Немецкая историография первой половины XIX в. Историческая школа права

 

В Германии в первой трети XIX в. реакционно-романтическое направление в историографии заняло господствующее положение. Одной из ветвей этого историографического направления была так называемая историческая школа права, сыгравшая большую роль в развитии европейской медиевистики XIX в.

Но прежде чем говорить об этой школе, необходимо остановиться на исторической обстановке, в которой она сложилась.

Историческая школа права возникла и расцвела главным образом в феодальной еще Германии, где отсутствие реальных предпосылок для буржуазной революции заставляло немецкую интеллигенцию погружаться в какие-то полуфантастические, мистические настроения.

Небольшая интеллигентная верхушка, выражающая идеологию слабой еще немецкой буржуазии, оторванная от народных масс, не имеющая опоры в каком-нибудь широком общественном движении, мало связанная с действительностью, мало действенная в условиях господства феодально-крепостнических отношений в Германии, своеобразно преломляла в отвлеченно-философских, поэтических или фантастических представлениях те прогрессивные идеи, которые так ярко и конкретно были выражены во Франции. Но чем более теоретическими были эти построения, чем больше они оставались в области чистой мысли, тем меньше они стеснялись какими-нибудь преградами, тем они казались революционнее. Только это была оторванная от жизни, отвлеченная революционность, которая прекрасно уживалась с мещанскими устоями общественной жизни Германии того времени. Например, идея прогресса, так отчетливо выраженная у Кондорсэ, у Гердера, как мы видели, принимает какие-то неясные, пол у фантастические очертания. Ему кажется, что люди должны окончательно отрешиться от своей физической природы, сохранить только свое духовное начало, превратиться в какие-то бесплотные существа. Или же идея свободы личности, получившая такое конкретное выражение у Адама Смита, в совершенно определенных экономических и политических теориях, в умах немецких мыслителей той поры принимает какой-то кабинетно-отвлечеиный и вместе с тем философский всеобъемлюще-космический характер.

 

Отвлеченный, не связанный с практической деятельностью характер исканий свободы и «революционности» немецких мыслителей очень ярко выразился в немецкой идеалистической философии этого времени. Ее «революционность» в области мысли никогда не переходит в революционную практику. Маркс назвал философию Канта <гнемецкой теорией французской революции»1. Это, конечно, относится прежде всего к его «Критике чистого разума», философский скептицизм которой является завершением философской мысли XVIII в. Но тут же мы видим другого Канта, который, испугавшись собственного скептицизма, в своей «Критике практического разума» постарался восстановить разрушенные им авторитеты.

То же самое противоречие можно заметить и в философии Фихте. Основой своей философии Фихте провозглашает личность — «я». Для него весь мир скрыт во мраке. В центре его — свет личного сознания, «я». Все прочее —это «не-я», это лишь наименнование того, что находится вне личности, что, собственно, даже не существует, потому что не существует в нас, или существует лишь как бесконечное наше стремление и бесконечная наша возможность расширить границы своего познания. «Не-я» у Фихте в конце концов является продуктом творческой деятельности «я», которое само полагает «не-я», как свою противоположность. По словам Гегеля, Фихте в своей величественной и ужасной вере воздвигал чистое «я» на развалинах материального тела, светил небесных и тысячи тысяч миров.

Но никакой мировой катастрофы из этого не последовало, ибо для Фихте «практика» есть не деятельность, а, скорее, лишь мысль о деятельности.

Но все же германская интеллигенция конца XVIII в.— первых лет XIX в., особенно германская молодежь, стремится претворить в жизнь некоторые принципы революционной буржуазии, выдвинутые мыслителями Просвещения. С пренебрежением относясь к современной ей немецкой действительности, она противопоставляет мелкодержавному немецкому патриотизму идеал общности всего человечества. Поэтому катастрофа, постигшая Германию в эпоху наполеоновских войн, быстрый рост военной мощи Франции, ее захваты в самой Германии, на первых порах мало задевали немецкую интеллигенцию и не возбуждали в ней особого патриотизма, лотя уже в то время в Германии начинает складываться представление о германстве (Deutschtum). Великие поэты Германии — Шиллер, Гете — равнодушно относились к крушению средневековой германской империи под ударами Франции.

По словам Гете: «Германия — это ничто, но каждый германец в отдельности значит очень много».

Молодой Гегель еще до своего профессорства в Иене, находясь в Тюбингене, сажал дерево свободы, произносил якобинские речи, а затем, будучи профессором в Иене, совершенно равнодушно отнесся к судьбам Германии и приветствовал Наполеона как носителя «мировой души».

Но эти настроения постепенно меняются по мере того, как усиливаются удары наполеоновской Франции по Германии. В этом отношении -особый интерес представляет эволюция взглядов Фнхте.

В 1804 г. в своем сочинении «Основные черты современного мира» он еще свысока смотрит на местный патриотизм и призывает «родствен-лый солнцу дух» отвернуться от своего государства, если оно пало, и обратиться туда, где свет и право, т. е. где прогрессивное человечество. Еще раньше, в 1800 г., Фихте, развивая основы своей философии, в одном из писем писал, что любовь к отечеству теснейшим образом связана с представлением о единстве всего человечества, и последнему отдавал первенствующее место. Он считал тогда, что любовь к отечеству — это практическое осуществление идеи любви к человечеству. Первая —явление, вторая — внутренний дух этого явления, невидимое в видимом.

В начале 1806 г. мы замечаем уже у Фихте патриотическую скорбь, но он все еще стоит на почве идеи единства человечества. Он думает, что характер отдельных немецких племен так относится к общему немецкому национальному характеру,, как последний — к общему новоевропейскому характеру. Он не высказывает вражды к французскому духу, который воспринимается им как дух Просвещения. Но дальнейшие, роковые для Германии события 1806 г., связанные с усилением Франции, пробуждают в нем национальные чувства.

В 1806 г. появляются «Диалоги о патриотизме» Фихте, где он уже говорит, что любовь ко всему человечеству нереальна, что она должна уступить место патриотизму. Правда, патриотизм, по его мнению, по существу универсален, его цель есть также цель всего человеческого рода, но человек осуществляет эту общую цель в доступном ему непосредственном национальном окружении. Он протестует против отвлеченной, ненациональной точки зрения немецких мыслителей на человечество вообще, которая пренебрегает непосредственным окружением немцев. Но все же основной целью его деятельности еще остается человечество в целом. Он считает, что деятельность в пользу нации является поэтому той формой деятельности, которую надо рекомендовать каждому, что это именно тот круг, который доступен непосредственно человеку.

Однако в дальнейшем у Фихте все более и более нарастает протест против французского владычества в Германии, а вместе с тем и против идеологии Просвещения, как французской идеологии. В 1806 г. произо--шел позорный разгром Пруссии под Иеной, а в 1807 г. последовал Тильзит, обративший Пруссию в третьеразрядную державу. Национальные неудачи и унижения дают новый толчок к пробуждению чувства патриотизма у Фихте. Он произносит «Речи к германскому народу», где обрушивается на идеи Просвещения, на идею универсального человечества и особенно на идею универсальной монархии. Стоя в основном еще на почве общечеловеческих идеалов, он считает, что духовная природа выявляет существо человека на различных ступенях, в индивидуальных народах, каждый из которых должен получить возможность свободного развития в соответствии со своей индивидуальностью.

