Операция «Факел» и американские колониальные аппетиты
Посольство США при режиме Виши также подлило масла в огонь: «Один противник режима Петэна сказал нам следующее по поводу де Голля: «Он слишком высокого мнения о своей персоне, он сравнивает себя с Жанной д'Арк. Это опасный человек». Американский советник Фримэн-Мэтьюз подчеркнул фразу маршала Петэна: «Де Голль — змея, которую я пригрел на своей груди». В обвинениях против де Голля, которые накапливались в вашингтонском досье, фигурировали прежде всего жалобы тех, кто в то или иное время сотрудничал со вспыльчивым генералом или входил в его окружение.
Англичане, хотя и полагали, что делают из де Голля своего ставленника, не стеснялись отпускать в его адрес насмешливые замечания. В Вашингтоне Черчилль во всеуслышание заявил, что де Голль был для него настоящим кошмаром. В своих мемуарах он напишет, что «каждый человек несет свой крест» и что его крестом был «лотаринг-ский крест»...
«Шарль де Голль — потенциальный диктатор. Он находится в полной изоляции, опьянен властью и почти сошел с ума»,— таково было мнение Донована, человека, которого Рузвельт поставил во главе своей разведывательной службы...
В Вашингтоне эксперт по французским вопросам А. А. Берл пишет докладную записку Рузвельту, в которой формулирует следующее предупреждение: «Де Голль может причинить нам трудности, особенно в Африке! Чтобы призвать его к порядку, следует ознакомить мировое общественное мнение с нашей точкой зрения, согласно которой режим Третьей республики продолжает существовать даже на территориях, которые оказывают сопротивление вооруженным силам стран оси. Для нас генерал де Голль может быть лишь должностным лицом этой Третьей республики. В крайнем случае его можно признать главнокомандующим вооруженными силами, которые продолжают сражаться от имени Третьей республики».
Это был не просто каприз, но тщательным образом взвешенная точка зрения, изложенная на бланке Белого дома и предназначавшаяся для членов правительства Соединенных Штатов. И сформулирована она была за несколько месяцев до проведения операции под кодовым названием «Оверлорд» — высадки союзников в Нормандии.
...В своих военных мемуарах де Голль дает понять, что уже в июле 1942 года он был в курсе планов высадки ан-гло-американских войск в Северной Африке (операция «Факел») и о намерении претворить их в жизнь. Но ни в американских архивах, ни в тех документах, которые передал де Голль в фонды французского национального архива, нет никаких свидетельств того, что генерала действительно информировали заранее о планах высадки в Северной Африке.
Я не буду перечислять многочисленные мотивы остракизма, которому американцы подвергли де Голля и возглавляемое им движение. В частности, они объяснили это необходимостью соблюдения тайны, «ибо французы из Лондона очень болтливы». Абсурдный предлог. Тем более, что когда голлисты были поставлены в известность о планах высадки союзников в Нормандии, с их стороны не было ни малейшей утечки информации, в то время как с американской стороны было много случаев разглашения секретных сведений.
САМОЕ «НЕУДОБНОЕ» ИЗ ЛИЧНЫХ КАЧЕСТВ КАНДИДАТА - НЕЗАВИСИМОСТЬ
Однако никакие соображения из области чувств не могли бы служить достаточным основанием для отстранения де Голля от участия в операции «Факел», если бы военные эксперты считали его помощь необходимой или по крайней мере целесообразной. Рузвельт действовал вполне последовательно, со своей точки зрения. И если он выступал против привлечения де Голля к участию в высадке в Северной Африке, то делал это потому, что имел, по-видимому, определенные намерения относительно этой части африканского континента и хотел избавиться от фрондирующего де Голля, который после освобождения этой территории не согласился бы с уготованным ей статусом сателлита англосаксонских стран.
Что же касается Черчилля, то он вышел из положения, заявив, что операция «Факел» является чисто американским детищем и что это освобождает его от обязанности, которая вытекала из договора, информировать об этой операции его союзника и друга де Голля. Встретившись августа1942 года в Москве со Сталиным, он информировал его об американских планах. «Сталин,— писал Черчилль Рузвельту,— спросил меня, что мы собираемся предпринять по поводу де Голля. Я ответил, что, если мы считаем, что его услуги будут для нас полезными, мы воспользуемся ими, но что пока американский флаг гарантирует нам более легкий «доступ» в североафриканские порты, нежели флаг голлистов».
