Бейль. Вико
В прошлой лекции мы говорили о расхождении между философией истории и изучением фактической истории, которое остается непреодоленным на протяжении всего XVII в. Между тем именно в этот период идет быстрое накопление исторических фактов. В том огромном материале, который делается доступным ученым уже в XVII в., становится чрезвычайно трудно разобраться особенно ввиду того, что этот материал, проверенный критически лишь с формальной стороны, с точки зрения его подлинности содержит в себе множество противоречий. Поэтому понятно то отвращение к истории, которое мы видим, например, у Гоббса. Мы уже отмечали, что философы-социологи иронически смотрели на историю как на собрание старого хлама, который совершенно не нужен. Они считали все исторические повествования совершенно непроверенным, более или менее бессмысленным собранием басен или фактов, установить действительную связь между которыми нет возможности. Известный французский философ XVII в. Рене Декарт иронизировал над старыми книгами, говоря, что историки настаивают на многом, чего не могло быть, и даже самые надежные из них изменяют и преувеличивают значение событий для того, чтобы сделать их более занимательными для чтения. Интересны в этом смысле скептические высказывания Генри Болингброка {1678—1751), одного из наиболее тонких умов начала XVIII в., знаменитого торийского политика и публициста. Его известные «Письма об изучении и пользе истории»1 (1751) представляют собой в сущности издевательство над «ученым хламом, заполняющим голову знатока древности». История ему представляется хаотическим накоплением событий, в которых нет возможности научно разобраться, собранием памятников лживости, суеты, тщеты и ничтожества.
Конечно, в таком взгляде на историю сказывалось и отрицательное отношение нового класса — буржуазии — к прошлому, в котором, с точки зрения этого класса, господствовали человеческая глупость, невежество, суеверия, неумение разобраться в событиях и т. д. Поскольку все это средневековое прошлое осуждалось, постольку заодно осуждался и памятник этого прошлого в виде истории, написанной также людьми прошлого. Результатом такого подхода к истории нередко был полный скептицизм, принципиальный отказ от какой бы то ни было возможности познать прошлое.
В этом отношении большой интерес представляет знаменитый «Исторический и критический словарь»2 французского ученого Пьера Бейля. Издание словаря началось в Роттердаме в 1695 г. и продолжалось в последующие годы. Это — первый большой исторический словарь.
Пьер Бейль (1647—1706) отличался совершенно исключительной эрудицией и необычайной начитанностью, которая нередко его и губит. Он знает много источников, массу сведений относительно каждого исторического события, каждого исторического деятеля, но обычно полагает, что эти сведения слишком противоречивы, слишком мало связаны друг с другом, чтобы можно было сделать на основании их какой-нибудь окончательный вывод. Мы часто находим у Бейля очень едкую, нередко раздражительную, но в конце концов бесцельную критику, потому что с помощью этой критики можно сделать только один вывод, что почти ни об одном лице, ни об одном факте нельзя сказать ничего достоверного. Это скептическое раздражение порождено постоянными противоречиями в источниках, оно часто побуждает Бейля говорить о своих источниках в легкомысленном и поверхностном тоне.
Словарь Бейля проникнут разочарованием в возможности извлечь что-нибудь достоверное даже из самого тщательного изучения источников. По мнению автора, чем тщательнее их изучаешь, чем больше их привлекаешь, тем всё более и более темным становится рассматриваемый вопрос.
Бейль — человек с большими научными запросами. Он задыхается в той массе мелочного материала, которым сам загромождает свой словарь. К каждой, даже маленькой, статье в словаре, которая занимает всего несколько слов, дается огромное примечание, представляющее собой собрание противоречивых сведений, служащих предметом для скептицизма и иронии. В этом критическом словаре особенно резко обнаружилось йеумение автора объединить критический, научный подход к истории с овладением огромной массой фактического материала, которая нахлынула на историка и в которой он не может разобраться. Это расхождение теории и фактического материала, это неумение их объединить приводят к полному скепсису, который препятствует обнаружению общего смысла истории. Критика Бейля поверхностна, она сводится лишь к указанию бесчисленных противоречий. Путем сопоставления различных источников Бейль старается, по возможности, развенчать героев и доказать, что те исторические личности, которых считают героями, в действительности были обыкновенными людьми, в своих поступках руководствовавшимися лишь низкими побуждениями. Это еще больше подчеркивает общее впечатление разочарования в истории и безнадежности ее как науки.