Теперь Фихте уже не думает о каком-то единении всего человечества, он даже не стремится к объединению Германии. Он считает вполне возможным, что Германия навсегда останется раздробленной и что духовная природа единой немецкой нации находит свое наилучшее выражение в отдельных государствах, хотя дух немецкой нации един и должен управлять политикой германских государств. Он говорит о духе немецкой нации (Deutschheit), который он призывает сохранить от гибели в результате чужеземных влияний. В связи с этим он выступает против французского национального духа, который он отожествляет с духом Просвещения. Он обличает мыслителей XVIII в. в том, что они поставили в основу человеческого общежития эгоистические чувства, в чем, по его мнению, сказалось бездушное, мертвящее Просвещение французов и других романских народов.

 

Фихте с презрением говорит о пустоте и мелочности французской культуры, о французских словечках, вроде «гуманизм», «либерализм» и т. д. Он считает, что германский народ должен излечиться от иностранного влияния и найти свою собственную мощь и силу. При этом у Фихте звучат явно националистические ноты, когда он говорит, что только германцы обладают полной искренностью, что только они представляют народ в полном смысле этого слова2.

Речи Фихте призывали германский народ, или, лучше сказать, германскую интеллигенцию, к перевоспитанию в национальном духе. Мысль о свободе у Фихте начинает приобретать форму мысли об освобождении отечества от французского ига, и в результате его представление о свободе начинает выражаться в протестах против той философии Просвещения, которая в XVIII в. была основой идеи свободы. Взгляды Фихте, как и всей германской интеллигенции того времени, совершили своего рода круг.

Унижения, пережитые Германией в эпоху Наполеона вплоть до войны 1813 г., а затем крушение наполеоновской империи вызвали у некоторых писателей того времени чувство какой-то зоологической ненависти ко всему французскому. При социальной и политической незрелости немецкого общества освободительные идеи толкали немецкую интеллигенцию на путь националистической реакции3.

Так, например, поэт Клейст, вдохновлявшийся в свое время идеями политической свободы, стал проповедовать теперь озлобленное человеконенавистничество. В своей драме «Арминий» он восхвалял жажду мести, орудиями которой служат провокация, предательство и даже каннибализм.

В 1809 г. был основан Берлинский университет, который должен был послужить школой укрепления национального духа в Германии. Его организовал знаменитый филолог Вильгельм Гумбольдт, собрав там лучшие научные силы Германии. Фихте был первым ректором этого нового университета,

В 1813 г., когда немецкая интеллигенция, охваченная патриотическим подъемом, добровольно шла на освободительную войну, как тогда выражались, ушли в ополчение студенты и прославленные профессора университета. Добровольцем пошел и Фихте.

После победы над Наполеоном в Европе, особенно же в Германии, наступила самая черная реакция. Умеренные реформы Штейна и Гар-денберга в Пруссии были отменены4. Крестьяне подверглись полному ограблению. Над Европой воцарился «Священный союз». Реакция использовала национальный подъем в своих интересах. О конституции разговора больше не поднималось. Либеральное движение, еще сильное среди студенчества, всюду подавлялось. Убийство Зандом Коцебу дало сигнал к преследованиям и свирепой цензуре.

Реакция охватила и науку. Берлинский университет сделался огюрой реакции, в частности реакционного национализма. Здесь и расцвела так называемая историческая школа права, всецело стоявшая на почве той реакционной идеологии, которая лежала в основе писаний Мёзера, позднее Бёрка, Бональда, Жозефа де Местра, Галлера и др. Основной тенденцией этой школы была борьба с Просвещением XVIII в., с рационализмом, обращение к прошлому для того, чтобы опереться на иррациональную традицию, на освещенное временем предание. Представители этой школы постоянно подчеркивают бессознательность, органичность исторического процесса с целью противодействовать всякой попытке насильственного изменения существующего строя. В сущности это есть оправдание старинных дворянско-феодальных политических и социальных учреждений, оправдание настоящего в прошлом. Изгнанием французов представители этой школы считали дело освобождения законченным: после этого, по их мнению, можно было вернуться к старым, феодальным формам, которые они пытались исторически и научно обосновать.

Вот какую уничтожающую характеристику дал молодой Маркс исторической школе права: «Школа, которая подлость сегодняшнего дня оправдывает подлостью вчерашнего, которая объявляет мятежным всякий крик крепостных против кнута, если только этот кнут — старый, унаследованный, исторический кнут...—эта историческая школа права изобрела бы поэтому немецкую историю, если бы сама не была изобретением немецкой истории»5.

Родоначальником исторической школы права можно считать Густава Гуго (1764—1844). Первые выступления Гуго, выражавшие идеи исторической школы права, относятся еще ко времени революции, В 1798 г. вышла его книга «Естественное право как философия действующего права»®. Уже из этого названия видно, что естественное право он понимает совершенно иначе, чем философы Просвещения, которые противопоставляли естественное право праву действующему, позитивному, старались вывести основы естественного права из основ разума. Для Гуго же естественное право есть не что иное, как именно действующее право. По его мнению, право и законодательство создаются не волей законодателя, не каким-нибудь вмешательством извне, а вырастают в результате собственного развития, подобно тому как создается язык. Это уподобление права и вообще исторического развития развитию языка, который слагался путем внутренних, ему самому присущих процессов, характерно для исторической школы права. По мнению Гуго, сильно ошибаются те, кто отождествляет право с законодательством. Не всякое право вырастает из законодательства. Существует много правовых обычаев и юридических форм, которые не закреплены ни в одном законодательстве, а вместе с тем они составляют важнейшую часть права. С другой стороны, не всякое законодательство является правом, т. е. не всякий закон органически претворяется в жизнь народа. Поэтому Гуго решительным образом отвергает критерий разумности, который применяла к естественному праву философия Просвещения. Гуго говорит, что право, которое органически выросло из народной жизни, сплошь и рядом неразумно. В доказательство он приводит целый ряд норм права, которые кажутся неразумными, но в действительности разумны, потому что они оправданы исторически, Гуго полагает, что нормы права всегда хороши в том виде, в каком они существуют, оправдывая тем самым всяческий застой и реакцию. Утверждая авторитет исторически возникшего права, Гуго призывает к изучению истории права. Это важно не только для того, чтобы проверить разумность и обоснованность существующих правовых норм, но и для того, чтобы их уяснить, чтобы предохранить их от всякого внешнего вмешательства, не вытекающего из внутреннего развития этого права. Изучать прошлое, по мнению Гуго, нужно не для того, чтобы его критиковать, как это делала философия Просвещения, а для того чтобы всемерно укреплять авторитет всех обычаев и учреждений, возникших в процессе исторического развития.

Маркс, который посвятил критике взглядов Гуго статью в «Рейнской газете» (1842), писал, что если «философию Канта можно по справедливости считать немецкой теорией французской революции, то естественное право Гуго нужно считать немецкой теорией французского ancien regime» 7.

Гуго лишь приблизительно наметил основные идеи реакционной исторической школы права. Они были развиты его знаменитым учеником Савиньи, который является если не основателем, то во всяком случае крупнейшей фигурой этой школы, самым талантливым и блестящим ее представителем.

