Гуманистическая историография в Италии. Общая характеристика. Риторическая школа
Когда мы переходим к тому важнейшему переломному моменту в истории средневековой культуры, каким является эпоха Возрождения то мы также еще не можем говорить о том, что мы вступаем в эпоху научной истории. Не только история как паука, но просто история в смысле достоверности повествования еще не выступала в то время достаточно отчетливо. Но мы уже видим здесь новые методы, другие задачи, другой подход к историческому повествованию, чем это было в более ранний период средневековья. Историческое повествование эпохи Возрождения и гуманизма отличается от хроник предшествующей эпохи. В некоторых случаях оно явилось шагом вперед, но в ряде случаев гуманизм внес Некоторые тормозящие моменты в развитие исторической науки, которые долго еще оказывали на нее отрицательное влияние.
Изложение итальянской гуманистической историографии можно начать с основоположников гуманизма — Петрарки и Воккаччо, гак как оба были не только поэтами и-писателями, но и историками. У Петрарки мы видим попытку дать своего рода историю Рима в биографиях. В сочинении «О знаменитых мужах»2, написанном на латинском языке, Петрарка дает 21 биографию великих римлян — от Ромула до Цезаря, а также биографии Пирра, Александра Македонского и Ганнибала.
Из каких побуждений взялся Петрарка за это мало свойственное ему ремесло историка? Надо сказать, что он меньше всего заботится об истории как таковой. Это, скорее, книга, написанная им для утешения самого себя, где видно стремление противопоставить жалкому политическому положению Италии в XIV в. ее былое величие, стремление противопоставить всей этой картине иноземных нашествий, междоусобных войн, внутренних раздоров, раздробленности картину прежнего могущества Рима от Ромула до Цезаря. Петрарка, этот тонкий лирик, мастерски изображавший свои переживания, сосредоточил весь свой талант на самом себе, а изображение исторической действительности, изображение героев древности получилось у него совершенно безжизненным. Это — идеализированные, тусклые фигуры, написанные на основе сочинений Тита Ливия, причем все те жизненные ситуации, в которых проявляются слабости или отрицательные черты героев у Тита Ливия, совершенно отсутствуют у Петрарки.
Правда, в этом сочинении Петрарки есть известные элементы критики, несколько новой по сравнению с историографией раннего средневековья. Петрарка отбрасывает средневековую легенду, которой обросли многие античные герои, в том числе и Александр Македонский. Однако критика Петрарки весьма поверхностна, поскольку античным источникам он слепо доверяет.
У Боккаччо мы тоже видим попытку написать историческое сочинение. Но если у Петрарки эта попытка подчинена тем или другим личным настроениям, то Боккаччо ставит перед собой чисто литературную задачу. Это видно уже из названия работы — «О славных женщинах»
Здесь собран почерпнутый у античных писателей анекдотический материал, лишенный какой-либо исторической ценности. Боккаччо великолепно знает античных писателей, изучает их, но приводит в этой своей работе лишь морализирующие истории. Гораздо интереснее его работа — «Жизнеописание Данте»4. То, что работа написана на итальянском языке, явилось протестом против чрезмерного увлечения классицизмом во времена Боккаччо. Это сочинение носит совершенно самостоятельный характер. Однако и здесь много риторики и морали, много рассуждений об оправдании поэзии. Описание жизни Данте дано односторонне. Данте выступает здесь только как писатель, а его политические взгляды, его роль в политической жизни Флоренции остаются в стороне.
Это произведение Боккаччо оказало очень большое влияние на биографическую литератур)' Возрождения, одну из важнейших отраслей исторической литературы этой эпохи.
Я упомянул здесь о Петрарке и Боккаччо не столько как об историках, сколько как о крупнейших гуманистах, которые не были чужды истории. Их исторические сочинения можно, скорее, назвать морализирующей или занимательной литературой, чем исторической литературой в точном смысле слова.
Историческая литература гуманистического направления начинает развиваться во Флоренции с конца XIV в. Ее крупнейшим предстанителем мы можем считать Леонардо Бруни5. Его главное сочинение — «История Флоренции в XII книгах> доведенная до 1404 г. и написанная на латинском языке. Интересно, что в названии уже исчезает слово «хроника» и выступает новый термин «historia». Бруни открывает собой ряд гуманистических историков как Флоренции, так и других городов Италии; с них начинается новый период в развитии европейской историографии. Каковы же были общие, характерные особенности историографии этого нового типа?
Новым и очень существенным моментом, характеризующим историографию эпохи Возрождения, был решительный разрыв с церковным мировоззрением. Правда, открытого конфликта между наукой и религиозным мировоззрением у итальянских гуманистов мы не видим. У итальянских историков-гуманистов отход от концепции бога, провидения как силы, определяющей весь ход истории, и устранение из истории элемента чудесного совершались без какой бы то ни было явной полемики с представителями церковного мировоззрения. Отчасти это происходило потому, что их собственные исторические писания еще были далеки от подлинной науки, отчасти потому, что еще не было базы, на которой должен был произойти резкий конфликт между наукой и религиозным мировоззрением,— той базы, которую создает точное научное знание 7.
При всем том, однако, мы видим в гуманистической историографии секуляризацию, обмирщение истории. История перестает рассматриваться как осуществление какого-то божественного плана.
Вообще же в произведениях, посвященных истории средневековья, вопрос о церкви гуманисты трактуют вскользь н рассматривают папское государство, в отличие от средневековых хронистов более ранней эпохи, лишь как одно из итальянских государств, а не как силу мирового значения. Это связано отчасти с тем упадком, который переживала в тот период католическая церковь, но на такую трактовку истории могли оказать известное влияние и классические античные образцы исторических сочинений, где о церкви, конечно, ничего не говорится.
Равным образом и «Священная Римская империя» не играет в гуманистической историографии той роли, которую она играла у писателей средневековья, что, конечно, связано было с упадком «Священной Римской империи» с XIV в.