Гарриман настоятельно подчеркивал, что таковы заключения американских секретных агентов в этих странах, и в частности мнение адмирала Леги (посол США при режиме Виши.— Ред.). В сентябре Черчилль вновь писал Рузвельту: «Де Голль причинит нам немало хлопот, и его надо держать в стороне от операции «Факел».
Де Голль решил послать в США для выяснения ситуации Андрэ Филиппа (член Французского национального комитета, лидер социалистов.— Ред.). А. Филипп с личным письмом де Голля был вынужден в силу обстоятельств — высадка союзников в Африке готовилась со дня на день — часами просиживать в приемных (в течение целого месяца.— Ред.). В конце концов (на следующий день после высадки.— Ред.) он был принят в Белом доме и, потеряв надежду на встречу с Рузвельтом, передал письмо де Голля, которое должен был вручить лично президенту, Самнэру Уэллесу (заместитель государственного секретаря.— Ред.). В результате это письмо, единственное подробное письмо, написанное де Голлем президенту Рузвельту, прибыло слишком поздно. Слишком поздно, чтобы изменить американские планы.
По-моему, это письмо — необыкновенный документ. Его ясность, я бы даже сказал, проницательность, свидетельствует о том, что уже тогда де Голль приобрел мышление государственного деятеля. Вот выдержки из письма:
«Господин президент,
Вы следили за нравственной и политической эволюцией Франции после 1918 года. Вам известно, что, выиеся на себе основные тяготы той войны, она вышла из нее обессиленной. Она верила в необходимость союзнического сотрудничества с тем, чтобы компенсировать эту неполноценность и добиться равновесия сил.
Вам известно, при каких обстоятельствах ей не удалось опереться на такое сотрудничество. А ведь главным образом то сомнение, в котором пребывала Франция в отношении реальной поддержки, на которую она могла бы рассчитывать перед лицом вчерашнего и завтрашнего противника, и лежало в основе изменчивой политики и ошибочной стратегии, результатом которых явилось наше поражение.
...Если же Франция, получив освобождение в результате победы демократий, сохранит в себе это ощущение побежденной нации, можно опасаться, что испытываемые сю горечь, унижение и разногласия, вместо того, чтобы повести ее к сближению с этими демократиями, сделают ее более уязвимой для других влияний. Вы догадываетесь, каких...
Вот почему я предпринял действия, которые мне казались необходимыми для того, чтобы Франция не выходила из борьбы, и обратился ко всем французам, находящимся во Франции и за ее пределами, с призывом продолжить борьбу. Значит ли это, что я и мои соратники выступаем в качестве правительства Франции? Никоим образом. Напротив, мы считаем себя сугубо временной властью, несущей ответственность перед будущим народным представительством и следующей законам Третьей республики:
...Если бы мы вынашивали низменные намерения, направленные на то, чтобы лишить французский народ его будущей свободы, мы тем самым обнаружили бы полнейшее незнание нашего собственного народа. Французский народ по своей природе, как никакой другой народ, является противником личной власти. Ее всегда было трудно навязать ему. Но после гнусного эксперимента с личной властью, осуществленного Петэном благодаря соучастию немцев и угнетению французского народа, после длительной и жестокой оккупации территории Франции, кому могла бы прийти в голову абсурдная мысль о том, что во Франции можно сейчас установить и поддерживать режим личной власти? Каковы бы ни были его прошлые заслуги, витающий в облаках мечтатель, который попытался бы пойти на такой шаг, восстановил бы против себя всю нацию...» (Эти высказанные в письме Рузвельту риторические рассуждения насчет «абсурдности» идей личной власти в применении к Франции отнюдь не помешали, как известно, де Голлю, когда дело дошло до практических действий, установить именно такой режим, изменив для этого конституцию, и даже высказывать, правда в частных беседах, такие, например, мысли: «Роль президента должна носить монархический характер», «Франция нуждается в монархии, но не в наследственной, исходящей из божественного права, а в монархии избирательной. Я выполняю Функции монарха во имя Франции».— Ред.)