Карл-Фридрих Савиньи {1779—1861) уже 21 года от роду был профессором Марбургского университета, в 1808 г.'—профессором в Ландс-хуте, а в 1810 г. был приглашен читать римское право в Берлинский университет. Это был блестящий лектор, о котором говорили, что он является самым совершенным академическим преподавателем XIX в.

Приглашение Савиньи в Берлин имело определенный смысл: он должен был содействовать разрешению той культурно-политической задачи, которая была поставлена Берлинскому университету, именно воспитанию молодежи в духе германского национализма. Вильгельм Гумбольдт представил Савиньи Фридриху-Вильгельму III как человека, от которого король может ждать углубления правоведения и правильного ведения всех занятий по юриспруденции.

Савиньи был одним из деятельнейших членов комиссии по созданию Берлинского университета и в 1812 г. был назначен его ректором. По поручению короля он обучал праву кронпринца Пруссии и вообще пользовался покровительством власти. В 1842 г. он был назначен министром законодательства Пруссии. Как политический деятель Савиньи был ярким представителем реакции. Он был противником создания какой бы то ни было конституции в Пруссии: подобно своему королю, он думал, что между королем и его подданными не должно быть никакой «бумажки». Он был против равноправия национальностей, против гражданского брака, всячески стремился сократить число поводов для развода, отвергал гласный суд и институт присяжных, отстаивал смертную казнь и телесные наказания. Савиньи всегда подчеркивал, что он не враг прогресса, но признаваемый им прогресс, медленный и постепенный, на деле был неотличим от застоя и реакции.

В 1814 г. вышла его брошюра «О призвании нашего времени к законодательству и науке о праве» 8—настоящий манифест исторической школы права. Она носила полемический характер и являлась ответом на опубликованный незадолго до этого памфлет гейдельбергского профессора Тибо «О необходимости общего гражданского права в Германии»®, Основная мысль Тнбо состояла в том, что в Германии необходима буржуазная реформа и унификация права. Германия освобождена от власти иноземцев, но она все еще представляет собой мозаику мелких государств. Ее право, по словам Тибо, представляет собой курьезную смесь чуждого Германии римского права эпохи упадка и старого германского права, которое полно неправильностей и аномалий и различно в разных частях страны. Тибо считал необходимым, чтобы ученые и государственные люди Германии создали простой, единый кодекс в германском национальном духе, который сможет объединить граждан отдельных германских государств, даже если они останутся политически разъединенными.

Эта мысль о новом едином кодексе для Германии была, несомненно, навеяна кодексом Наполеона, которому Тибо хотел противопоставить национальное общегерманское законодательство.

Призыв Тибо, выражавший пожелание наиболее передовой части немецкой буржуазии, произвел в Германии сильное впечатление. Са-виньи поспешил ответить на него своей брошюрой, которая похоронила проект Тибо. Эта брошюра пронизана радостным чувством победы над французами, чувством возрождения германского национального духа.

Хотя Германия освободилась от Наполеона при помощи'русского оружия и английских денег, однако немцы охотно об этом забывали, думая, что это было сделано их собственными силами. Теперь эта «победоносная» Германия ополчается против «французского духа». Взгляды, лишь намеченные у Фихте, получают у Савиньи дальнейшее развитие. Он решительно выступает против «отвлеченных идей», «беспочвенной гордыни», стремления к абсолютному совершенству, стоящему вне времени и исторических условий, присущих, по его мнению, мыслителям эпохи Просвещения. Он утверждает, что теперь требуется сознание связи между прошлым и настоящим, понимание органической связи права с существом и характером народа, Савиньи возражает против всякой попытки навязать немецкому народу подобие кодекса Наполеона и чуждое ему общее государственное право. Право, по мнению Сайиньи, является не продуктом разума, а одной из сторон национальной сущности каждого народа, подобно языку и нравам. Здесь Савиньи по сути дела повторяет определение своего учителя Гуго.

Вся брошюра проникнута ненавистью к буржуазному кодексу Наполеона. Савиньи говорит, что этот кодекс проник в Германию и разъедал ее, наподобие рака. Вообще, по его мнению, пристрастие к кодексам есть характерная особенность ненавистного ему рационалистического XVIII в., когда в Европе распространилась страсть к «просвещению» и «образованию», были потеряны интерес и понимание всего, что составляет величие и особенность других эпох, интерес к естественному развитию народов и конституций, ко всему, что делает историю целительной и плодотворной. Вместо всего этого люди наивно ожидали от настоящего осуществления абсолютного совершенства. Этот дух рационализма сказался во всех направлениях мысли и политики, в том числе и в области гражданского права. Просветители, по мнению Савиньи, требовали кодекса, который своим совершенством придал бы охране права чисто формальный внешний характер. Эта зараза охватила народы, и правительства тщетно пробовали с этим бороться. Если сравнить с этим положение, сложившееся в Европе после поражения Наполеона, то можно, как считает Савиньи, только порадоваться. Всюду пробудился исторический смысл и вместе с тем исчез прежний дух беспочвенной гордыни.

Но все-таки не все еще юристы усвоили правильный взгляд на право. По мнению этих юристов, право создается законами, т. е. предписаниями высшей государственной власти, а предметом науки о праве является содержание законов. При таком понимании содержание этой науки является непостоянным, меняющимся, как меняются сами законы. Некоторые юристы все еще думают, что существует какое-то естественное, или разумное, право, которое годно для всех времен и народов и которое только надо открыть. Савиньи же считает, что в действительности право развивается совсем иначе. По его словам: «С момента, когда начинается для нас документированная история, гражданское право имеет уже определенный характер, свойственный только данному народу, как его язык, обычаи, политическое устройство» 10. Все эти явления действительности тесно объединены и только нам кажутся отдельными. Их объединяет общее убеждение народа, общее чувство внутренней необходимости, исключающее всякое случайное и произвольное происхождение.

Вопрос о том, как возникают эти своеобразные особенности народов, благодаря которым они сами приобретают индивидуальное бытие, по мнению Савиньи, историческим путем разрешен быть не может. Характерные особенности народа — это нечто данное ему до того времени, как начинается писаная история. Все это заставляет Савиньи признать самую идею о едином кодексе несостоятельной и осуществление ее невозможным.

В другой своей работе, помещенной как вступительная статья в издававшемся им с 1818 г. журнале «Zeitschrift fur geschichtliche Rechts-wissenschaft», он писал, что, согласно воззрениям исторической школы права, содержание права дано всем прошедшим народам, а не является произвольным, что оно не может быть случайна создано тем или другим законодателем, но возникает из внутреннего существа нации и ее истории. Что касается деятельности каждого нового века, то она должна быть направлена к тому, чтобы это данное внутренней необходимостью содержание обозреть, очистить, обновить. Поэтому историческая школа права выдвигает в истории значение инстинктивного, непроизвольного, бессознательного. Задача законодателя заключается не в создании нового права, согласно требованиям отвлеченного разума и справедливости, а в том, чтобы старое право, постоянно присущее данному народу на всех ступенях его развития, изложить применительно к той ступени, на которой этот народ в данное время находится.