Гуманисты, в связи с отказом от теологической концепции исторического развития, дают совершенно новую периодизацию истории. В основе периодизации всемирной истории средневековых хроник лежала теория 4-х монархий, причем Римская монархия через Константина и через империю Карла Великого и Оттона продлевалась ими на все средневековье. Таким образом отрицалось наличие какого-либо раэрыва между античностью и средневековьем, не было представления о средних веках как о новом периоде. Но уже у Петрарки, а особенно у последующих авторов-гуманистов, мы видим представление о medium aevum, представление о «средних веках» как о новом периоде, обособленном от античности. Конечно, для того чтобы создалось это представление о medium aevum, надо было, чтобы средним векам была противопоставлена не только античность, но и современность; именно возрождение античности, известное культурное сближение эпохи гуманизма с античностью заставили выделить эпоху средневековья — medium aevum — как особый период в истории человечества. Таким образом, историки-гуманисты явились создателями той «трехчленной» периодизации истории, ее деления на «древнюю», «среднюю» и «новую» историю которая затем прочно утвердилась в историографии.
Для гуманистической историографии характерен интерес к истории отдельных государств и народов. В связи с этим резко изменился самый характер исторических сочинений. Средневековые хроники обыкновенно объединяли историю данной местности, данной страны или данного города с общей историей всего мира. Теперь преимущественно пишутся истории отдельных государств или отдельных городов-республик (в Италии). Эта перемена в характере исторических сочинений связана прежде всего с падением императорской власти, которая формально связывала историю средних веков с историей предшествующих столетий, с историей Римской империи. Кроме того, оказали влияние и такие факторы, как начало роста национальных государств в Европе XIV— XVI вв. и обостренная социальная борьба, происходившая в то время в итальянских городах-государствах, В результате история принимает местный характер, а столь характерная для хроник средневековья всемирная история отходит на второй план.
Одна из важных особенностей гуманистической историографии — подражание античным образцам, У историков более ранней эпохи средневековья это подражание в известной степени уравновешивалось или сглаживалось влиянием «Библии». Здесь же римские образцы выступают как определяющие, причем основным образцом является Тит Ли-вий. Риторичность, драматичность повествования — вот главное, к чему стремятся историки эпохи Возрождения в гораздо большей степени, чем это мы видели у историков более ранней эпохи, хотя и у них можно было заметить отдельные риторические и драматические моменты. Поэтому и самый подбор материала становится несколько иным. Гуманистические писатели в большинстве случаев мало останавливаются на внутренней жизни тех или других стран и народов, их привлекает главным образом то, что интересовало писателей классической эпохи, т. е. в первую очередь история войн и история политических переворотов.
С подражанием античности было связано стремление писателен эпохи Возрождения к возможно большей чистоте латинского языка — так называемый «латинский пуризм». Это стремление заставляло историков-гуманистов выбрасывать многие термины, введенные средневековыми хронистами и соответствовавшие жизненным отношениям средневековья. Это «латинский пуризм», это стремление к чистой латыни накладывало своеобразный отпечаток на работы историков-гуманистов и иногда мешало реалистическому изображению описываемых событий Тем не менее для гуманистической историографии в целом все же характерен трезвый реализм, хотя и затемненный иногда риторикой. С этим связана еще одна характерная черта гуманистической историографии— присущий многим ее представителям элемент исторической критики, который был новостью в развитии историографии. Как ни была примитивна, груба и подчас наивна эта критика, она все-таки представляла собой важный шаг по пути развития приемов научного исторического исследования.
Наконец, давая общую характеристику гуманистической историографии, следует указать еще на один момент огромной важности — на то, что гуманисты были неутомимыми искателями источников, старинных рукописей и документов. Многие из них тратили свои сбережения для того, чтобы найти новую рукопись и присоединить ее к имеющимся. Целый ряд рукописей, не только античных, но и средневековых, был найден гуманистами. При этом у них была страсть не только к собиранию материала, но и к систематизации и обработке его. Историки-гуманисты оставили последующим поколениям историков обильный материал фактов и источников, до того времени часто совершенно неизвестных.
Вернемся к рассмотрению конкретной истории итальянской гуманистической историографии.
Начиная с XV в. почти во всех государствах Италии появляются свои написанные в гуманистическом стиле местные истории, цель которых— возвеличить свой город или свое государство. Они рассчитаны не только на возбуждение патриотических настроений у населения, но еще более на поднятие престижа данного города или данного государства на внешнеполитической арене. Авторы этих местных историй стремятся обосновать те или иные политические и территориальные притязания своего государства, содействовать упрочению власти того или иного тирана, а иногда и оправдать узурпацию.
Раньше всего такие местные истории появляются во Флоренции, в связи с особыми условиями ее социального и политического развития — раннее развитие в ней промышленности мануфактурного раннекапита-листического типа и в связи с этим обострение там классовой борьбы уже в XIV в., а также сравнительно долго сохранившаяся здесь республиканская форма правления, способствовавшая большей свободе слова.
Я хотел бы остановиться на уже названной мною работе Леонардо Бруни —- «История Флоренции в 12 книгах», за которую он получил почетное гражданство Флоренции. Книга Бруни — один из наиболее ярких примеров творчества риторической школы в историографии гуманизма,
В своей «Истории Флоренции» Бруни использовал флорентийские хроники, написанные до него, особенно хронику Джованни Виллани 9, доведенную до 1348 г. Он довольно широко черпает из этой хроники факты, но все чудеса, все благочестивые места выпускает, так же как и всю первую часть хроники, начиная изложение прямо с основания Флоренции. Бруни использовал также Тита Ливия, Орозия, Павла Диакона (для истории лангобардов) и некоторые другие источники. Риторика у Бруни заслоняет все. Описываемая им история Флоренции разыгрывается как своего рода драма. Например, описание переворота, который произошел в 1293 г. но Флоренции и во время которого были проведены «Установления справедливости», дано у Бруни совершенно в стиле Тита Ливия. Туг описывается нечто вроде борьбы патрициев с плебеями, причем все дело приписывается исключительно авторитету вождя народа, восставшего против насилий нобилей,— Джано делла Белла (Бруни называет его Janus Labellus). В хронике Виллани Джано делла Белла назван знатным человеком и богатым собственником, выходцем из по-поланов. У Бруни же он оказывается хотя и знатного происхождения, но среднего достатка человеком, который пользуется любовью народа.