Внизу на копии письма, которую он сдал в Национальный архив, де Голль сделал пометку о том, что на это письмо не было дано ответа. Он был прав и одновременно заблуждался. Рузвельт дал ответ, продиктовав записку, которую он затем приколол к оригиналу. Разумеется, де Голль никогда не видел этой записки. Вот ее текст: «Если бы это письмо было написано в самом начале возникновения голлистского движения, оно явилось бы важным фактором для наших отношений, но оно пришло слишком поздно — с двухлетним опозданием. Де Голль написал нам «введение» на десяти страницах, прежде чем перешел к «сути дела».
Дело в том, что на рабочем столе Рузвельта накапливались как раз обвинения, в которых де Голлю ставилось в упрек то, что он стремится к установлению своей диктатуры. Вице-адмирал Годфруа, принимая на борту своего корабля «Дюкен» американского адмирала Глассфорда, сказал ему: «Я освободился от своих иллюзий, меня обманули, я собираюсь выйти из голлистского движения. Ибо де Голль захватил диктаторские полномочия, и он сохранит их и после освобождения Франции. Американские войска должны попытаться предупредить эту катастрофу. Французы после освобождения скорее согласятся, чтобы ими руководил американский генерал, чем подчинятся деспотизму де Голля...»
...По просьбе Рузвельта было подготовлено специальное исследование об организационной структуре голлистского движения, его функционировании, о моральном духе гол-листов в Лондоне и особенно об их влиянии и эффективности их действий во Франции. Этот доклад на 12 страницах содержит много подробной информации, и, в частности, в нем цитируется значительная часть писем, телеграмм или записок, которые де Голль публикует в своих мемуарах и которые он считал секретными. Этот документ был подготовлен, как только было принято решение о проведении операции «Факел». В нем приводятся не только все подробности о секретной службе голлистов, но перечисляются фамилии агентов, дается описание помещений, в которых располагалась эта служба, указывается число фотоаппаратов, множительных аппаратов, аппаратов по дешифров- -ке донесений (впрочем, американцы играючи расшифровывали послания, направляемые де Голлем своим дипломатам и военачальникам) и тысяча других подробностей, о которых не следовало знать посторонним лицам. Да, решительно де Голль недооценил своего партнера-противника Рузвельта...
НА ВСТРЕЧЕ В КАСАБЛАНКЕ
На январской конференции 1943 года в Касабланке с особой очевидностью дали о себе знать сложности взаимоотношений между де Голлем и Рузвельтом. Здесь Черчилль пытался продвинуть кандидатуру де Голля, поскольку он уже делал на него ставку и, заглядывая в будущее, понимал целесообразность наличия во Франции сильного, всеми признанного и авторитарного правительства. Рузвельт мыслил иначе. Он не хотел примириться с кандидатурой де Голля. Что касается Жиро (командующий французской армией в Африке,— Ред.), то он представлялся ему чем-то вроде кондотьера при Эйзенхауэре, полезного в военных действиях, однако лишенного качеств, необходимых политическому лидеру. У Рузвельта была «идея фикс». Он считал, что не следует торопиться с созданием французского правительства, пока не наступят условия, когда французы сами смогут решать эти вопросы. А пока Рузвельт неоднократно говорил Черчиллю «нет»: «Я не могу отдать ему (де Голлю) предпочтение!» (27 декабря1942 года), «Честно говоря, я не думаю, что у меня найдется для него время!» (2 января1943 года). Но и Жиро стал вызывать у него раздражение: «Он мне все толкует о каком-то великом имперском совете! Ничего подобного ведь в природе не существует. Жиро должен довольствоваться местом военного командира, которому Эйзенхауэр может сказать: «О'кей! Командуйте за меня на здоровье, но не вздумайте выходить из повиновения». (Американское командование под предлогом «военной целесообразности» заключило соглашение с вишистским адмиралом Дарланом, признавая его верховным комиссаром Северной Африки, а после его убийства старалось сохранить там американизированный вариант вишистского режима, отказываясь признать за де Голлем исключительное право представлять Францию,— Ред.)