Результатом того скептицизма, которым проникнуто все историческое мировоззрение Бейля, является глубочайший пессимизм. Он считает, что на земле не существует ни награды за добродетель, ни наказания за причиненное зло. Это скептическое направление в истории не является чем-то новым; оно начало сказываться уже и в XVI в.
Но особенно большое число такого рода скептических работ появляется в конце XVII в. и в XVIII в. Такова, например, работа Луи Бо-фора (ум. 1795) 3, который в 1738 г. написал и издал в Утрехте «Диссертацию о недостоверности пяти первых веков римской истории»4.
Бофор в первую очередь подверг резкой критике Тита Ливия. Он доказывал, что не могло сохраниться никаких источников по истории Древнего Рима за первые пять веков его существования, потому что Рим был взят и разгромлен галлами, а следовательно, должны были погибнуть все источники по истории Рима. Анализируя Тита Ливия, он доказывает, что материалом ему послужили отчасти греческие легенды,. отчасти надгробные речи, старые песни, смысл которых был частично утерян, толкование фамильных прозвищ, фамильных преданий и традиций. Но Бофор не пробует сам как-нибудь разобраться в этом материале и не ставит вопрос о том, что этот материал может быть всё же использован для воссоздания эпохи Древнего Рима. Поскольку он считает эти данные недостаточными и недостоверными, то, с точки зрения Бофора, и история первых пяти веков Рима вообще не может быть восстановлена.
Скептически подошел к истории и один из крупнейших историков начала XVIII в. итальянец Джамбаттиста Вино. Однако у Вико мы в то же время видим уже и попытку отчасти преодолеть этот скептицизм и путем глубокого анализа остатков прошлого восстановить действительные стадии развития человечества.
Вико — исключительно оригинальный мыслитель. Историки самых разнообразных направлений стараются зачислить его в свой лагерь, причем не всегда с достаточным основанием.
В свое время, в начале XVIII в., Вико был совершенно не понят у себя на родине, в Неаполитанском королевстве, и его замечательные произведения остались почти без отклика либо вызывали протест со стороны католически настроенных критиков. Потом он на долгое время был совсем забыт. Его вспомнили только в XIX в., когда некоторые из его гениальных мыслей были уже лучше поняты. Но его постоянно искажали и приспособляли к своим взглядам, выхватывая те или другие его мысли. Знаменитый историк Рима, один из величайших критиков римской традиции, Нибур использовал ряд мыслей Вико о римской истории. Затем в первой половине XIX в. представители «Молодой Италии» причислили Вико к числу своих героев, впрочем по недоразумению. Вико казался им одним из авторитетнейших врагов папства и католической церкви, хотя, как мы увидим, это было не совсем так.
Во Франции историк-поэт XIX в. Жюль Мишле, отчасти близкий Вико по духу, вознес Вико очень высоко, но можно сомневаться, вполне ли он его понял. Мишле понял Вико по-своему, сделал его представителем своей рационалистической романтики. Можно отметить влияние Вико и на более поздних писателей, как, например, на Фюстель де Ку-ланжа. Но главным образом использовали Вико, подчеркивая у него момент идеалистической философии, итальянские философы-идеалисты, которые являются отчасти родоначальниками итальянской фашистской философии.
С другой стороны, мы должны отметить тот отзыв, который дает о Вико Маркс. В письме к Лассалю от 28 апреля 1862 г. Маркс рекомендует ему изучать «Новую науку» Вико, потому что Вико впервые дал глубокую философию римского права. Маркс отмечает, что Вико гениально предвосхитил многие идеи, которые были развиты только в XIX в., что он открыл настоящего Гомера, утверждая, что Гомер не был какой-нибудь определенной личностью, написавшей две большие поэмы, а что в имени Гомера воплотился весь греческий народ, который рассказывает свою историю в песнях. Маркс отмечает также, что Вико подверг критике историю древнего мира, что в его «Новой науке» имеется в зародыше Вольф («Гомер»), Ннбур («История римских царей»), основы сравнительного языковедения (хотя и фантастические) и вообще не мало блесток гениальности»5.