Такого рода формулировки открывают простор для всевозможных реакционных поползновений. Все несогласное со старым, все, для чего нет оправдания в прошлом, на этом основании легко объявить неприсущим народу, несвойственным его «народному духу».

Савиньи глубоко уверен в неизменности основных качеств «народного духа». Он считает, что «народный дух» дан с самого начала и в дальнейшем совершаются лишь проявления этого «духа» народа, соответствующие отдельным ступеням его развития.

 

Идея органического развития, высказанная в свое время еще Вико, затем развивавшаяся Мёзером и Бёрком, ярко выступает в теории Са-виньи, Развитие права, по его мнению, проходит определенные возрасты. Первым возрастом является детство, когда сознание развито слабо и господствуют инстинкт и чувство, а право дается не в отвлеченных понятиях, а в наглядных образах, в поэзии.

Затем следует период юности. Характерным для этого периода моментом является выделение юристов в особое сословие. Это период становления права, это время творческого порыва, направленного к разумному и целесообразному. Народ в это время принимает еще широкое участие в образовании права.

Третий период, период зрелости, характеризуется завершением науки о праве. Наука о праве, по мнению Савиньи, неотделима от самого содержания права, ко базируется также и на «народном духе». Это время осознания того, что приобретено раньше, приведение права в завершенную систему.

Наконец, последний период — старость, ослабление и угасание творческой силы, стремление поддерживать старое, господство абстрактности в науке о праве, сохранение преданий, составление компендиумов, преклонение перед авторитетом.

Таковы основные черты концепции представителей исторической школы права, ясно сформулированные Савиньи. Совершенно очевидно, что если теория естественного права, выдвинутая мыслителями Просвещения, была теорией хотя и утопической, но революционной, поскольку она стремилась изменить действительность согласно требованиям разума, то теория исторической школы права, утверждавшая примирение с действительностью, была откровенно реакционной.

В основе построений Савиньи и исторической школы права лежит понятие о «народном духе». Мы уже видели, что это понятие не является изобретением исторической школы. Оно заимствовано ею из предшествующей историографии и социологии, в частности у философов Просвещения, но в него вложено совершенно другое содержание. Еще Монтескье в своем сочинении «О духе законов» говорил об отношении законов к «общему духу нации» {«esprit general de la nation»). Он полагает, что законодатель должен следовать за духом нации. Германские ученые уже в XVIII в. подхватили эту идею Монтескье и говорили о «духе народа», или, точнее, о «национальном духе». Этот «национальный дух» определяется, как индивидуальность нации, как ее особенность (Singularitat), если пользоваться французско-немецким словом того времени. В XIX в. термин «VolksgeisU уже в полном ходу у Фихте и представителей исторической школы. Впервые он был употреблен Гегелем. Савиньи постоянно пользуется этим термином в своих позднейших работах. В его брошюре «О призвании нашего времени к законодательству» этот термин хотя и не употребляется, но понятие «народного духа» там уже содержится, так как Савиньи говорит об общем убеждении народа, об общем сознании всего народа, постоянно возвращается к вопросу о существе и характере народа. Право, по его мнению, всегда зависит от творчества общенародного сознания, которое в свою очередь определяется, как и все историческое развитие народа, изначально данным народным характером.

Каждая эпоха в жизни народа, по словам Савиньи, является продолжением и развитием всех предшествующих эпох и не создает свой мир для себя и произвольно, а делает это в неразрывной общности со всем прошлым. Следовательно, каждая эпоха должна признать нечто заранее данное, что одновременно является необходимым и свободным. Необходимым — потому что оно не зависит от произвола настоящего, свободным — потому что оно не исходит также ни от какого постороннего произвола, как повеление господина своим рабам, но создается высшей природой народа, как всегда создающегося, развивающегося целого. Таким образом, для Савиньи история не является просто собранием примеров, но единственным путем к правильному познанию нашего собственного состояния.

Эта концепция была окончательно сформулирована в «теорию народного духа» Савиньи в 1815 г. в первом томе его большой работы «История римского права в средние века»11. Здесь термин «народный дух» впервые был употреблен Савиньи, хотя раньше он уже употреблялся другими представителями исторической школы права ,2.

Так примерно рисует Савиньи основы исторического процесса. Но надо сказать, что как реальный историк права в своих конкретно-исто-рических исследованиях Савиньи эту свою теорию далеко не выдерживал. Ему принадлежит ряд очень ценных исследований, особенно по истории римского права. Его «История римского права в средние века» не утратила известного значения и до настоящего времени. Это сочинение выходило с 1815 до 1834 г. В нем Савиньи решительно выступает против теорий рационализма, против идей Просвещения XVIII в. Он стремится провести свОю теорию органического развития права на основе «народного духа». Но надо сказать, что в целом ряде случаев ему приходится фактически отказаться от этой теории и признать влияние чужого права на право германских народов. Более того, основное содержание «Истории римского права в средние века» состоит в том, что автор исследует, как римское право влияло на право отдельных германских народов, в частности — историю рецепций римского права в Германии. Правда, Савиньи в известном смысле обходит эту последнюю тему, потому что он рассматривает историческое развитие средневековых правовых институтов Европы только до конца XI в., до зарождения Болонской школы права. Дальше же он занимается только историей теоретического развития, комментирования и изучения римского права в Европе между XI—XV вв.

Подчеркивая живую связь между правом и общей историей народа. Савиньи самый факт продолжения существования римского права считает возможным только на базе продолжения существования «римского народа», который являлся носителем этого права.

Начало средневековья в изображении Савиньи представляет картину нестройного смешения различных элементов, преимущественно римских н германских, как в смысле крови, так и в смысле языка. Он отмечает, что эти вопросы очень мало разработаны и разобраться в них мешают различия во мнениях. Поэтому Савиньи посвящает значительную часть своей работы выявлению и критике источников. Вся книга написана по первоисточникам н в этом отношении представляет большой интерес. Отдельным разделам исследования Савиньи предпосылает главы, исследующие и критикующие источники.

 

Свое изложение он начинает с характеристики римского права и его применения в V в., в последнем веке существования римского государства. По его мнению, при завоевании Римской империй германцы не истребили римское население и не навязали ему своих законов. «Римская» нация как носительница права в целом продолжала существовать, несмотря на единичные случаи насилия и истребления. Две нации — германская (которая в то время представляла из себя не одну нацию, а ряд племен) и римская — жили рядом, и, несмотря на частичное смешение по территории расселения, они были разделены по праву. Здесь Савиньи останавливается на проблеме персонального права, которое, как мы видели, внесло столько путаницы в представления медиевистов XVIII в. Он правильно подчеркивает, что персональное право в то время состояло в праве каждого жить по своему племенному праву, но вместе с тем всюду продолжало существовать как особое право, римское право. Это римское право представляет собой основное персональное право представителей римского народа во всех государствах, возникших на развалинах Римской империи.

Между прочим, анализируя самое понятие «1ех», Савиньи приходит к выводу, что lex вовсе не означает обязательное писаное право. По его мнению, Lex Salica, например, вовсе не есть та запись, которая имеется у пас под этим названием, что под «Салическим законом» понималась вся система существующего права, главная часть которого состояла в судебных обычаях и устной традиции и лишь очень малая часть вошла в записанные сборники. Римское право продолжало существовать в течение всего средневековья рядом с этими отдельными правами и их записями. По этому праву жило римское население завоеванных провинций, церковь и духовенство. Сначала римское право существовало как персональное право прежнего римского населения, а потом оно сделалось территориальным правом в ряде областей — в южной части Франции, в Италии и т. д.