Как-то в беседе с начальником штаба Рузвельт сказал: «Англичане хотят де Голля. Я доверяю Черчиллю, но не верю людям из Форин офиса, которые его окружают. Я скажу британцам: «Плетка в моих руках... Заявив о гарантиях целостности французских колониальных владений, Мэрфи (специальный упвлнвмочевяый президента в Северной Африке,— Ред.) превысил свои полномочия! Я не желаю брать никаких обязательств насчет их возвращения Франции. Не может быть и речи о том, чтобы отдать ей Индокитай».
Де Голля и Жиро решили пригласить на встречу в Касабланку. Союзное командование соглашалось экипировать французскую армию. «Она может быть нам весьма полезна,— докладывал Эйзенхауэр,— и ей нужен командующий». Жиро с восторгом готов был занять этот пост и поспешил в Касабланку, где принял участие в военном совещании. Генерал Маршалл, начальник штаба американской армии, произнес прочувствованную речь с восхвалением французских вооруженных сил и заверил Жиро в том, что американцы помогут ему поставить на ноги боеспособную армию, которая сможет участвовать в приближающейся высадке в Италии, а затем во Франции.
Между тем де Голль продолжал упрямиться и не желал ехать в Касабланку. В телеграмме, посланной Иденом в Лондон 17 января, в которой он объяснял причину его отказа, я нашел такое место: «Де Голль мне сказал следующее: «Я неоднократно предлагал Жиро встретиться, но он не захотел. Не вижу, почему мне и Жиро надо вести переговоры под опекой союзников».
Иден настаивал, но де Голль возразил: «У нас с Англией разные интересы. Вы не хотите признать, что сражающаяся Франция представляет собой единственную истинную силу. При высадке в Северной Африке вы предпочли обойтись без меня. У вас может быть только выбор между Виши и де Голлем. Иной альтернативы нет. Жиро не пользуется популярностью. Если Жиро хочет со мной встретиться, пусть приезжает в Форт-Лами. Если президент Рузвельт хочет меня видеть, пусть пригласит меня в Вашингтон!»
Несколько часов спустя де Голль принес Идену письмо для Жиро и послание для Черчилля. Письмо относится к числу известных документов, послание к Черчиллю менее известно. Де Голль писал: «Ваше приглашение явилось для меня неожиданностью. Я несколько раз телеграфировал генералу Жиро, но ответа не получил. За это время ситуация усложнилась, тем не менее я готов к встрече на французской территории. Сверхвозбужденная обстановка союзнического форума не представляется мне благоприятной для достижения соглашения между нами. Простые и откровенные беседы между французскими лидерами — единственная приемлемая формула».
Надо ли говорить, что отказ де Голля очень позабавил Рузвельта. В тот же вечер он телеграфировал своему государственному секретарю Кордэллу Хэллу: «Мы «обеспечили» жениха — генерала Жиро,— который прекрасно подготовлен для церемонии бракосочетания. Он принял наши условия. Но наши друзья все еще не могут «представить» невесту, весьма вулканическую леди де Голль! Она морщится при одном упоминании о предстоящем браке и не хочет ложиться в постель с Жиро. Но мы попытаемся, сколь это позволят обстоятельства, сделать в этом направлении все, что в наших силах».
Де Голль продолжал «дуться»... 18января Рузвельт обратился шутливо к Черчиллю: «У меня есть жених, где же невеста?» Затем он объявил своему окружению: «Де Голль не популярен во французской армии (он это утверждал на основе информации, полученной от Жана Моннэ). Этот де Голль всего-навсего кочка, из которой хотят сделать гору».
Наконец, де Голль, которого не переставал уговаривать Иден, согласился приехать в Касабланку. Погода задержала самолет, и он смог прибыть в Касабланку только 22 января. Президент Соединенных Штатов принял руководителя движения «Сражающаяся Франция» на своей частной вилле в тот же день в 22 часа 20 минут.
В связи с требованием секретной службы, опасавшейся вооруженного нападения, дверь кабинета Рузвельта была приоткрытой. Один из помощников президента, капитан Макгрей, смог, таким образом, записать беседу Рузвельта с де Голлем:
«После взаимного обмена любезностями и сердечных приветствий президент изложил де Голлю цели конференции в Касабланке. «Я признаю,— сказал Рузвельт,— что сейчас существуют различные точки зрения относительно Северной Африки, но можно прийти к одному решению. Я понимаю, что наше сотрудничество с адмиралом Дар-ланом вас неприятно поразило, однако это был вынужденный выход!»