Говоря о Вико, многие из авторов в XIX и XX вв. изображают его не как историка, а, скорее, как поэта-фантаста, который гениально предвидел многое, но гораздо больше строил свои выводы на фантазии и интуиции, чем умел доказать.
Годы жизни Вико (1668—1744)—время наибольшего упадка Италии. Особенно глубоким был упадок культуры и образованности в Неаполитанском королевстве, представлявшем самый глухой угол Италии, с монархическим абсолютистским режимом.
Вся жизнь Неаполитанского королевства была опутана сетью католической церкви. Иезуиты пользовались в этом государстве огромным влиянием. Душная атмосфера засилья иезуитов в школе, где они насаждали систему образования в ложно-классическом стиле с непрерывными богослужениями, была мало подходящей для такого своеобразного, оригинального и самостоятельного ума, каким был Вико.
Джамбаттиста Вико был сыном мелкого книготорговца. Он учился в иезуитской школе, где получил хорошее знание классиков. Но он не был удовлетворен своими учителями и уже в 16 лет бросил учиться и начал адвокатскую практику, выступив по одному делу своего отца и выиграв его. Речь его на этом суде была настолько блестяща, что адвокат противной стороны ожидал его у здания суда, чтобы поздравить с успехом. Потом Вико стал домашним учителем в замке одного аристократа недалеко от Неаполя. Здесь у него было много досуга, который он употреблял для пополнения своего образования чтением. С 1694 г. он стал профессором в Неаполитанском университете, но по кафедре риторики, которая меньше всего соответствовала его дарованиям. У него была большая семья, жалованья профессора риторики ему не хватало, и он старался приработать всевозможными способами, главным образом сочинением разного рода речей, стихотворений для торжественных случаев в честь неаполитанских сеньоров и австрийских и испанских наместников. Стихотворения его, по отзыву некоторых знатоков, содержат в себе блестки гениальности, хотя трудно себе представить, чтобы при таких условиях, когда стихотворения писались на заказ, для восхваления лиц, чуждых Вико, можно было бы сколько-нибудь широко развернуть свой гений. Только к концу жизни Вико король Карл Бурбон, который старался создать себе славу мецената и окружить себя выдающимися учеными, дал Вико должность придворного историографа с более высоким жалованьем. Но к тому времени Вико был уже совершенно сломлен бедственной жизнью, быстро потерял память, прекратил работу и вскоре умер.
Главное сочинение Вико, которое дало ему право на бессмертие,— это его «Основания новой науки об общей природе наций»6 (1725).
Ему принадлежит еще одна работа, которую, очевидна, имеет в виду Маркс, когда он говорит о Вико как «о философе права». Это — сочинение «О едином принципе всеобщего права»7 (1720).
При изложении воззрений Вико нам придется опираться главным образом на его «Основания новой науки». Чтение этого произведения — довольно трудная задача. Оно не представляет собой ясной, логической, по плану построенной работы. Здесь мы видим частую смену тем, образов, доказательства часто сменяются фантастическими картинами. Кроме того, аргументация Вико, особенно филологическая и лингвистическая, настолько чужда представлениям нашего времени, что за ней очень трудно следить. Надо сказать, что этот профессор риторики не умел ясно писать. Он излагал свои мысли очень тяжелым, туманным и путаным языком, не выделяя основных линий, смешивая свое с заимствованным у других. У Вико мы видим постоянное смешение фантазии с доказательством, причем фантазия иногда интереснее доказательства. Часто встречаются у него мистические настроения. По всему складу своего ума и своей натуры, а не только по философской своей системе Вико находился в резком противоречии с физическим и механистическим объяснением общественного процесса, характерным для социологов XVII и XVIII вв. У него мы видим совсем другое объяснение, которое в некоторых отношениях нам ближе, но я должен заранее сказать, что у меня нет никакого желания модернизировать Вико и подчеркивать в нем только то, что сближает его с нашими представлениями. Вико был человеком своего времени и во многих отношениях стоял на более отсталых позициях, чем его идейные противники — рационалисты.
