать, полагая, что капитуляция германских армий на всем западном фронте была- делом «тактического порядка».

Итак, главы обоих правительств лишь по видимости пришли к соглашению по этому вопросу: Германия капитулирует также перед русскими и Сталин будет предупрежден о предложении Гиммлера. Черчилль имел в виду при этом лишь согласие Сталина на ведение переговоров, поскольку речь шла только о капитуляции на западном фронте.

Небезынтересно отметить, что лондонское и вашингтонское правительства чувствовали себя связанными в отношении шведского правительства, поскольку последнее выступало в роли посредника. Гиммлер предполагал капитулировать в два этапа: сначала «на всем западном фронте, в Норвегии и Дании», а зате должна была последовать еще одна капитуляция. Первая мера привела бы (в конечном итоге) в скором времени к общей капитуляции.

Шведский министр иностранных дел желал, чтобы признали, «что шведское правительство никогда не согласилось бы потворствовать тем или иным образом даже малейшей попытке носеять разлад между союзниками». Единственной причиной, по которой оно не могло проинформировать непосредственно советское правительство, было то, что Гиммлер специально обусловил, что это сообщение предназначается исключительно для западных держав. Именно последним надлежит предупредить русских и действовать соответствующим образом.

Вот каким образом Сталина на этот раз предупредили, как мы увидим далее, в развитии этого темного дела ничего не изменилось. Телеграммой, которую Черчилль отправил 25 апреля Сталину, он главным образом хотел успокоить его. Подчеркнув, что «Президент Соединенных Штатов также был информирован об этом», Черчилль заявлял: «Поскольку это касается Правительства Его Величества, не может идти речи ни о чем меньшем, кроме как об одновременной безоговорочной капитуляции перед тремя главными державами. Мы считаем, что Гиммлеру нужно сказать, что военнослужащие германских вооруженных сил, как одиночки, так и находящиеся в соединениях, должны повсюду сдаться на месте союзным войскам или их представителям»1.

Это сообщение произвело соответствующее впечатление. Оно вызвало, по выражению Черчилля, «самое сердечное» послание, когда-либо полученное от Сталина. «Зная Вас,— писал последний,— я не сомневался в том, что Вы будете действовать именно таким образом». И Черчилль немедленно ответил еще более любезно: «Я был весьма рад узнать, что Вы не сомневались в том, как я поступил бы и как буду всегда поступать в отношении Вашей великолепной страны и в отношении Вас лично»2.

Но дела его доказывали, что думал он иначе.

ЧЕРЧИЛЛЬ И «НОВАЯ ОПАСНОСТЬ»

Согласно Черчиллю, этим дело и ограничилось. Граф Бернадот передал Гиммлеру ответ союзников, который был-де сформулирован в духе обмена мнениями между премьер-министром и президентом и, теоретически, должен был положить конец переговорам, поскольку, опять-таки теоретически, не могло быть и речи о сепаратной капитуляции на всем западном фронте. И — все это согласно Черчиллю — о деле этом больше не было никаких разговоров до того самого дня, когда Гиммлера арестовали.

Такой была ситуация. По крайней мере так ее изображает Черчилль в своих мемуарах. Изображение чрезвычайно искаженное. В действительности, поставив в этом новом деле свою честность» вне сомнений и успокоив Сталина, Черчилль принялся набивать цену мирному предложению Гиммлера. Для этого ему необходимо было полностью втянуть американцев в свою игру. Ибо в предлог* нии Гиммлера он видел нечто гораздо более ценное, чем только капитуляция немецких вооруженных сил на западе, а именно сепаратный мир.

«Свободный мир», о котором думал Черчилль, не был тем миром, за который боролся «великий союз»; это был мир, который должен был, по его представлениям, возникнуть в результате победы в противовес коммунистической России. «Советский союзник», «великолепная страна» Сталина изображались теперь как «опасность» большая, чем когда-либо в прежние времена. Именно против этой «опасности» должна была быть теперь направлена борьба «свободного мира». И в этой борьбе Германия должна была также занять свое место в силу той же логики, по которой коммунистическую Россию вовлекли в борьбу против нее. Тем более, что Советский Союз являлся не просто великой державой, слишком могущественной, а был вместе с тем и коммунистической страной. Иначе говоря, вековая враждебность Англии к России приобретала теперь не только политический, но и социальный характер.

В то время как Черчилль обменивался любезностями со Сталиным и заверял его в самой торжественной форме в том, что ни о чем другом не может быть и речи, кроме полной и общей капитуляции Германии на всех фронтах, на востоке и на западе, он из кожи лез, стараясь получить согласие американцев на заключение сепаратного мира с Германией.

В тот самый день, 25 апреля, когда он заверял Сталина в своей полной честности, он попытался заинтересовать генерала Эйзенхауэра мирным предложением Гиммлера в надежде после достигнутого в Италии успеха продвинуть и это дело.

26 апреля он отправил «длинное послание» верховному главнокомандующему силами союзников в Европе, в котором просил его «изучить» — выражение Черчилля — предложение Гиммлера относительно капитуляции на западном фронте.

Решающий момент: Черчилль говорил с полным знанием дела и не скрывал своей мысли. Британский премьер-министр, который хочет в своих мемуарах заставить нас поверить, будто после ответа союзных правительств на предложение Гиммлера, переданное через графы Бернадота, °б этом деле «больше не было никаких разговоров», напротив, мог еще многое порассказать об этом. Его «длинное послание» генералу Эйзенхауэру представлялось ему очень важным, ибо он приглашал генерала «изучить» его.

Если бы настойчивость Черчилля перед Эйзенхауэром достигла своей цели, немцы добились бы того, чего хотели, и никто не может сказать, каковы были бы последствия этого как в военном, так и в политическом плане.

Реакция Эйзенхауэра на послание Черчилля ясно свидетельствует, что генерал великолепно понял, что глава британского правительства благоприятно относится к предложениям Гиммлера, настолько, что готов допустить тот разрыв между русскими и западными союзниками, который они неминуемо повлекут за собой.

Разочарование Черчилля было тем более велико, что он был уверен, что хорошо составил свое послание, чтобы убедить Эйзенхауэра. Кроме того, он рассчитывал на больший успех, обращаясь непосредственно к военным, минуя гражданские власти в Вашингтоне. Но генерал сделал то, чего Черчилль хотел избежать: он поставил в известность Вашингтон относительно послания британского премьер-министра. Оп сделал даже больше: он предложил Черчиллю сообщить о предложениях Гиммлера Сталину. После прецедента с капитуляцией на итальянском фронте Эйзенхауэр вправе был предполагать, что и на этот раз все подобным же образом держится в секрете англичанами и американцами и, следовательно, Сталин еще не предупрежден.

Очевидно, именно вследствие телеграммы генерала Эйзенхауэра в Вашингтоне сочли необходимым резко вмешаться и положить конец маневру Лондона. 26 апреля американский посол в Стокгольме получил послание, подписанное президентом Трумэном, в нем отвергались предложения Гиммлера, которые до этого момента все еще были в силе и продолжали бы оставаться таковым и, если бы не вмешательство Вашингтона.

Дзелепи Э. Секрет Черчилля. М.: Прогресс, 1975.