Де Голль со своей стороны отметил, что надо было считаться с суверенитетом французского Марокко. «Об этом речь не идет,— возразил президент,— суверенитет Марокко не ставится под вопрос, поскольку сейчас никто не может претендовать на то, чтобы называться подлинным правительством Франции. Мы боремся, —продолжал Рузвельт,— за освобождение Франции, и эта борьба ведется в настоящее время на территориях, находящихся под суверенитетом Франции. Они нам доверены под своего рода опеку. Франция в настоящее время похожа на ребенка, не способного себя защитить, суд должен передать судьбу этого малолетнего ребенка под покровительство опекунов.
Я два раза разговаривал с Жиро, он готов воевать». Затем Рузвельт привел в качестве примера разногласия политических деятелей во времена гражданской войны в Америке. «Но в конце концов,— заключил президент,— для блага нации они пришли к единству. Сначала необходимо освободить Францию, необходимо объединиться для победы. Политические проблемы должны быть отложены на более позднее время».
Двадцать минут спустя генерал де Голль сердечно распрощался с президентом».
Позднее Рузвельт признается Мэрфи, что генерал при этой встрече не отступил от своей ставшей с тех пор легендарной суровой манеры держаться, был неразговорчив, сдержан и даже враждебен.
24 января — последний день работы конференции стал решающим: на следующий день Рузвельт и Черчилль после завтрака в Марракеше должны были разъехаться. На обратном пути Рузвельт намеревался остановиться в Либерии и еще в ряде стран. Жиро рано утром посетил Рузвельта, но его разговор с президентом был кратким: по главным вопросам мнения были едины. В это время де Голль беседовал с Черчиллем. Гопкинс (помощник Рузвельта,— Ред.), который присутствовал при этом разговоре, вернулся к президенту, чтобы шепнуть ему на ухо: «Де Голль не идет ни на какие уступки, но с ним нужно быть терпеливым. Я считаю, что в глубине души он хочет прийти к соглашению. Предоставьте заняться этим Черчиллю».
Когда Жиро вышел от президента, к нему тут же вошел де Голль, дожидавшийся в передней. Жиро удалился неохотно. Новые переговоры с де Голлем не дали никаких результатов. Рузвельт тщетно пытался убедить генерала подписать знаменитый текст соглашения, который был составлен Черчиллем. Де Голль только повторял: «Я хочу, чтобы Жиро был под моим командованием». Когда Черчилль прибыл, нужно было отправляться на пресс-конференцию, ибо был уже полдень, условленный час. Жиро вернулся. Без сомнения, он не хотел оставлять де Голля наедине с «двумя великими». В заключение де Голль, уступив настойчивым просьбам присутствующих, пожал руку Жиро перед фотокорреспондентами.
Де Голль понимал, что союзники могут потерять терпение, отказать в любой момент в помощи, что вынудило бы генерала отказаться от борьбы. Но он был убежден, что, если Жиро вернется во Францию, народ поднимется против него. Тогда хозяевами положения окажутся коммунисты.
За несколько минут до отъезда, Рузвельта Жиро удалось встретиться с ним в последний раз. Без англичан. Этот разговор был решающим, потому что Жиро получил согласие президента на документ, в котором заверялось, что французские вооруженные силы будут оснащены Соединенными Штатами: они получат 500 американских истребителей, 300 бомбардировщиков, 200 транспортных самолетов, боевую технику, продовольствие и т. д. Далее уточнялось, что все вооруженные силы Франции будут собраны под командованием Жиро. Рузвельт делал на полях каждого параграфа пометку «да», выражая таким образом свое одобрение. Этот документ представлял настоящий договор, который позднее генерал Бетуар. торжественно вручил в Вашингтоне генералу Маршаллу. Таким образом, если судить по внешним признакам, Жиро в Касабланке одержал верх над де Голлем. Однако, как отмечал с грустью Мэрфи, Касабланка была для Жиро началом конца. Рузвельт искал ему замену. По мнению Мэрфи, он думал о Жане Моннэ. А как с де Голлем? Рузвельт позвонил по телефону Черчиллю и сказал: «Он годится только для Мадагаскара!»