Вико понимал исторический процесс как органический процесс. По его мнению, народы развиваются из самих себя, в силу известных внутренних законов, присущих человеческой природе. Механистической теории общественного договора Вико противопоставляет исторический закон развития от низшего к высшему, закон эволюции, как сказали бы мы. Сочинение Вико называлось «Основания новой науки об общей природе наций». И это не случайное название. Вико считает, что исторические явления закономерны и повторяемы и что у всех народов имеется одна идеальная схема истории, по которой уже строится то, что можно назвать конкретной историей каждого народа. Таким образом, Вико внес в историю человечества принцип внутреннего развития. Но, по мнению Вико, этот принцип установлен божеством, которое вмешивается в историю. Однако это вмешательство божества рисуется Вико в конечном счете лишь как вечный идеальный закон, который управляет развитием человеческих обществ. Вико относится очень скептически к сведениям, которые дошли до нас в сочинениях историков о первоначальных эпохах развития народов. Он отрицает существование Гомера как исторического лица и, тем более, историческую правильность тех событий, которые описывает Гомер. Но вместе с тем он считает, что материал мифов, сказаний о героях, материал поэтических произведений вообще есть богатейший источник для воссоздания первоначальных стадий развития народов. Это, по его мнению, своеобразные памятники, или символы, той или другой эпохи. По этим остаткам можно восстановить отчасти историю этих эпох, от которых не уцелело достоверных памятников. Не считая Гомера исторической личностью, Вико объявляет «Илиаду» и «Одиссею» двумя совершенно различными произведениями, не принадлежащими к одному циклу, отделенными друг от друга веками и местом их возникновения. Вико рассматривает Гомера как своего рода коллективную личность, как отражение самого греческого народа, который в «Илиаде» и «Одиссее» в поэтической форме рассказал свою историю. Но этот рассказ надо понимать не буквально, а лишь как символ, который требует анализа и толкования.
Вико различает три эпохи развития человечества — божественную, героическую и человеческую.
Первая эпоха — божественная; это — детство человечества, когда оно находится в первобытном состоянии. Большинство философов-рационалистов (за некоторым исключением, как, например, Гоббс) рассматривало естественное состояние как своего рода «золотой век» человечества. Вико тоже говорит о «золотом» веке, каким он считает пребывание человечества в раю, до грехопадения. Но у него совершенно другое представление о первобытном человечестве по сравнению с фи-лософами-рационалистами, которым этот период рисовался крайне отвлеченно. Люди этой эпохи рисовались им как какие-то атомы, которые либо притягиваются друг к другу, либо отталкиваются друг от друга, результатом чего в конечном итоге является общественный договор. У Вико гораздо более реальное представление о первоначальном состоянии человечества. Он рисует себе первобытных людей в виде гигантов с чрезвычайно развитой мускулатурой, обросших волосами, с острыми зубами и когтями. Они не умеют держаться прямо, а ходят согнутыми. Трудно представить себе общественный договор между такими полулюдьми-полуживотными >н назвать жизнь этих существ «золотым веком» человечества. Такое представление ближе к тому представлению о первобытном человеке, которое имеется в современной науке.
Духовная жизнь у людей, по мнению Вико, пробуждается с первыми ударами грома. Здесь у Вико его интуитивная прозорливость сменяется самыми наивными рассуждениями. Он полагает, что гром есть результат «всемирного потопа», так как после «всемирного потопа» образовались большие болота, озера, значительные пространства воды, которые, испаряясь, создали большое количество туч. С этим и связаны грозы. Духовная жизнь людей пробуждается благодаря тому страху, который порождается ударами грома. Страх заставил людей разбежаться по пещерам, причем отдельные мужчины захватили с собой женщин. Таким образом возникли семьи.
Гром заставил людей признать существование какого-то страшного, сверхъестественного существа — Юпитера, или бога грома. Страх перед гневом этого божества научил их отличать дозволенное от недозволенного. Тут Вико пускается во всевозможные филологические рассуждения и догадки довольно сомнительного свойства. Он полагает, что Юпитер — это отец закона, или отец права. Слово «Юпитер» того же корня, что и слово «право» (jus).