Бруни не пытается выяснить обших причин этой острой борьбы во Флоренции, но рассказывает, как, собравши множество народа, Джано делла Белла произносит длиннейшую речь. Эта речь занимает около двух страниц. В ней придумано все от начала до конца. Ничего подобного Джано не говорил, да и вообще трудно себе представить, чтобы подобная речь могла быть произнесена. После речи Джано делла Белла. в которой он восстает против насилий нобилей над поползнями, народное собрание тут же производит переворот. Слова Джано воспламеняют народ, и сразу проводится новая конституция.
Такой же характер носит у Бруни и описание восстания чомпи (1378), которое он дает в начале 9-й книги своей «Истории». Правда, оно изложено более конкретно. Однако мы тщетно стали бы искать у Бруни объяснения обших причин этого восстания или хотя бы указаний на то, какие слои народа принимали в нем участие. Все описание сводится по существу к тем общим формулировкам, в которых у Тита Ливия рассказывается о борьбе патрициев с плебеями. Правда, в изложении истории восстания чомпи,— а оно еще было довольно живо тогда в памяти люден — нет речей, по сам и события описываются только с внешней стороны и служат автору лишь предметом для драматического изображения.
Необходимо отметить и такие особенности изложения Бруни, как его латинский пуризм. Он всячески избегает вводить в свое изложение какие-нибудь термины, взятые из терминологии политической жизни Флоренции того времени. Не всегда можно понять, о каком собрании или о какой партии идет речь в описаниях Бруни, так как вместо терминов «гвельфы» и «гибеллины» он употребляет выражения «factio» и «adverso factio». Впрочем, некоторые обозначения из политической терминологии Флоренции более или менее поддавались переводу на латинский язык. Так, например, «гонфалоньер правосудия» Бруни переводит как «vexillifer justitiae», однако в целом ряде случаев неопределенные латинские термины заменяют в сочинении Бруни более точные названия современных ему общественных групп и особенно партий. Итак, Бруни можно назвать наиболее типичным представителем риторической школы н историографии эпохи гуманизма.
Менее интересен как историк и еще более склонен к риторике младший современник Бруни — знаменитый гуманист Поджо Браччолини10. Он также написал историю Флоренции — «Восемь книг истории народа Флоренции». Но это не история Флоренции со времени ее основания, как у Бруни, а лишь история войн Флоренции с миланскими герцогами в конце XIV — начале XV в. Это сочинение Поджо Браччолини — одно из наиболее ярких образцов риторической историографии. Если Бруни все-таки преимущественно историк, то Поджо выступает здесь больше как литератор. Его совсем не интересуют внутренние дела Флоренции, если он и упоминает о них, то в очень шаблонных выражениях. Основное, что его привлекает,— это драматичность событий внешней историк. В «Истории народа Флоренции» Поджо имеется описание восстания чомпи, интересное с точки зрения подхода гуманистов к фактам социальной истории. Поджо пишет, что, когда Флорентийское государство успокоилось от внешних войн, мир был нарушен внутренними раздорами; государство начали потрясать гражданские столкновения. Это бедствие еше опаснее, чем внешние войны, потому что оно приводит к гибели республик, к падению независимости городов. Многие говорили, отмечает Поджо, что это происходит вследствие божественного суда, чтобы покарать государство, которое было врагом папы и зачинщиком несправедливой войны; некоторые же указывали на особенности природы республик, которые часто сотрясаются гражданскими столкновениями, и говорили, что не надо удивляться тому, что Флоренция принуждена терпеть то, что случилось уже некогда с величайшими республиками
Вот все, что находит нужным сказать Поджо о восстании чомпи. Мы видим здесь только общие морализирующие фразы.
В других городах-государствах Италии также появляются истории по образцу гуманистических историй Бруни и Поджо. Каждое государство стремится прославить свою политику, свое правительство, свою династию, причем нередко эти восхваления принимают еще более риторический характер. Эти местные истории охватывают почти исключительно период средних веков. Античная эпоха упоминается лишь в связи с вопросом о происхождении города.
Особое значение придавала историографии этого рода Венеция. Для нее историография имела тот же смысл, то же значение, что и ее дипломатия. Как известно, Венеция первая стала на путь установления дипломатических отношений с другими государствами; она первая завела постоянные посольства при иностранных дворах, первая ввела постоянные корреспонденции этих послов.
Одним из методов дипломатического воздействия для Венеции стала и ее историография, которая приняла своеобразный характер. Во Флоренции существовала сравнительно большая политическая свобода, которая давала возможность историку знакомиться с внутренним строем Флоренции, с ее жизнью. Если историки недостаточно использовали эту возможность, то только потому, что у них была несколько иная цель. Что же касается Венеции, то здесь власть была привилегией небольшой аристократической группы, которая держала в своих руках все нити внутренней н внешней политики, а правительство действовало под покровом тайны. Представители правящей аристократии Венеции не занимались писанием исторических работ. Такие работы заказывались за хорошую цену чаше всего иностранцам, специально приглашенным для этой цели в Венецию,
Эти историки обычно выполняли свой заказ в стиле риторической школы. Они стремились,— правда, в значительной степени по вине заказчика — не касаться скрытых пружин венецианской политики, да, вероятно, они и не оыли об этом достаточно осведомлены; о внутренней политике они писали только то, что им было приказано. Поэтому эти истории, писавшиеся по заказу, довольно бессодержательны и носят характер восхваления политики Венеции. Следует отметить, однако, чго в Венеции в силу особенностей ее политического строя сохранилось мало хроник по сравнению с другими городами-государствами Италии. Поэтому у историков Венеции материалов было очень немного. При этом те архивы, из которых они могли бы черпать нужные им сведения, а также донесения послов были для них недоступны.