ПОД ПРЕДЛОГОМ ЗАБОТ О «ДЕМОКРАТИИ»
ПОДГОТОВКА РЕЖИМА «ВОЕННОЙ ОККУПАЦИИ»
Рузвельт упорно отказывался признавать руководителя «Сражающейся Франции», рискуя заслужить репутацию политика, до последнего момента отрицающего очевидное.
Вся дипломатическая деятельность американцев относительно голлистов, как по спирали, крутилась вокруг вопроса о признании де Голля. Так, когда де Голль посетил в конце июля1943 года Тунис, американский консул Дулиттл признал: «Никогда еще Тунис не видел столь радостной толпы и не слышал подобных приветствий».
Во время приема, устроенного американцами, генерал воздал должное доблести американских вооруженных сил, добавив при этом: «Остановив свой выбор на Жире, вы тем самым высказались за колонизаторскую политику. Мы, свободные французы, гарантируем возрождение Франции, obi же, американцы, чините препятствия единству Франции».
Та же картина наблюдалась и в Рабате: энтузиазм народных масс, удивление американского консула и обвинения, звучащие из уст генерала. «Вы молодая и могущественная республика,— сказал де Голль консулу Мейеру,— но ваши интересы находятся не в Европе. И вы в ней ничего не понимаете. Голлизм — это мистика, родившаяся в душе французского народа. Американцы не отдают себе отчета в его силе. ...Вопрос заключается в том, что собираются делать американцы после того, как будет освобождена Франция. Создание военного правительства было бы роковой ошибкой. Мы проведем выборы сразу же после возвращения домой пленных, но их результат можно предсказать уже сейчас. Французы будут единодушны в своем выборе. Да, вы выиграете войну, вы поможете освобождению нашей страны, но, увы, вы показали слишком очевидную склонность вмешиваться в дела Франции. Вы ничего не смыслите в моральных ценностях. Есть французы, которые никогда не забудут того, что американцы так часто общались с вишистскими предателями».
Сообщения обо всех этих высказываниях де Голля выводят из себя Рузвельта. Он пишет Черчиллю 8мая1943 года:
«Сожалею об этом, но, по-моему, поведение Невесты (де Голля) становится все более и более скверным. Его действия и поступки просто невыносимы.
...Я считаю, что необходимо реорганизовать Французский национальный комитет — вывести из него некоторых людей (как, например, Андрэ Филиппа) и ввести других влиятельных деятелей (как Жанна Моннэ), в частности из африканской администрации Жиро. Затем я все больше и больше склоняюсь к тому, что во время высадки во Франции мы должны рассматривать эту страну как находящуюся под режимом военной оккупации и управляемую английскими и американскими генералами. В этом случае мы могли бы использовать 90 процентов мэров и многих мелких служащих городов и департаментов. Однако назначение на важные посты будет находиться в компетенции военного командования, английского или американского.
Подобное положение будет сохраняться по крайней мере 6 месяцев или даже год. Таким образом, в нашем распоряжении будет достаточно времени для подготовки выборов, в результате которых во Франции будет установлена новая форма правления, поскольку старый режим не будет сохранен.
Думаю, нам следует обсудить состав нового комитета освобождения, члены которого должны быть одобрены вами и мною.
Не знаю, как нам поступить с де Голлем. Может быть, вы пожелаете сделать из него губернатора Мадагаскара?
Ф. Д. Р.»
В конце августа1943 года Вашингтон признал, правда, с оговорками, но все-таки признал Французский комитет национального освобождения.
Париж был освобожден, и Францию благодаря действиям де Голля ожидали успехи на международной арене, ей предстояло вновь занять свое место в кругу великих держав.
Однако президент Рузвельт не сдавался: он не желал признавать правительство генерала де Голля. Это были те же перепевы... И снова — «никакого де Голля!». Выла ли у него какая-либо кандидатура на его место? Другой генерал? Или же он собирался считать Францию оккупированной территорией, «освобожденной» территорией, если вам так больше нравится, на которой вплоть до «восстановления нормальной обстановки» генерал Дуайт Эйзенхауэр исполнял бы обязанности военного губернатора. А может быть, наготове было какое-либо другое «незаконнорожденное» решение, подброшенное его «экспертами»?