Страх перед Юпитером дал людям представление о добре и зле, затем заставил людей стараться умилостивить божество, смягчить его, ввел культ божества. На основе культа вырастает особый, мистический язык, особое, мистическое искусство. Интересно представление Вико о происхождении языка и искусства. По его мнению, они тесно связаны с этим первоначальным культом. Возникающий на этой стадии язык состоит из имен богов, вообще из собственных имен. Тут слова не соединяются в фразы, тут имеются лишь существительные, причем не отвлеченные, а только собственные названия отдельных лиц и предметов. При этом Вико отмечает, что этому языку предшествует язык жестов и движений. Письмо в то время тоже начинает развиваться, но тоже символическое, в виде рисунка, из которого потом вырабатываются иероглифы.
Первый — божественный — период истории человечества сопровождается возникновением мифов. В мифологии Вико видит бессознательную летопись первых шагов культуры. Для него мифология — это не собрание бессмысленных басен, изобретенных для тех или других целей, не является она также и описанием действительных событий. Он не пытается дать рационалистическое толкование представлениям о богах как обожествленных героях. В возникновении культа богов он видит отражение определенных отношений, определенных событий в истории человеческого общества. Каждый новый шаг в общественном развитии создает новых богов. Так, для освящения брака создается новая богиня Юнона, обычай хоронить мертвых создает нового бога Аполлона и т. д.
В эту эпоху обоготворения сил природы вся власть принадлежит тем, кто является посредниками между богами и людьми. Такими посредниками выступают отцы семейств, которые основали семьи в пещерах. Этим отцам семейств, или патриархам, принадлежит полная и безусловная власть Власть патриархов обычно сурова, она должна приготовить грубых и диких людей к осуществлению гражданских законов.
Кроме людей, подчиненных патриархам и живущим в горах, имеется еще много людей, живущих по долинам. Это — еще полузвери-полу-люди, которые ведут яростную борьбу за существование. Среди них имеются более слабые и более сильные. Более слабые бегут в горы, под защиту патриархов, отцов первых семейств. Патриархи принимают под свою защиту этих людей. Затем, спустившись с гор, они истребляют остатки наиболее сильных жителей долин, разбойников, которые притесняли более слабых, бежавших в горы. С этим Вико связывает миф о гигантомахии, о низвержении богами гигантов, в частности миф о Геракле.
С этого момента Вико начинает новый век—век героев. Люди, истребившие гигантов-разбойников, подчиняют себе тех, которые прибегли к их защите. Они заставляют их работать на себя, ставят их в положение рабов. У этих рабов нет ни религии, ни брака, ни собственности, ко они не мирятся со своим подчиненным положением, они начинают требовать лучшей участи, и это обстоятельство заставляет верхушку из героев объединиться в государство и построить укрепленные города. Таким образом, Вико высказывает здесь интересную мысль о том, что именно социальная борьба является причиной образования государства, что государство выступает в ответ на восстания низших классов, с целью их подчинения.
Правление в этом государстве, конечно, носит чисто аристократический характер. По мнению Вико, первая форма правления в государстве — аристократическая. Большинство рационалистов, как мы видим, выдвигало монархию как первую форму правления.
Отцы семейств образуют сенат. Эта эпоха, по мнению Вико, и запечатлена в поэмах Гомера. Изучение поэм Гомера, как он считает, позволяет восстановить эту героическую эпоху—эпоху господства аристократии.
Такие фигуры, как Ромул для Рима и Ликург для Спарты, тоже являются отражением этой героической эпохи. В «Законах 12 таблиц» также отразилась, по мнению Вико, эта эпоха. Здесь устанавливается власть родовой аристократии, воинственной, резко обособленной от народной массы. Аристократия дает клятву ненавидеть народную массу, не давать ей никакой свободы.
Героической эпохе соответствует особый язык. Если язык предыдущей эпохи был преимущественно языком мифов, связанных с именами богов, то в героическую эпоху господствует язык метафорический, связанный со всевозможными уподоблениями. Это эпоха грубых нравов, судебных поединков, резкого сословного разграничения, подчинения низших классов высшим.
Таким образом, социальные отношения, язык и культуру — все это Вико не берет как независимые друг от друга явления, а связывает в одну общую картину. Язык и культура зависят, по его мнению, от общественного строя. Опять-таки очень глубокая для своего времени мысль.
Но и «героический век» также приходит к концу вследствие того, что низшие слои, в частности плебейство, начинают все чаще восставать против аристократии, которой приходится идти на уступки и допустить эти низшие слои в свою среду. Таким образом, наступает третий век — «век человеческий».