Из венецианских- историков можно прежде всего назвать Сабеллико. Это— латинизированное имя. Его настоящее имя было Марк-Антонио Коччо. Этот историк-гуманист, не имевший никакой исторической подготовки, очень плохо знал историю Венеции. Поэтому его книга— «Тридцать три книги истории Венеции от основания города» (доведено до 1486 г.) представляет собой в основном лишь риторические упражнения.
Другим видным историком Венеции был известный гуманист — кардинал Бембо15, написавший «Историю Венеции в 12 книгах».
Хотя Бембо и имел доступ в венецианские архивы, но он их совершенно не использовал. В сочинении Бембо сказались самые отрицательные стороны гуманистической риторики — искусственный, вымученный латинский язык риторического стиля, неумение отличить важное от второстепенного и полное отсутствие понимания внутренних пружин истории Венеции. Единственная цель его работы — риторическое возвеличение Венеции.
Такой же характер имеет историография и других городов-госу-дарств Италии. Впрочем, можно отметить одно исключение, связанное с особенной одаренностью автора, который занимался этой местной историей. Это исключение представляет историография неаполитанского государства, где в то время на престоле была Арагонская династия.
Крупнейшим историком неаполитанского государства и, можно сказать, вообще крупнейшим итальянским историком первой половины XV в. был знаменитый гуманист Лоренцо Валла (1407—1457). В молодости Валла много странствовал по Италии, в течение ряда лет он был секретарем неаполитанского короля Альфонса. По его специальному заказу Валла написал «Историю Фердинанда, короля Арагокии, в 3 книгах».
Это не столько политическая история, сколько история, написанная для прославления определенного лица — короля Фердинанда (отца Альфонса). Валла останавливается в ней особенно охотно на скандальных анекдотах. Хотя это сочинение написано по заказу и очень небрежно, оно все-таки указывает на большой талант его автора. Уже здесь проявился критический подход Баллы к источникам, значительный вкус в языке. Языку Баллы чужды всякого рода неточности, связанные с излишним латинским пуризмом.
Но не этой истории Лоренцо Валла обязан своей славой. В другим своем сочинении Лоренцо Валла, хотя, может быть, еще в далеко не совершенном виде, со многими ошибками и неточностями, заложил основы позднейшей исторической и дипломатической критики 18 — критики источников, критики документов. Я имею в виду его знаменитую работу, содержащую критику «Константинова дара». Полное название этой работы — «Трактат о подложности Константинова дара». Она была паписана в 1440 г., но при жизни Лоренцо Валла не была опубликованна, так как заключала в себе слишком опасный для папской курии материал. Как и «История короля Фердинанда», эта книга была написана в интересах Арагонской династии, в интересах неаполитанского двора.
Как известно, одним из оснований для притязаний пап на светскую власть в средние века являлась знаменитая фальшивка — «Константинов дар». Критика Валлой этого документа в значительной мере ведется с точки зрения неаполитанской политики XV в. Дело в том, что Государство обеих Сицилии, впоследствии ставшее Неаполитанским королевством, еще со времени норманнов и потом, особенно в годы малолетства Фридриха II Гогенштауфена, находилось в вассальной зависимости от 'пап, и папы даже в XV в. никогда не забывали напомнить о своих притязаниях на вмешательство в дела неаполитанского государства. Критика документа, на котором паны основывали свои притязания на светскую власть в Западной Европе и в Италии, выросла в трактате Баллы в общую критику тех основ, на которых держалась светская власть itarl, Вполне понятно, что опубликование такой работы угрожало личной безопасности Лоренцо Баллы.
При жизни Лоренцо Баллы это его сочинение распространилось в сравнительно небольшом числе списков, но все же это создала для него угрозу со стороны папской курии. Во время пребывания в Риме Валла подвергся преследованию, едва спасся, бежал в Испанию, но затем он примирился с папами и в последние годы жизни даже служил в папской курии.
Хотелось бы несколько подробнее остановиться на этой работе Лоренцо Баллы и на самом документе, который лежит в ее основе, прежде всего потому, что труд Баллы, может быть,— наиболее яркое произведение гуманистической историографии того времени, а также потому, что критика Лоренцо Валлы представляет собой первые шаги исторической н дипломатической критики. Правда, как я уже говорил, и до Валлы высказывались подозрения о подложности «Константинова дара». Незадолго до Валлы папа Иоанн XXII отлучил от церкви Map-силия Падуанского, отрицавшего подлинность «Константинова дара», ;и объявил ересью всякого рода сомнения в его достоверности. У многих легистов того времени были не столько сомнения в подлинности этого дара, сколько сомнения в его юридической значимости. Они говорили, что этот дар давно потерял свою юридическую силу. Но в общем, несмотря на грубость фальшивки, в нее верили. Даже Данте, например, который к папской власти относился весьма критически и некоторых пап поместил в ад, всё же верит в подлинность «Константинова дара» и оплакивает печальные последствия этого документа для церкви.
Только Валла впервые вполне отчетливо поставил вопрос о подлинности «Константинова дара» и провел критику этого документа от начала до конца.
Несколько слов о самом документе, который послужил предметом критики Лоренцо Баллы. Называется он «Donatio Constantini». Это — фальшивка, составленная в VIII в. при папском дворе, вероятнее всего ч,при папе Стефане II. Документ этот должен был обосновать претензии пап на светскую власть не только в так называемом папском государстве, которое в это время оформилось в результате войн между франками и лангобардами, но и обосновать более широкие притязания пап на верховную власть на Западе. В VIII в., когда папы зависели целиком от франкских королей, эти притязания носили еще мало реальный характер, но с течением времени этот документ делается основой для папских притязаний, на него постоянно ссылаются, он входит в официальные сборники, подлинность его папами всячески защищается, j Церковь выбрала для обоснования своих прав имя Константина по двум причинам) Во-первых, он был первым императором, который, согласно традиции/хбтя это и не совсем точно, установил христианскую 'религию bs Римской империи. (Константин допустил лишь равноправие религий.);'Другим моментом является то, что Константин перенес свою столицу в Византию, в Константинополь, покинув Западную империю. Вокруг этого начинает создаваться целая легенда. Известно, что Константин до конца своей жизни не принимал христианства. Он принял его всего за несколько дней до смерти. Это было распространенным тогда явлением, потому что крещению придавалось особое значение, крещение должно было очистить человека от всех грехов и препроводить его непосредственно в царство небесное. Поэтому предпочитали грешить в состоянии язычества и перед смертью принимать крещение. Так же поступил и Константин. Кроме того, на его поведение могли влиять и политические мотивы — нежелание окончательно восстановить против себя известную часть населения империи, где христианство в то время г далеко еще не восторжествовало окончательно. Правда, то, что он оставался язычником, не мешало Константину высказываться по вопросам православного вероисповедания, преследовать еретиков.