Расцвет римского права Савиньн связывает с развитием городов, потому что, по его мнению, в городах сохранились римская жизнь, римские общественные порядки. И именно с ростом городов в XI в., с укреплением их влияния и мощи мы видим здесь бурное возрождение римского права.

Так как германцы селились на территории Западной Римской империи, избегая городов, города, полагает Савиньи, продолжали по существу оставаться римскими, и там сохранялись нормы римского права. Хотя завоеватели и разрушили римские государственные и административные формы, но городского устройства они не коснулись. Римское право не могло бы удержаться, если бы не существовало римского суда, где римское право и продолжало применяться. Савиньи считает, что и после германского завоевания в прежних римских городах сохранились старые римские учреждения и должности: скабины, которые осуществляют функции прежних декурионов, сенат, который называется теперь «ордо» и составляет правящую верхушку города. Савиньи говорит, что наибольшей модификации старые римские учреждения подверглись в тех городах, которые были завоеваны Византией, что греки больше, чем германцы, посягнули на свободу городов, лишив их в значительной мере самоуправления. В этих городах римское право было разрушено, ио затем оно было вновь восстановлено и там. Господство пап и императоров в Италии также не разрушило старых римских порядков.

Савиньи рассматривает судьбу римских городов и в других важнейших варварских государствах (кроме лангобардской Италии)—у вестготов, бургундов, франков — и приходит к выводу, что всюду сохранились римские порядки и при господстве германцев. Во втором томе своей работы Савиньи прослеживает применение римского права в отдельных варварских государствах, в церковных законодательных памятниках и в других документах. Он говорит, что только в одном из государств, основанных на территории Западной Римской империи — в Англии, римское право не применялось как действующее право в судах, хотя его тоже знали и отчасти изучали. Это исключение он объясняет особенно разрушительным характером англосаксонского завоевания Британии.

Третий том труда Савиньи посвящен истории изучения римского права в Западной Европе, начиная со времени основания Болонской школы права. В предисловии к третьему тому Савиньи пишет, что именно с конца XI в., особенно с начала XII в., в средневековой Европе начинается изучение римского права как научной дисциплины, его комментирование или глоссирование. При этом он связывает это оживление интереса к римскому праву с начавшимся в этот период расцветом городов.

Здесь Савиньи изменяет характер своего изложения. Если до того он внимательно, по материалам, прослеживал историю римского права как действующего права в варварских государствах, то с этого момента он ограничивается рассмотрением римского права как дисциплины, изучаемой в университетах. При этом Савиньи вынужден признать, что римское право, которое в этот период начинает изучаться в городах, влияет в известной мере на германское право, вытесняя мало-помалу варварское племенное право. Таким образом, Савиньи здесь приходится отступать от своего теоретического положения, согласно которому право развивается из внутренних национальных начал каждого народа, свойственных лишь духу этой нации. Это нарушение стройности его первоначальной концепции лишь отчасти затушевывается тем, что Савиньи вместо конкретного изучения влияния римского права на германское занимается изучением литературной истории римского права этой эпохи.

Особенно интересна глава VIII третьего тома, которая называется «Восстановление науки о праве». Савиньи показывает, как с XII в. начинается возрождение интереса к римскому праву, В Болонье появляется знаменитая школа права, слава которой распространяется далеко за пределы Италии. Ученики, стекающиеся туда со всех концов Европы, возвращаясь домой, вносят римское право в судебную практику.

По примеру Болоньи римское право начинает изучаться и в других странах, оказывая непосредственное влияние на судопроизводство. Но тут же Савиньи отмечает, что это влияние римского права не результат какого-то определенного сознательного акта, какой-нибудь отдельной исторической личности или правительства, а следствие бессознательного исторического процесса. «Это замечательное явление было вызвано не волей какого-нибудь правительства, а внутренней необходимостью», 13 — пишет он. Основную роль здесь, по мнению Савиньи, сыграли «потребности ломбардских городов», в которых росло население и которые быстро развивались в экономическом отношении.

Савиньи дает тут очень правильное объяснение возрождению римского права в средние века. Промышленная и торговая Жизнь итальянских городов, в первую очередь ломбардских, действительно потребовала разработки гражданского права. Таким гражданским правом не могли служить ни германские племенные «Правды», которые отражали правовые отношения более" низкой ступени общественного развития, ни то упрощенное, искаженное римское право, которым пользовалось до этого времени в первую очередь римское население городов. Надо было обратиться к источникам римского права. Научное изучение этого права соответствовало возникшим к этому времени экономическим потребностям. Но эта сторона дела не особенно занимает Савиньи.

Его больше интересует другой вопрос. Он хочет доказать, во-первых, что в этом возрождении римского права никакой роли не играла сознательная воля какого-либо законодателя, во-вторых, что возрождение римского права было бы невозможным, если бы это право не существовало еще в раннее средневековье в виде действующего права для римского населения варварских государств. Он стремится, таким образом, доказать, что в этих государствах всегда был определенный живой носитель этого права в лице римского населения, следовательно, традиции этого права здесь не прерывались. Никакие причины не могли бы возродить римское право, если бы оно не продолжало жить хотя бы и в таком захиревшем виде. Савиньи отмечает, что со времени Карла Великого все народы Европы начали ощущать известную общность. В сознание этой общности уже тогда входило представление об империи, о церкви, о латыни как языке церкви и образованных людей, а позднее, в XII в., вошло также и представление о римском праве, на которое стали смотреть не как на особое право римских провинций, а как на общее христианское европейское право. Здесь Савиньи решительно возражает тем историкам, которые хотят связать возрождение римского права с интересами Гогенштауфенов, с деятельностью Фридриха Барбароссы и Фридриха II, видевших в римском праве опору своего могущества. В этом также проявляется характерная для исторической школы права черта: Савиньи не хочет признать, что в истории возрождения римского права известную роль играла политическая борьба партий. Он не может допустить, что римское право могло служить орудием партийной борьбы, орудием укрепления императорской власти в ее борьбе со своими противниками, так как, с его точки зрения, римское право возникло бессознательно, органически, в результате определенных создавшихся в обществе потребностей.

Таким образом, с одной стороны, Савиньи правильно характеризует общие причины возрождения римского права в XI—XII вв., связывая его с экономическими потребностями итальянских городов в результате усиления их торгового и промышленного значения, но, с другой стороны, он оказывается совершенно слепым по отношению к другим политическим стимулам этого явления, отрицая влияние политической борьбы, происходившей в Италии XII в., на быстрое развитие римского права,

Мы не будем касаться изложения Савиньи подробной истории изучения римского права в средние века, которая представляет более специальный интерес.

Перейдем к характеристике другого крупного представителя исторической школы права — Эйхгорна, который для нас представляет особенно большой интерес, поскольку он положил начало серьезному изучению средневекового германского права.