В этой человеческой эре общественные отношения складываются иначе. Рядом с родовой знатью появляется знать, выдвинувшаяся за заслуги и богатство. Устанавливается новый общественный строй, созданный новым общественным классом, плебейством,— демократия.
Изменяется весь стиль культуры, меняются язык, понятия, обычаи, самый способ мышления. Язык, который раньше носил конкретный характер, теперь принимает характер отвлеченный; начинают вырабатываться отвлеченные понятия, господствует не ритмическая речь, а проза.
Таким образом, у Вико несколько иная смена форм власти, чем мы это видели у мыслителей XVI—XVII вв., которые считали монархию первоначальным строем, У Вико за первоначальным общественным строем — аристократией — следует демократия. Но порок этого демократического строя заключается в том, что в нем все время идет борьба между богатыми и бедными, которая порождает гражданскую войну и анархию. Это заставляет людей в конце концов прибегнуть к установлению монархии, царского закона. Монархия, в изображении Вико, носит идеализированный, демократический характер. Монархия утверждается для охраны слабых, для нее характерна мягкость законов, сословия и национальности растворяются здесь в общем гражданстве. Эта идеализированная картина Римской империи в первом столетии ее существования.
Однако, с точки зрения Вико, и монархия несет в себе определенные опасности. Прежде всего она уводит людей от активного участия в политической жизни и тем самым развращает и принижает людей, заставляет их утрачивать чувство взаимной связи. Это приводит к новому огрубению нравов, новому варварству, но варварству не первобытному, богатому семенами дальнейшего развития, а варварству вырождающемуся, упадочному.
Вико ставит вопрос — каков же выход из этого положения, из этого замкнувшегося круга, который начинается молодым, свежим варварством, а заканчивается тоже варварством, только старческим, упадочным, бессильным?
Вико видит здесь два возможных выхода. Первым, лучшим, с его точки зрения, выходом является завоевание таких упадочных обществ молодыми, свежими варварами, как это было с Римской империей в V в. По его мнению, средневековое варварство, сменившее упадочное варварство поздней Римской империи, явилось как бы новым возрождением «божественного века», с которого начинается новый цикл развития. За этнм последовал новый «героический век», который Вико видит в средневековой феодальной Европе, и затем новый «человеческий век», который ему представляется в виде современности. Поэтому Вико считает монархию нормальным строем для Европы своего времени. В таких аристократических государствах, как Англия или Польша, где власть короля была очень слаба, должна, по мнению Вико, установиться более прочная монархия. Словом, современность, по его мнению, лежит на еще не замкнувшемся круге, у нее еще есть будущее.
Итак, новый круговорот, как считает Вико, начинается в том случае, если старое, разложившееся общество завоевано новым, свежим варварством. Но возможны случаи, когда поблизости от разлагающегося общества нет такого народа, который мог бы своим первобытным варварством освежить и обновить упадочное варварство поздней эпохи. Тогда выродившийся народ бывает предоставлен своей судьбе, распри и междоусобия погружают его окончательно в дикость, ему предстоит несколько веков культурного упадка, которые должны возвратить ему мужество, вернуть его к первобытному состоянию, привести его в божественный период, и тогда цикл начинается сначала.
Такова наиболее известная из идей Вико — идея круговорота. Этот круговорот уже проделан античным миром, и теперь происходит повторение того же круговорота в современной ему Европе.
Интересно то, что у Вико все смены между отдельными периодами, равным образом и смены между двумя большими циклами, связаны так или иначе с общественными переворотами, которые ему нередко рисуются в форме классовых столкновений — отцов семейств (или родовых старшин) и феодалов, аристократии и плебса, наконец, богатых и бедных. Мы видим, что у Вико, хотя и в очень неясной, часто извращенной форме, все же выдвигается принцип социальной борьбы как одной из основных движущих сил развития общества. При этом государство и право рассматриваются им как органы насилия и подчинения со стороны богатых по отношению к бедным.
Возникает вопрос, является ли тот круговорот, который рисует Вико, движением на месте, вечным возвращением к одному и тому же началу? Предстоит ли, с точки зрения Вико, новым европейским народам проделать все сначала и возвратиться к упадку или же новый цикл все же связан с каким-то поступательным, прогрессивным развитием истории?