Это обстоятельство давно не нравилось христианским писателям, и уже в VIII в. начинают складываться легенды о более раннем крещении Константина. Сначала это крещение приписывается папе Мельхиаду, который будто бы крестил [Константина в 313г В VIII в. создается письмо папы Мельхиада, в котором упоминается о Никейском соборе, в действительности состоявшемся 11 лет спустя после смерти Мельхиада.
Затем появляется легенда о крещении Константина папой Сильвестром в 323—324 гг. Она была внесена в житие папы Сильвестра, а затем с ней оказалась связана и самая фальшивка о «Константиновом г даре». Надо заметить, что «Константинов дар» представляет собой грамоту совершенно исключительной длины. Начинается она с длинной истории, которая, впрочем, Балле осталась неизвестной. Дело в том, что в официальных документах, особенно в «Декрете Грациана», который был издан около 1150 г. (это наиболее авторитетный и полный сбор-плк папских посланий, постановлений, законов и декретов, послуживших основой канонического права) и которым пользовался как источником Лоренцо Валла, это введение, очевидно казавшееся уже тогда слишком неправдоподобным, было опушено. Конечно, знакомство с этим введением значительно облегчило бы Лоренцо Балле критику «Константинова дара».
Это введение представляло собой подробный рассказ о том, как Константин заболел проказой, как были исчерпаны все лечебные средства для его исцеления, как он обратился затем к капитолийским жрецам, которые предложили ему в виде крайнего средства ванну из крови невинных детей, как было собрано несколько сот детей из лучших сс-менств Рима и их уже собирались резать, но Константин пожалел их и даже в собственных экипажах велел отправить детей домой, В на граду за этот добрый поступок во сне ему явились святые апостолы [Петр и Павел и посоветовали обратиться к папе Сильвестру, который его исцелит путем крещения. Константин нашел Сильвестра в церкви, и тот показал ему изображенных на иконе Петра и Павла. К своему изумлению, Константин узнал в них лиц, которые явились ему во спс. После это 10 он принял крещение. Из купели он вьшгел исцеленным, белее снега.
После этого Константин приказал выкопать останки Петра и Павла, сам уложил их в драгоценную раку из янтаря, запер на золотой ключ и приказал построить над ними церковь, причем при закладке фундамента сам лично принес 12 мешков земли по числу 12 апостолов. Эта часть грамоты, как уже было отмечено, не была известна Балле.
Дальше авторы грамоты заставляют Константина произнести целое исповедание веры, со всякого рода богословскими тонкостями о сотворении мира, о первородном грехе, о грехопадении людей, о втором лице троицы, о дьяволе, об аде, о страшном суде. В этом тексте папа раз тридцать назван «понтифекс максимус». Этот титул носил тогда сам император Константин.
Все это вступление является как бы изложением тех мотивов, которые побудили Константина сделать дар в пользу лапы. Затем следует самое содержание дарственного документа. Прежде всего здесь говорится, что Константин дарует римскому епископу первенство среди патриархов всего мира. Примечательно, что в числе перечисляемых патриархов находится и константинопольский патриарх. Далее, Константин заявляет, что он покидает Рим и Италию, оставляя их папе. «Мы сочли подходящим нашу империю и царскую власть (обратите внимание на язык. Термин «regius» —царский — никогда не применялся по отношению к римским императорам.— Прим. авт.) перенести в восточные области. Поэтому мы постановили в лучшем месте византийской провинции построить город с нашим именем и там установить нашу империю, потому что там, где установлено господство священников и главы христианской религии царем небесным, там не следует, чтобы земной император имел власть» го.
Вот какая мотивировка приводится для перенесения столицы империи на Восток. Кроме того, в грамоте перечисляется огромное количество всевозможных дарений церквам, которых в Риме к тому времени быть не могло. Папе дарятся императорский пурпур и тиара, которые становятся знаками его звания и прав. Таково в общих чертах содержание «Константинова дара». Как уже отмечалось, этот документ был признан папами подлинным, проник в каноническое право, в «Декрет Грациана», который пользовался исключительным авторитетом и против которого было опасно выступать.
Лоренцо Валла, который начал свою работу в 1440 г. при дворе Альфонса Арагонского, писал в сложной политической обстановке. Это было время раскола в католической церкви. Базельский собор стремился возвысить собор над папой и поставил во всей широте вопрос о притязаниях пап на светскую власть. С этим был связан особый интерес к вопросу о достоверности «Константинова дара» не только у Баллы, но и у многих церковных деятелей того времени.
Сочинение Баллы стало широко распространяться в списках только посте его смерти, и лишь в 1517 г. вышло первое печатное издание. Оно было напечатано в тайной типографии Ульрихом фон Гуттено.м. При этом Ульрих фон Гуттен сделал ироническое посвяшенне папе Льву X, в котором пишет, что при этом папе можно говорить правду, и поэтому он посвящает ему это издание. Он пишет далее, что надеется найти другое произведение такого же рода и тогда сможет поднести Льву X еще один такой подарок21.
Интересно, как ответил Лев X на это посвящение. Он приказал Ра< фаэлго исполнить две большие фрески. Одна из них должна была изображать крещение Константина папой Сильвестром, а другая—момент передачи Константином Рима папе. Фрески были исполнены в Ватикане. Правда, Рафаэль умер раньше, чем они были окончены, и завершать их пришлось его ученикам. На этой фреске Константин и четыре магната империи изображены коленопреклоненными перед папой, которому Константин подносит власть над Римом в виде статуэтки.