Карл-Фридрих Эйхгорн (1781—1854) учился в Гёттингене, где преподавал Гуго, основоположник исторической школы права, оказавший на Эйхгорна очень сильное влияние. С 1803 г. Эйхгорн сам стал преподавателем в Гёттингене. С 1805 г. он преподавал во Франкфурте-на-Одере. Вместе с прочей учащейся молодежью и молодыми университетскими преподавателями Германии (5н был охвачен в то время патриотическим воодушевлением, мечтая об освобождении своей родины— Германии, или, лучше сказать, германских государств, от ига Наполеона. Он вступил в патриотический Союз германской молодежи (Jugendbund), стал членом масонской ложи.

В 181] г., вскоре после основания Берлинского университета, он стал профессором этого университета. В 1813 г. он вместе со многими студентами и преподавателями университета пошел добровольцем на войну против Наполеона, участвовал в ряде сражений и в 1814 г. в составе союзных войск вступил в Париж.

Патриотические настроения, одновременно направленные, как мы это уже видели на примере Фихте, против французского духа вообще, против французского Просвещения в особенности, сильнейшим образом овладели в то время и Зйхгорном. Он считал, что право не общечело-вечно, как думали просветители XVIII в., а глубоко индивидуально, так как выражает индивидуальность того народа, в среде которого оно живет и развивается. Это идеи, близкие идеям Савиньи, который тоже в это время находился в Берлине14. С 1815 г. Эйхгорн и Савиньи стали вместе издавать журнал по истории права — «Zeitschrift fur geschicht-liche Rechtswissenschaft», в котором сотрудничали крупнейшие представители исторической школы права и примыкающих к ней дисциплин: Гуго, историк Рима Нибур, крупнейший филолог, фольклорист и знаток древнего германского права Яков Гримм и др. Здесь Эйхгорн помещает ряд интересных статей. В 1816 г. выходит его статья «Об историческом изучении немецкого права» («Uber das geschichtliche Studien des deutschen Rechts»), в 1817 г.— другая статья, представляющая наибольший интерес для историографии средних веков — «О происхождении городского устройства в Германии» («Ober deti Ursprung der stadtischen Verfassung in Deutschland»).

В эпоху реакции, наступившей в Германии после Венского конгресса, Эйхгорну, который не сразу отказался от своих либеральных симпатий, пришлось вступить в столкновение с властями и в связи с этим переехать из Берлина в Гёттингец (в 1817 г.). Там его лекции пользовались огромным успехом и собирали настолько обширную аудиторию, что пришлось построить специальный сарай, чтобы дать возможность всем желающим слушать Эйхгорна. Он читал там вплоть до 1829 г. государственное гражданское право, церковное право, историю немецкого государственного права.

В 1829 г. ему пришлось уйти в отставку из-за расстроенного здоровья, и в 1832 г. он по приглашению Савиньи вернулся в Берлин. За это время Эйхгорн уже успел проделать известную эволюцию в сторону консерватизма и реакции и на этот раз чувствовал себя вполне в своей сфере в прусской столице. Теперь он должен был совмещать научную работу с работой в области прусского законодательства, в подготовке которого он играл уже решительно консервативную роль. Эйхгорн, которого мы встречаем в Берлине в 1833 г., уже далеко не тот, каким он был в молодости. Это —крупный чиновник, государственный советник, увешанный орденами, человек весьма консервативных взглядов.

В 1847 г., накануне революции 1848 г., он окончательно вышел в отставку, ссылаясь на состояние здоровья, но, очевидно, потому, что чувствовал, что жизнь его обгоняет.

Главный научный труд Эйхгорна — его «История немецких государственных учреждений и немецкого права» 15. Первый том этой работы вышел в 1808 г. в Гёттингене, остальные тома были закончены и вышли в свет в 1823 г. также в Гёттингене.

Эйхгорна часто называют отцом германской истории права. До известной степени это справедливо. Савиньи писал ему: «Вы проложили путь в германское право, не имея предшественников, и дали этой науке новую жизнь и словом и пером». Действительно, Эйхгорн дал историю германского права и германских учреждений от ее истоков, от Тацита, и кончая своим временем. Здесь он не мог опереться па предшествующую разработку вопроса, ему предстояла сложная задача, и Эйхгорн, тогда еще молодой человек, не отступил перед трудностью этой проблемы и действительно дал политическую историю германского государства в целом и его отдельных частей, историю государственного права в целом и по отдельным территориям, затем историю гражданского права, гражданского процесса и уголовного права. При этом он старался рассматривать все эти стороны германского права как части одного целого, как стороны жизни народа, являющегося создателем и носителем этого права. Эйхгорн впервые установил крупные хронологические разделы, по которым он считал нужным изучать германское право: древнее германское право, франкская монархия, Священная Римская империя н возникновение системы германских государств.

Руководствуясь основными положениями исторической школы права, Эйхгорн пытался объяснить действующее право современной ему Германии его национально-историческими основами. История, по его мысли, должна была создать базис для изучения и, что особенно важно, для оправдания этого действующего права. Он стремится доказать, что современное немецкое право представляет собой вовсе не собрание каких-то старинных нелепостей, как в то время думали многие под влиянием просветительных идей, а продукт закономерного, органического развития немецкого народа. При этом он постоянно ссылается на Мёзера, которого считает одиноким и непонятым его современниками и идеи которого, несомненно, оказали на Эйхгорна значительное влияние. Мёзера более, чем кого-либо другого, он постоянно берет себе за образец.

Большой заслугой Эйхгорна является то, что вся его история германского права, от истоков до современных ему дней, паписана по источникам, в результате тщательного их изучения. Конечно, в то время еще невозможно было писать историю германского права с начала до конца по первоисточникам, потому что лишь немногие из них были тогда изданы. Круг материалов, которые находились в руках исследователя, был сравнительно ограничен и мало доступен человеку, который впервые за это дело брался. Хотя Эйхгорн стремился быть объективным, но в его исследовании совершенно ясно обнаруживаются его националистическое н консервативное пристрастие к Пруссии, более того, благоговение и преклонение перед прусским юнкерским государством.

 

Работа Эйхгорна возникла в тот момент, когда французское угнетение и наполеоновский кодекс заставили обратить особое внимание на национальное право, В первую очередь в восстановлении этого национального права были заинтересованы помещичьи круги, которые решительно выступали против кодекса Наполеона, справедливо видя в нем образец буржуазного права в Европе. То же, что называлось национальным германским правом, за восстановление которого они ратовали, представляло собой чисто феодальное право отдельных германских государств.

Огромная исследовательская работа, которую проделал Эйхгорн, ставила своей конечной целью объяснить и оправдать Особенности тех феодально-крепостнических учреждений, которые господствовали в то время в Германии и которые нашли свое отражение в ее политических и правовых институтах.

С этой строго консервативной точки зрения Эйхгорн и написал свою работу. Правда, он не отрицал необходимости известной реформы действующего права, но все предлагавшиеся практические методы эти реформ он отвергал, и, таким образом, все разговоры о необходимости или желательности реформ остались у него в области чистой теорик Кроме того, Эйхгорн допускал какие бы то ни было изменения существующих отношений лишь при условии сохранення* всех, как он говорит, «правильно приобретенных прав». Поэтому он, например, решительна возражал против отмены крестьянских повинностей в Пруссии, считая, что таким образом было бы нарушено «правильно приобретенное» право помещиков на крестьянский труд.