Ясного ответа на этот вопрос у Вико нет. По одним его высказываниям выходит, что как будто бы действительно предстоит регресс, и он уже начался.
Но в то же время Вико рисуется и какая-то идеальная республика, которая должна состоять из союза монархий и главой которой является бог. Но это, скорее, идеальная картина, чем сколько-нибудь конкретное представление. По-видимому, все-таки Вико рисовал себе и второй цикл, опять-таки с тенденцией к упадку н замыканию круга новым варварством.
При общей оценке идей Вико надо отметить несколько чрезвычайно ценных его мыслей, или, скорее, интуитивных догадок. Его работа действительно заслуживает того названия поэмы или «божественной комедии», которое ей нередко давали.
Прежде всего необходимо отметить, что у Вико есть представления об органической связи всех сторон человеческой истории, об органической связи между общественным строем и идеологией. У Вико мышление людей имеет совершенно различный характер, в зависимости от условий эпохи. Язык, письменность — вся совокупность культуры определяется в конце концов общественным строем данной эпохи. Все развитие человеческих идей, которое выражается прежде всего в обычаях и языке, зависит от развития «вещей». Порядок идей, как он говорит, следует за порядком «вещей». Например, в развитии языка кроме указанных периодов Вико устанавливает и другие: он говорит, что язык имеет сначала лесной характер, потом земледельческий, наконец, городской, в зависимости от того, в какой среде он формируется; наконец, он отличает еще научный, отвлеченный язык, который начинает вырабатываться в академиях и других научных учреждениях.
Попытки Вико установить порядок развития любого общества в значительной степени основываются на изучении римской истории. Римский народ для него тип народа вообще, по которому история восстанавливает жизнь других народов. Вико говорит, что если использовать применяемый им метод исторических параллелей, то «окажется разъясненной История, но не отдельная и временная История Законов и Деяний Греков или Римлян, а История идентичная в уразумеваемой сущности и разнообразная в способах развития. Таким образом мы получили Идеальную Историю вечных Законов, соответственно которым движутся Деяния всех Наций в их возникновении, движении вперед, состоянии, упадке и конце, даже если бы (что безусловно ложно) в Вечности время от времени возникали бесчисленные Миры. Поэтому мы и осмелились дать настоящему Произведению завидное заглавие «Новая Наука», так. как оставить его без этого заглавия было бы слишком несправедливым нарушением его законного права на столь Универсальный Предмет»8.
Вместе с тем Вико подвергает очень интересной критике традиционную римскую историю. Он проявляет значительное критическое чутье при анализе Тита Ливия, и в частности его сообщений о первых веках римской истории, о существовании царского периода, а затем о первых веках республики. Он полагает, что именно в силу исторического своеобразия данного периода здесь не может быть точных исторических записей, .которые все носят символический, религиозный характер. Они являются отражением мировоззрения эпохи, но никак не исторической действительности. С этой точки зрения он подвергает сомнению традиционную историю первых пяти веков римской истории, считает ее легендарной.
Как будто бы нарушением этой картины круговорота, нарисованной Вико на основании истории Рима, представляется наличие одновременно с Римской республикой монархий в других странах древнего мира, на Востоке. Но Вико рассматривает их как результат ранее совершавшегося и дошедшего до конца своего развития цикла. Таким образом, Вико выделяет древний Восток в особый цикл, отделяя его от античного мира в тесном Смысле этого слова,
Вико резко выступает и против рационализма с его полным презрением к эмпирике, к традиции и против механистического подхода к истории. Он не верит в возможность применения геометрического метода к изучению законов развития общества и противопоставляет ему органическое их понимание. Более того, и естествознанию, с точки зрения Вико, более приличествует не математическое построение, не чистое умозрение, но только опыт. Вико считает, что можно вполне познать только то, что сотворено познающим. Поэтому, с его точки зрения, мир, изучаемый естествознанием, вообще никогда не может быть познан, так как он сотворен богом и познать его вполне может только бог. Что же касается человеческого общества, то оно является в значительной мере творением людей, поэтому человек и человеческое общество есть именно то, что может быть познано человеческой наукой и что должно составить основное ее содержание.
История, к которой так презрительно относились рационалисты XVII — начала XVIII в. (Декарт, Гоббс), ставится Вико в центр человеческого познания 9.