Папская курия в ответ на появление в печати сочинения Влллы составила ученое опровержение — трактат «Contra Laurentium Vallam de tlonatione Constantim».
Это опровержение чрезвычайно слабо. Оно основывается на якобы найденном греческом тексте «Константинова дара», который-де и является подлинником, а потому вся критика, которая у Лоренцо Баллы основывается на разборе латинского текста, ничего не стоит, так как в греческом тексте нет тех слов, к которым придирается Валла.
В ответ на это опровержение достаточно указать, что перевод «Константинова дара» на греческий язык появился только в XF в., да к тому же был «доработан» соответствующим образом.
Теперь перейдем к самой работе Баллы, посмотрим, как Валла опровергает подлинность «Константинова дара».
Очень интересно самое начало работы, написанное чистой гуманистической латынью, без особых стилистических красот, без риторической цветистости, как у Бруни и Поджо. Валла начинает с того, что им уже было высказало много мнений, которые задевали разных могущественных лиц, нх авторитет, а вот теперь он задевает такой высокий авторитет, как авторитет папы, который вооружен не только светским мечом, но и церковным, от которого не может спасти щит никаких государей, потому что он может действовать отлучениями, анафемами и проклятьями. Но Валла заявляет в характерном для гуманистов стиле, что если «многие решались на жребий смерти для защиты земного отечества, то я решаюсь на это ради небесного отечества. Небесное царство наследуют ге, кто угоден богу, а не те, кто угоден людям. Буду ли я испуган опасностью смерти? Итак, прочь всякие страхи, прочь всякие колебания и сомнения. С твердым сердцем, с полным доверием я буду защищать дело правды, дело справедливости, дело бога».
Затем Валла приводит ряд аргументов, почему Константин не мог сделать этого дара. Он утверждает, что ни один человек в здравом уме и твердой памяти не мог передать свое наследие — Рим — другому лицу. Но если бы и нашелся такой человек, его должны были остановить его сыновья и близкие. Доказывая, что Константин не мог передать папе свои владения, Валла заставляет сыновей и приближенных Константина произносить речи — прием, характерный для античных писателей и заимствованный у них гуманистами.
«Как ты можешь своих возлюбленных сыновей, своих ближайших друзей лишить наследства и отречься от них?»23 — спрашивают сыновья Константина. Затем выступает «Сенат римского народа» (Senatus ро-pulusque romanus). Он тоже произносит речь, как ни странно слышать, речь, исходящую от учреждения. «Цезарь, если ты забываешь о своих собственных правах, о правах своих сыновей и близких людей, то ты не должен забывать о правах сената и римского народа»2А,— говорит сенат. Рядом исторических ссылок сенат и римский народ устанавливают свои права, которые не могут быть отчуждаемы даже властью императора. Сенат и римский народ заявляют: «Мы сами готовы выступить на защиту территорий государства и нашего собственного достоинства»25.
Произнеся длинную речь от имени сената, Валла замечает, что эта речь тронула бы всякого и, конечно, Константина, если не считать его камнем и чурбаном.
Наконец, самая блестящая речь вкладывается в уста самого папы Сильвестра. Папа произносит длинную речь, в которой он доказывает, что он никоим образом не может принять этот подарок, что это было бы нарушением всех божеских и человеческих законов.
Эта речь составлена с исключительным талантом. Если в речи сената Валла приводит цитаты из классических историков, то здесь он базируется на «Священном писанин» и заставляет папу произнести своеобразную пародийную проповедь. Папа доказывает, что тот подарок, который Константин хочет ему сделать, на самом деле будет глубочайшим несчастьем для церкви, так как заставит самого папу и его преемников свернуть с истинного пути, что приведет к осквернению всей римской церкви. Тут Валла приводит ряд цитат из «Священного писания». Он говорит: «Христос сказал своим ученикам — исцеляйте больных, воскрешайте мертвых, очищайте прокаженных, изгоняйте нечистых духов. Вы даром получили этот дар, так даром же его и отдавайте»26. Таким образом, «Священное писание» прямо говорит против вознаграждения за исцеление от проказы, о которой сказано в тексте «Константинова дара».
Дальше читаем: «Не собирайте сокровищ на этой земле, не владейте ни золотом, ни серебром, не имейте денег в ваших поясах. Трудно богатому войти в царство небесное, труднее, чем верблюду пройти в игольное ушко»27.
Словом, Валла приводит ряд текстов из «Священного писания», которыми он старается доказать, что «дар» Константина противоречит асем церковным законам и что он будет для церкви оскорблением, несчастьем и проклятьем.
В заключение речи папы Валла приводит знаменитый рассказ об Иисусе Христе, соблазняемом дьяволом в пустыне.
Дьявол говорит Христу: «Дам тебе все царство мира, если мне поклонишься».— «Зачем же, Цезарь, ты хочешь играть роль дьявола по отношению ко мне?» — восклицает папа и заканчивает словами: «Кесарево — кесареви, а божье — богови»28.
Эта речь составлена с очень большим искусством, но она содержит, скорее, моральное опровержение «дара» Константина, чем какое-либо сомнение в его подлинности. Основываясь на моральной аргументации, Валла утверждает, что не было никакого дара и не было никакой силь-вестровой империи.
Далее он переходит к историческим аргументам. Он говорит, что имеется достаточно сведений о древней истории. Были различные царства, замечает Валла, о которых мы знаем из истории, но кто слышал о царстве Сильвестра, о том, что папы были когда-нибудь цезарями? Он приводит свидетельство Евтропия о том, что права Константина перешли к его сыновьям. Он говорит также, что имеется достэточное количество монет того времени, но нет ни одной монеты, которая носила бы имя папы или изображение каких-нибудь папских символов. Наконец, Валла обещает нанести всему «дару» Константина «последний смертельный удар», но здесь мы как раз видим самую слабую часть его критики. Он доказывает, что Константин не мог быть крещен папой Сильвестром, потому что раньше был крещен папой Мельхиадом. Но, как я говорил уже, история крещения Константина папой Мельхиадом — такая же легенда. Таким образом, здесь Валла одну легенду опровергает другой.