Подобно Савиньи и Фихте, Эйхгорн не являлся сторонником объединения Германии. Он полагал, что отношения между отдельными германскими государствами должны рассматриваться как отношения международного права. Для него, как и для Савиньи, основой прусского государства была непосредственная, патриархальная связь между подданными и монархом. Никакой конституции, с его точки зрения, не нужно.

Таковы основные политические и общеисторические взгляды Эйхгорна. Теперь мы можем приступить к подробному рассмотрению его основной работы и его взглядов на отдельные стороны развития германских учреждений. В предисловии к этой работе он пишет, что в данный момент, когда все общественные отношения Германии, и особенно ее государственный строй, подвергаются существенным изменениям, полезнее, чем когда-нибудь, обратиться к прошлому и уяснить его отношение к настоящему. Другими словами, он ставит себе задачу найти и сохранить исконные национальные начала права.

В предисловии к первому изданию книги он писал, что история права есть, собственно, выражение национального духа, сущность которого он старался раскрыть, так как «без точного знания того, что было, и способов, которыми совершалось развитие народа, без знания того, чем он был в прошлом, никогда невозможно правильно постичь дух народа и его отношение к тому, что выдержало испытание времени»16. А в предисловии к четвертому переработанному изданию 1834 г. Эйхгорн снова подчеркивает, что он хотел в истории германского государства и права «найти прочное историческое обоснование для существующего в настоящее время действующего права» 17.

 

В отрицании роли личности в развитии права Эйхгорн идет еще дальше, чем Сави.ньи, Народ сам творит свои учреждения в некоей почтя .мистической среде народного духа.

Во введении Эйхгорн дает программу своего труда и его периодизацию. Он начинает исследование истории германских народов с глубокой древности, еще до прочного основания Франкского государства, рассматривая древнейшие общественные учреждения германцев как основу позднейшего устройства всех основанных ими государств. В конце этого периода и в начале следующего были собраны и записаны обычаи германских племен. Этот первый период охватывает время с ] 14 г. до н. э, по 561 г. после н. э.

Второй период составляет история франкской монархии. Эйхгорн рассматривает здесь происхождение королевских прав и государственных должностей бенефициальной системы, эволюцию военной организации франков и ее влияние на публичное и частное право, организацию средневековой церкви в Германии и германское государственное устройство той эпохи. Этот период, по его мнению, продолжался с 561 до 888 г.

Третий период—от 888 до 1517 г.—время Священной Римской империи германской нации.

Четвертый период — это период возникновения и дальнейшего развития германских государств от 1517 до 1815 г.

Остановимся на некоторых проблемах, которые ставит Эйхгорн в первых частях своей работы, посвященных раннему средневековью. Рассмотреть всю его концепцию в целом—это значит коснуться всех основных проблем германской истории, так как почти нет области, которой он не затрагивал бы в своем труде.

Начнем с вопроса о марке. В трактовке этого вопроса Эйхгорн в первом издании своей работы отправлялся от взглядов Юстуса Мёзера 18 и дал точно такое же изображение истории возникновения общины-марки у германцев. Для него община-марка была лишь формой объединения отдельных индивидуальных поселенцев — собственников своей земли и не играла сначала существенной роли в жизни германцев.

В последующих изданиях своей работы Эйхгорн на основании исследования источников пришел к другим выводам. Допш, критикуя эту эволюцию взглядов Эйхгорна, старается доказать, что Эйхгорн отказался от своего первоначального взгляда на марку в силу чисто юридических соображений и что он сделал это напрасно и без достаточных оснований. На самом деле у Эйхгорна были весьма веские основания для того, чтобы отказаться в этом вопросе от концепции Мёзера.

Согласно этому новому взгляду Эйхгорна, марка выдвигается на первое место, как главный институт древнейшего строя германских племен. Он прямо говорит, что у германцев «основой древнейшего политического устройства по данным как самых ранних, так и более поздних источников является объединение марок, т. е. отдельных общин, связанных совместным возделыванием и пользованием землей, з более крупные общинные объединения» lfl. Он считает, что возделывание почвы связывало членов марки друг с другом. Эти марки объединялись в «племенные общины» — Volksgemeinde. Каждый отдельный народ представлял такую Volksgemeinde. Марка, согласно новой точке зрения Эйхгорна, была результатом первого занятия земли для обработки той или иной группой германцев. Самый термин «марка» Эйхгорн определяет как округ, закрытый для тех, кто не принадлежит к марке. Марка — это граница, исключающая чужих, находящихся вне марки. Внутри марки он различает земли, возделываемые и невозделываемые. Последние также иногда назывались маркой. Пользование ими в отличие от обрабатываемой земли регулировалось общиной. Но частная собственность на обрабатываемую землю, по мнению Эйхгорна, также носила на себе известные элементы этого общего маркового владения. Это было скорее не право собственности, а право пользования, регулируемое общинным управлением. Этот вывод Эйхгорн делал исходя из наблюдений над современной ему Германией, где обработка земли большей частью велась по трехпольной системе. При трехпольной системе н принудительном севообороте община непрерывно вмешивается в хозяйство каждого отдельного общинника. Она регулирует севооборот , регулирует выпас по жнивью. У общины имеются, таким образом, определенные хозяйственные права и на индивидуальную пахотную землю каждого общинника. На этом основании Эйхгорн утверждал, что трехпольная система сама по себе предполагает объединение отдельных дворов в деревни,— в противоположность мнению Мёзера20, что каждый собственник земли владел отдельным огороженным участком и их объединение в деревни произошло впоследствии. По мнению Эйхгорна, марка является первоначальной формой германского поселения, тем основным фактом, на котором зиждется все общественное и политическое устройство германцев, но эта теория у него только намечена, хотя и довольно ясно. Дальнейшее ее обоснование и утверждение принадлежат уже Мауреру — создателю буржуазной марковой теории.

Возникает вопрос, почему же такой консервативный по своим взглядам ученый, как Эйхгорн, выступил против теории Мёзера об исконности индивидуальных дворовых поселений и частной собственности у германских народов, которую он сам сначала разделял, и пришел к противоположному заключению о том, что марка была основой древнейшего германского общественного устройства.

Дело в том, что эта теория общины и общинного владения землей вовсе не представлялась в начале XIX в. столь революционной, как она представляется сейчас некоторым консервативным или реакционным буржуазным историкам, вроде Допша, В ней тогда вовсе не видели какого-либо обоснования социалистических идей или доказательства исторического характера частной собственности. Наоборот, в марке, в общинном владении землей именно консервативные историки и политики находили гарантию против гибели крестьянства. В общине с ее принудительным уравннтельством видели средство воспрепятствовать пролетаризации крестьянства, оплот против разложения аграрного строя в результате развития в деревне капиталистических отношений. Общину рассматривали как определенную гарантию сохранения старинного феодально-крепостнического устройства, хотя и признавали, что первоначально древнегерманская община была свободной. Почему бы и не отдать должное свободе и не преклониться перед свободой, если она относится к далекому прошлому!