Повторяю, для Вико характерно чувство и понимание истории как живого и органического процесса, в отличие от того механистического атомизма, который мы видели у политических мыслителей-рационалистов XVII в. У Вико нет отвлеченного представления о первоначальном счастливом дообщественном состоянии, которое приводит затем к общественному договору, являющемуся результатом разумного, целесообразного действия. Дикарь у него является действительно дикарем, полным всякого рода страхов; семья и государство создаются у него не из соображений пользы, а в силу повелений бессознательного страха перед опасностями, подстерегающими людей, если они живут в одиночку, в силу борьбы между общественными группами. Таким образом, Вико выступает против рационалистической теории происхождения государства, против рационалистических объяснений религии.
Однако все это не дает нам основания модернизировать взгляды Вико, как это неоднократно пытались делать современные буржуазные историки, выдергивая из богатого, своеобразного и противоречивого запаса его идей то, что более всего подкрепляло их собственные теории. Нужно всегда помнить, что Вико был человеком своего времени.
В понимании истории Вико был идеалистом. Рисуя первобытного человека реальным дикарем, он в то же время не мог расстаться с библейскими преданиями и не пытался оспаривать их достоверность. «Золотой век» человечества, как мы отмечали, он совершенно серьезно относил к тем временам, когда люди, согласно этим преданиям, жили в раю,
Мы видели также, что Вико верит в божественный промысел. С его точки зрения, божество является движущей силой, которая направляет историю к определенной цели, ведя человечество от анархии к порядку. С этих позиций он нападает на Гроцня, для которого бог является лишь отвлеченным философским принципом, а не реальной действующей силой в истории. Правда, Вико в противоположность средневековым историкам не придает исключительного значения такому факту, как рождество христово. История, по его мнению, идет после этого события тем же путем, что и раньше, но в целом элементы теологии в исторических представлениях Внко выступают с достаточной силой.
Вико, например, говорит, что все развитие человечества направляет «Божественная Справедливость, руководимая для нас Божественным Провидением ради сохранения Человеческого Общества»10. О своей «Новой науке» он замечает, что она «должна быть доказательством, так сказать, исторического факта Провидения» ll. Об этом Вико говорит и в своей более ранней работе — «О едином принципе всеобщего права». Не случайно свое учение о праве он сам называл «Рациональной Гражданской Теологией Божественного Провкдения» 12. И в практической своей жизни Вико находился в значительной степени под влиянием католических идей. Он, например, начал было издавать сочинения Гуго Гроция, но бросил, находя, что ему как католику не следует содействовать славе еретика. Мы находим у него слова о том, что безбожник не может правильно судить ни о государстве, ни о праве.
Я уже указывал на некоторые очень мало научные высказывания Вико, которые он вводит в свою теорию, например представление о том, что грозы возникли в результате «всемирного потопа». Эти свои представления он берет из «Библии», подтверждая их соответствующими мифами других народов.
В конце своей книги «О новой науке» Вико высказывается следующим образом: «все Ученые удивляются и благоговеют перед бесконечной Мудростью Бога и жаждут объединиться с нею»13 Из этого всего делается вывод, что «Наука нераздельно несет с собой Усердие в Благочестии, и тот, кто не благочестив, тот поистине не может быть Мудрым» 14.
Надо, конечно, помнить, что книга Вико не могла бы увидеть света в отсталой католической Италии, если бы в ней не высказывались такого рода благочестивые размышления. Может быть, это делалось до известной степени для того, чтобы облегчить книге выход в свет. Но надо все-таки признать, что в «Основаниях новой науки» Вико слишком много религиозного элемента, чтобы его наличие можно было объяснить только цензурными соображениями.
Резюмируя, мы можем сказать, что «Основания новой науки» Вико —чрезвычайно своеобразная книга. Она представляет собой Очень редкое и причудливое сочетание интересных интуитивных прозрений автора в отношении законов развития общества, прозрений, во многом опередивших господствующие в историографии того времени представления, с такими совершенно ненаучными положениями, которые ставят эту книгу много ниже произведений социологов-рационалистов XVII—XVIII вв., решительно изгнавших бога из истории или сводивших понятие божества к отвлеченному философскому принципу.