Дальше начинается критика самого документа о Константиновом «даре». Несмотря на многие наивности и ошибки, которые допущены здесь Валлой, все же эта часть представляет для нас особый интерес. Валла обращается к «Декрету Грациана», который является для него основным источником. Хотя самый «Декрет Грациана» он и не подвергает сомнению, но обрушивается с насмешкой на надпись «палеа» (palea)—«древнее», которой отмечены некоторые документы, включенные в его состав. Что значит «палеа»? Этого вопроса Валла не решает, но находит, что все документы, отмеченные этим словом,— мошенничество, подделка, что это — имя человека, сделавшего позднейшую вставку, которой в древнейших надписях Грациана не было. Играя словами «palea» — солома и «bellua» — скотина, Валла доказывает, что все титулы, которые здесь имеются, совершенно не выдерживают критики. Здесь перед нами уже приемы современной дипломатической критики. Между прочим, Валла указывает на то, что в «Константиновом даре» имеется такая фраза, произнесенная Константином: «Мы, совместно с нашими сатрапами и всем сенатом»29. Валла спрашивает, в каком историческом документе римские сановники называются сатрапами. Это грубейший подлог, говорит он (этот пример интересен для характеристики приемов гуманистической полемики). Й далее: «Как же ты хочешь сюда вставить сатрапов, ты, бревно, ты, капустный кочан!»30. Валла отмечает также, что в «Константинов дар» включены выражения из христианских источников, которые Константин, тогда язычник, знать не мог. Он сравнивает язык некоторых мест «Константинова дара» с языком «Апокалипсиса» и указывает, что оттуда взяты целые фразы.
Затем Валла со всей силой обрушивается на название «Константинополь». Ведь Константин в период предполагаемой передачи Констан-' тинова дара не перенес еще туда свою резиденцию, ведь самого названия «Константинополь» еще не существовало, а тем более не существовало константинопольского патриархата. Между тем константинопольский патриарх указывается в «Константиновом даре» в числе тех патриархов, выше которых ставится папа. Отсюда Валла делает такой вывод: разве не ясно, что тот, кто составлял этот документ, жил много позднее Константина? Этот вывод после всех его аргументов представляется совершенно убедительным.
Валла критикует «Константинов дар» и с точки зрения филологической; его возмущает, например, такой термин, как banna (знамена), не являющийся, конечно, термином классической латыни. «Какое построение речи!» 31 — восклицает Валла. И, наконец, он видит в «Константиновом даре» ряд грубых грамматических промахов.
Как можно было писать таким языком в период расцвета латинского языка? — спрашивает Валла и, не скупясь на крепкие выражения по адресу тех, кто мог таким образом уродовать классическую латынь, он восклицает: «Пусть тебя погубит бог, ты — гнуснейший из людей, который мог варварские слова приписать этому ученому веку»32.
Я не буду входить в подробности его филологического анализа, отмечу лишь, что это как раз та область, в которой Валла очень силен. Он указывает, что этот документ не мог быть составлен в пору классической латыни. Грамматически анализируя отдельные фразы, Валла обнаруживает варварский характер латыни «Константинова дара». Он подвергает сомнению некоторые документы, которые поддерживают версию о «Константиновом даре», в частности житие Сильвестра, отмечая, что оно было составлено неким Евсевием, греком по рождению, а греки, по его мнению, были в то время лгунами. Он приводит стих нз Ювенала: «На что только не осмеливается в истории лживая Греция»33. Этот не слишком сильный аргумент кажется ему достаточно убедительным. С величайшим негодованием Валла относится к чудесам, которые рассказываются в житии Сильвестра. Ядовито высмеивает он легенду о драконе и его укрощении.
Далее Валла доказывает, что «Константинов дар» стремились использовать только самые худшие из пап, в частности папа Бонифаций VIII, и тут же Валла сообщает, что это был мерзавец, который уморил своего предшественника Целестина, проведя в стенах трубы и произнося всякие страшные слова, как будто бы исходившие от господа бога.
Только такие папы, с его точки зрения, и могли использовать «Константинов дар».
Затем следует длинная инвектива против папской власти вообще, особенно против судебной власти пап.
В заключение Валла говорит, что если не силой, то по крайней мере убеждением надо заставить пап отказаться от светской власти. Пусть не раздаются такие слова, как «партия церкви или партия против церкви»34, что «церковь сражается против Перуджи, против Болоньи»33. Ни церковь, ни папа не должны воевать против христиан, если и можно воевать, то только оружием духовным. Поэтому папа должен отказаться от всякой светской, власти, только тогда он будет святым отцом, отцом всех. Тогда он не только не будет возбуждать войн среди христиан, но войны, возбужденные другими, он будет останавливать апостольским решением, папским величием.
Вот в общих чертах содержание этого знаменитого трактата Баллы. Как видим, здесь довольно своеобразные приемы: чисто гуманистическая риторическая критика в виде длинных речей соединена с чрезвычайно тонкими и правильными замечаниями, которые действительно не оставляют никакого сомнения в подложности данного документа. Конечно, никакие аргументы, выставленные папским двором, не могли опровергнуть того, что было приведено Валлой. При всей наивности некоторых приемов Баллы им были заложены в определенной мере приемы настоящей исторической и дицломатической критики. Но, сумев доказать подложность «Константинова дара», Валла не смог выяснить ни времени его происхождения, ни действительных мотивов создания этого документа.
И все же труд Баллы есть крупнейшее произведение ранней исторической критики, Уже по одному этому как историк Лоренцо Валла стоит несколько особняком среди других гуманистических писателей, которые писали только панегирики тем или другим государствам или государям по заказу и за вознаграждение. Все позднейшие критики «Константинова дара» в той или иной мере отправлялись от сочинения Баллы.