Говоря о взглядах Эйхгорна на общину, нельзя не подчеркнуть и другую сторону его воззрений. Указывая на существование у германцев марки, Эйхгорн подчеркивает одновременно н наличие у них неравенства. С его точки зрения, уже во времена Цезаря, не говоря о временах Тацита, имелась развитая знать — Adel. Эйхгорн думал, что у германцев эта знать существовала как особое «сословие» («stand») — Adel, или edel Geschlecht. Он употребляет этот термин «stand» почти в том же смысле, как и применительно к позднему средневековью, в смысле сословия, имеющего представительство в рейхстаге. В законодательном собрании древних германцев эта знать разрешала вопросы в тех случаях, когда не созывалось общее собрание племени.

Эйхгорн считал, что, поскольку установить происхождение этой знати по историческим источникам невозможно, ее надо причислить к учреждениям, которые наряду с маркой составляют общественные основы германского народа, его особенность. Иначе говоря, существование знати, но мнению Эйхгорна, есть одна из исконных особенностей германского народа, связанных первоначально с религиозными учреждениями германцев и вообще с германским «народным духом».

Когда германским историкам начала XIX в. нужно было объяснить, что такое германский «народный дух», в чем его основное содержание, они определяли его по-разному, предпочитая говорить о «народном духе», чем выяснять действительное содержание этого понятия1". При этом обыкновенно подчеркивался только один момент — индивидуализм. Такое определение германского «народного духа» мы находим и у Эйхгорна, который видел во всех средневековых германских учреждениях специфически германский, индивидуалистический характер.

Еще более четкие высказывания на этот счет имеются не у историков, а у немецких писателей-романтиков начала XIX в., например у Ф. Шлегеля, который прямо говорил, что германскому «национальному духу» присуще стремление к индивидуализму и что истинное, наиболее соответствующее этому духу государственное устройство немцев — это анархия.

Эйхгорн пытается согласовать в своей концепции этот германский индивидуализм с исконным существованием у германцев общинного элемента следующим образом: община была организацией для крестьянства; что касается знати, то у нее отличительным признаком является этот неограниченный дух свободы и индивидуализма, который, по мнению Эйхгорна, нашел свое выражение в наличии дружинного начала и знати у германцев с древнейших времен. Существование дружины и знати сыграло, по словам Эйхгорна, решающую роль в германской истории. Он не сомневается, что самое завоевание германцами Римской империи было делом вовсе не общенародным, а делом знати и дружины. Этим объясняется, по его мнению, характер раздела земель между германцами, при котором не все получили одинаковые наделы. Всю землю получил король, который затем делил ее, раздавая наиболее крупные участки своим дружинникам, в зависимости от той роли, которую они играли в его дружине. Эйхгорн считает, что таким образом уже были заложены основы феодально-ленных отношений, которые были характерны для последующей эпохи.

Дружина, из которой, после того, как получив землю, ока села на землю, развивались феодальные учреждения, является, согласно Эйх-горну, наиболее ярким выражением германского индивидуализма. Таким образом, феодализм, с его точки зрения, вырастает из индивидуализма древних германцев.

 


Вместе с тем дружина — это учреждение, которое непримиримо с каким-нибудь государственным правовым центром. Она уничтожает всякую политическую связь, поэтому феодальная раздробленность есть прямое и закономерное следствие дружинного начала, искони свойственного германцам. Одним словом, феодализм с его политической раздробленностью, которая продолжала существовать в Германии во время Эйхгорна, рассматривался нм как непосредственное выражение германского «народного духа».


Итак, индивидуализм древних германцев, выражавшийся в дружинном начале и в политическом распылении, по мнению Эйхгорна, связан в первую очередь со знатью. Эта знать в дальнейшем подчиняет себе свободных крестьян и создает крупное поместье, которое становится определяющим моментом всей германской истории. Таким образом, большая роль общинной организации у древних германцев, подчеркнутая Эйхгорном в его концепции марки, затем в значительной степени ограничивается его теорией о решающей роли в их истории знати и дружинных отношений.


Остановимся теперь на вопросе о связи между германским и римским началом, о происхождении средневекового общества в концепции Эйхгорна и на том, как он решал пресловутую германо-романскую проблему.


В общем, Эйхгорн считает, что развитие истории средних веков вытекает из германских начал, хотя делает при этом некоторые оговорки. Он вовсе не думает, что римские учреждения были полностью сметены германским завоеванием. Он указывает на ошибочность предположения, будто германцы могли дать какую-то новую племенную организацию римскому населению провинций, на чисто германских основах, отмечая, что германцы мало касались политического устройства римского населения и их порядков, особенно в городах.


В результате слияния германцев и римдяк образовался, по его мнению, какой-то совершенно новый народ. Правда, народ этот был варварский, ибо римская культура пришла в упадок и германцы внесли сюда свой дух воинственности, свои свободные обычаи и учреждения, но тем не менее, особенно в городах, старые римские учреждения остались. Эйхгорн до известной степени повторяет идеи Савиньи, соглашаясь с ним, что сохранность римских учреждений особенно заметна на истории городов, и так же настаивает на непрерывности существования римских муниципальных учреждений, но только применительно к старинным римским городам, в которых сохранились римское население и прежние римские порядки. Но в отличие от Савиньи он справедливо полагает, что большинство городов возникло позже и что развитие этих новых городов шло самостоятельно. История этих новых германских городов развивается совсем иначе, не из римских, а из германских начал. В них можно различить две части населения: свободных, которые подчинены государству через посредство графа, и крепостных людей, которые подчинены сеньору города. Таким образом, во вновь возникающих городах существует обыкновенно два режима: с одной стороны, вотчинный, а с другой стороны, государственно-правовой, которому подчинено свободное население. Это положение меняется с появлением Оттоновых привилегий, которые, по мнению Эйхгорна, уничтожили различие между двумя сословиями населения в городах, превратив всех городских жителей, на которых теперь распространилось вотчинное, сеньоральное право («Hofrecht»), в зависимых людей сеньоров; Таким образом, городское развитие, по мнению Эйхгорна, прошло через стадию вотчинного строя и городское право развилось из сеньорального права.


С того момента, как горожане оказались под властью сеньора, начинаются городские движения. Подчинение всех горожан власти сеньора создает у них общность интересов и стремление вернуть свободу всему населению города, а не только той его части, которая раньше была свободна. В этой борьбе, которая организуется городской общиной, образуется городской совет. Сначала этот совет состоит частью из вотчинных минкстериалов. Но постепенно община освобождается и становитс

Пользуйтесь Поиском по сайту. Найдётся Всё по истории.
Добавить комментарий
Прокомментировать
  • bowtiesmilelaughingblushsmileyrelaxedsmirk
    heart_eyeskissing_heartkissing_closed_eyesflushedrelievedsatisfiedgrin
    winkstuck_out_tongue_winking_eyestuck_out_tongue_closed_eyesgrinningkissingstuck_out_tonguesleeping
    worriedfrowninganguishedopen_mouthgrimacingconfusedhushed
    expressionlessunamusedsweat_smilesweatdisappointed_relievedwearypensive
    disappointedconfoundedfearfulcold_sweatperseverecrysob
    joyastonishedscreamtired_faceangryragetriumph
    sleepyyummasksunglassesdizzy_faceimpsmiling_imp
    neutral_faceno_mouthinnocent
2+три=?