В своем новогоднем послании Черчиллю Рузвельт упорно продолжает отстаивать свою точку зрения: «Наши французские друзья не должны забывать того, что наши войска оккупируют Северную Африку. Мы не желаем вмешиваться в дела их комитетов. После победы в этой войне французский народ сам должен решать свои внутренние дела. Тот, кто действует не в наших интересах, будет заменен!»
И все же Кордэлл Хэлл, который питал к де Голлю доходящее до истерии чувство ненависти, вынужден был примириться с мыслью о необходимости признания его правительства. 17сентября1944 года он писал Рузвельту:
«По-моему, необходимо признать правительство де Голля по крайней мере де-факто. Ибо де Голль:1) популярен и пользуется поддержкой народа; 2) участники движения Сопротивления и другие группировки не позволят де Голлю установить режим диктатуры; 3) он нуждается в нашем признании для «поддержания порядка» (у этого выражения — «поддержание порядка» — в тех условиях был свой исторический контекст: имелось в виду «не допустить к власти коммунистов».—Ред.); 4) если мы будем колебаться, это вызовет снижение нашей популярности; 5) существует опасение, что англичане и канадцы могут в ближайшее время сами принять это решение».
«МОСКВА ПРОЯВИЛА НАСТОЯЩУЮ ШИРОТУ»
Хэлл мог бы добавить, что Советы уже признали его. Молотов признал де Голля еще в 1941 году. Посол Советского Союза в Великобритании Майский даже предложил Роже Гарро, чтобы голлисты направили сражаться рядом с русскими дивизию, а Сталин, как стало известно, собирался пригласить де Голля в Москву (де Голль прибыл в Москву в ноябре 1944 года; на переговорах в Москве был заключен франко-советский договор о союзе и взаимной помощи, сыгравший важную роль в возвращении Франции ранга великой державы.— Ред.).
Но Рузвельт оставался глух ко всем этим аргументам! Он направил Хэллу лаконичное послание: «Хэлл, я продолжаю настаивать на том, что признание правительства де Голля преждевременно. Не следует забывать о том, что на территории Франции все еще находятся несколько сотен тысяч немцев!»
Начинает нервничать и Черчилль: «Необходимо принять решение. Де Голль настроен очень доброжелательно и готов сотрудничать с нами, зачем же продолжать занимать враждебную к нему позицию?» Однако Рузвельт упорствует. Спустя 4 часа после того, как Рузвельт направил депешу Черчиллю о своем отказе, Кордэлд Хэлл составил другую — в адрес посла США во Франция Каффра: «Президент согласен признать де-факто прави» тельство генерала де Голля!»
Да, это было действительно так: длительная битва близилась к концу. Рузвельт дал согласие на признание правительства де Голля, но был настолько раздражен, чт даже не счел нужным проинформировать о своем решени Черчилля! Он предпочел направить послание Сталину «В связи с улучшением обстановки мы приняли решени о дипломатическом признании французского временног правительства... Вы первый, кого я об этом уведомляю тем, чтобы вы могли отдать распоряжения, котор сочтете нужными». Черчиллю же он послал всего лип! копию своей телеграммы к Сталину...
Официальное признание своего правительства Соед ненными Штатами де Голль встретил таким остроумы выпадом: «Благодаря американцам у нас теперь есть имя». Однако это известие в значительной мере успокоило его. Во время беседы с Каффром он держался любезно. В ходе этой беседы он затронул международные проблемы. «Необходимо, чтобы Франция,— сказал де Голль,— приняла участие во всех дискуссиях по поводу Германия и Польши» (намек был ясен: он стремился к тому, Чтобы его пригласили на Ялтинскую конференцию, важность которой он прекрасно понимал).
Рузвельт был злопамятным человеком. Он не принял приглашение де Голля приехать в Париж и не пожелал, чтобы де Голль участвовал в Ялтинской конференции.
Как известно, Гарри Гопкинс на обратном пути после Ялтинской конференции сделал остановку в Париже, которой он решил воспользоваться, чтобы успокоить обидевшегося де Голля. Генерал оказал ему такой же холодный прием, какой была зима 1944/45 года: «Если вы не удовлетворены состоянием наших отношений, то вам, американцам, а не мне, де Голлю, следует что-то предпринять!»
Гэн Н. «Тайная война» США против де Голля. За рубежом. 1979. № 49.