Если говорить об историках Неаполитанского королевства, то, может быть, более типичным, чем Лоренцо Валла, был Бартоломео Фа-цио (умер в 1457 г.). Его «Деяния Альфонса I, короля Неаполитанского, з 10-ти книгах»36 представляют собой чисто риторическую биографию, или, лучше сказать, панегирик этому королю, за который Фацио получил крупное вознаграждение. Альфонс изображен в античном стиле, как добродетельный правитель.
Книга Фацио написана блестящим языком. Его сочинение — одно из наиболее типичных образцов гуманистической риторической школы.
Подобного рода историография развивается н в Милане, особенно после переворота, который передал власть в руки тирана — кондотьера Франческо Сфорца. В этот период здесь также выдвигается ряд историков, которые пишут по заказу правителей.
Прежде всего надо назвать книгу Джованни Симонетта, посвященную самому Франческо Сфорца,— «Деяния Франческо Сфорца, герцога миланского в XXXI книге».
Из придворных историков Симонетта, может быть, один из самых Лучших. Он не столько занимается личной биографией Сфорца, сколько именно этим «res gestae», т. е. историческими событиями, в которых непосредственное участие принимает Франческо Сфорца. Надо сказать, что панегирических моментов, столь характерных для гуманистической историографии, встречается здесь меньше, чем у других писателей-историков. Этот панегирик довольно трезвый, но все же значение Франче-ско Сфорца в политике Италии и всей Европы крайне преувеличено. В сочинении Симонетта Сфорца всегда выступает как верховный арбитр в политических делах всего мира (arbiter mundi).
Из придворных историков Милана можно назвать еще Мерулу39, который написал историю миланских тиранов Висконти Ч Хотя Висконти были оттеснены с политической арены домом Сфорца, но последние старались выставить себя преемниками Висконти, и поэтому панегирик Висконти должен был служить возвеличению герцогской власти в Милане вообще и Сфорца в частности.
Этот панегирик представляет собой типичную сделанную на заказ историю, в которой восхваляются Висконти и лангобардские короли, от которых они якобы происходят. Особого интереса это сочинение не представляет.
В папском государстве также имелась своя историография, преследовавшая определенные политические цели. Из работ такого рода особенно характерна «Книга о жизни Христа и всех nan»41. Это сочинение обнимает период от возникновения христианской религии и до середины XV в. Автором его был Бартоломео Саккн, обыкновенно выступавший под латинским псевдонимом — Платина43. Работа Платины отличается некоторыми особенностями, которые связаны с самим сюжетом произведения. Прежде всего — это изложение биографий отдельных пап. Из классических образцов здесь заметно более сильное влияние Свето-ния с его «Биографией 12-ти цезарей», чем Тита Ливия, который обычно являлся главным образцом для других гуманистов. Затем самый сюжет заставляет Платину несколько иначе трактовать историю по сравнению с большинством гуманистических писателей, которые вообще избегали говорить о церкви и если и не выступали против нее открыто, то во всяком случае игнорировали эти сюжеты. Они охотнее говорили о чудесах и предсказаниях, которые имели место в античном мире, чем о чудесах средневековья. Но официальному историографу пап, каким был Платина, приходилось вводить в изложение чудеса и не стесняться внесением благочестивых вымыслов. Существенным в сочинении Платины является то, что в историю чисто церковную, в историю христианской религии и папства был привнесен гуманистический, светский элемент.
Надо отметить, однако, что сами биографии пап написаны Платиной чрезвычайно бесцветно. Образец такой совершенно бесцветной характеристики представляет биография знаменитого папы Григория VII, который здесь совершенно ничем не выделен из ряда других пап. Правда, по мере приближения к эпохе Платины биографии пап становятся гораздо интереснее и живее.
Говоря об итальянской историографии конца XV в., необходимо указать на автора, которого можно причислить к той же самой «школе» наемных писателей, составлявших историю в риторическом стиле по заказу государств и государей. Я имею в виду Паоло Джовио (1483— 1552). Даже среди продажных перьев эпохи гуманизма он представляет исключительное явление. Джовио был духовным лицом, но больше всего он занимался шантажем под фирмой историографии. Он понял, что гораздо выгоднее продавать свой талант в розницу, чем оптом, продавать каждый раз наново тому, кто дороже даст. Джовио предлагал своим заказчикам ввести их в историю и в награду за это брал' деньги; если же ему отказывали в деньгах, то он либо игнорировал в своем сочинении данное лицо или данное государство, либо стремился выставить его в возможно более темном свете, причем не стеснялся пользоваться клеветой и бранью. Это дело он организовал на широкую ногу. В связи с этим Джовио почти исключительно занимался современной ему историей. Его главное сочинение «Сорок пять книг истории моего времени» 43. Все 45 книг не были написаны полностью, и в этом сочинении опушены целые большие периоды. Джовио имел обыкновение заранее публиковать довольно подробные оглавления к своим не написанным еще частям, которые должны были навести страх на людей, не заплативших ему деньги.
Кроме этого основного труда Джовио принадлежит много написанных по заказу биографий с приложением портретов, причем некоторые портреты не имеют ничего общего с людьми, которым посвящены биографии.
Джовио представляет интересную фигуру среди историков-гумани-стов. Несомненно, он обладал большим талантом публициста. Он имел огромную корреспонденцию, ему писали с разных концов Италии и из других стран. Всегда он был в курсе последних событий и всегда знал, кого в данный момент удобнее всего подвергнуть шантажу. Поле его деятельности было очень обширно, и политическим деятелям приходилось с ним считаться. Замечательно, что стиль Джовио всегда высокий, морализирующий. Своих противников он порицает с точки зрения высокой морали, хотя сам не гнушается часто самой грубой клеветой. Например, он нападает на Макиавелли за его политические слабости, за то, что он уступил своим патриотическим чувствам в ущерб правде. От Флорентийской республики Джовио не получил ни гроша и поэтому говорил о ней недоброжелательно.
Говорить об историческом значении его сочинений трудно, потому что никакой критики у него нет, подбор фактов чрезвычайно произволен. Их можно, скорее, расценивать как своего рода публицистику, где встречаются иногда чрезвычайно интересные и живые подробности, достоверность которых, впрочем, очень часто сомнительна.