Немецкая историография первой половины XIX В. Шлоссер. Циммерман. Историко-географическая школа риттера. публикация средневековых источников
Когда мы говорим о Ранке, которого так высоко превозносит современная германская историография, то как своего рода антитеза ему припоминается другой крупный германский историк, может быть, менее разносторонний, чем Ранке, но писавший так же много, давший огромную по объему историческую продукцию и в свое время пользовавшийся не меньшим, может быть даже большим, влиянием, чем Ранке, но впоследствии совершенно утративший это влияние. Я говорю о Шлоссере. В то время как Ранке сейчас— (речь идет о Германии 30-х гг. XX в.— Ред.) — и превозносится, и переиздается, о Шлоссере в современной Германии говорят с полуусмешкой. Это пренебрежительное отношение до недавнего времени еще господствовало и в России.
Напомню окончание статьи о Шлоссере, которая была помещена в Энциклопедическом словаре Граната: «Популярности Шлоссера кое-как хватило до столетнего юбилея его рождения — 1876 г. Потом она сразу катастрофически пала. Сейчас его читают лишь старые чудаки».
Теперь эта характеристика перестала быть верной. Теперь в нашей стране Шлоссера читают и изучают. Начало этому положили «Хронологические выписки Маркса», Из них мы узнали, что Маркс в конце своей жизни счел возможным тщательным образом, том за томом, изучать «Всемирную историю» Шлоссера и делать из нее подробные выписки, снабжая их своими замечаниями, которые во многих случаях идут в духе Шлоссера.
Если о Ранке Маркс отзывается с презрением как о смешном ничтожестве, то к Шлоссеру у него совершенно иное отношение. Правда, он отмечал ошибки Шлоссера, в частности указывал на ряд его неправильных суждений, но все же он положил «Всемирную историю» Шлоссера в основу своих исторических конспектов
В то время как Ранке прославлен на Западе, Шлоссер забыт, и забыт он не случайно, а намеренно, потому что идеи Шлоссера в основном прямо противоположны идеям Ранке.
Фридрих-Христоф Шлоссер (1776—1861) был уроженцем Иефера, в Восточно-Фризской области, к которой он в своей «Всемирной истории» проявляет особый интерес. Он был подданным князя Ангальт-Цербтского Фридриха-Августа— брата Екатерины II, одного из мельчайших германских государей. Этот государь не только играл в солдатики, как большинство немецкий князей, но и широко занимался выгодной спекуляцией: именно он вербовал солдат во всех концах Германии, чтобы продавать их англичанам для подавления движения в американских колониях. Иефер был сборным пунктом для солдат, отправляющихся в Америку и для возвращающихся оттуда,
Это были первые уроки отечественной и иностранной истории для юного Шлоссера, и к этой теме о мелких германских княжествах и их дворах, об их бесстыдной торговле людьми он не раз возвращается в своей «Истории XVIII века».
Шлоссер сначала готовился к богословской карьере, так как он, оставшись с 15 лет сиротой, должен был сам о себе думать к рассчитывал, сделавшись священником, скорее всего найти себе кусок хлеба.
С огромной жаждой знаний и огромной верой в науку он поступил сначала в Гёттингенский университет, но университет его очень быстро разочаровал. По словам Шлоссера, он быстро исцелился от ошибочного мнения, будто немецкие профессора — светочи вселенной. Только для очень немногих профессоров он делал исключение. Его студенческие годы (1794—1797) дали ему очень много впечатлений от внешних событий, в частности от событий французской революции. К духовной карьере у него не было никакого призвания, и по окончании университета он стал домашним учителем и переходил из одного богатого дома в другой, обучая детей. Эти занятия имели то преимущество, что они оставляли ему свободное время для работы. Он читал очень много, причем его чтение вовсе не ограничивалось одной историей. Увлекаясь Фукиди-дом, он в то же время занимался математикой н французской литературой. Особенно пленял его Вольтер, и он совершено правильно говорит, что Вольтер оказал значительное влияние на его историческую манеру. Он так же внимательно изучал философию Канта, Шеллинга, Фихте, но больше всего он сам отмечает влияние Вольтера и Канта. К этому надо присоединить увлечение некоторыми представителями германского романтизма, особенно Шлегелем.
Детей он обучал не только истории, но и естествознанию, физике, химии н ботанике. Это был человек с чрезвычайно широкими познаниями. Но больше всего он любил историю. Из-под пера этого домашнего учителя, зарабатывавшего себе хлеб преподаванием, вышел ряд выдающихся исторических трудов, которые вскоре обратили на себя внимание ученого мира.
Первая его историческая работа — «Абеляр и Дольчино»2 (1807). Вторая работа посвящена Теодору Безе — «Теодор Безе и Петер Фер-мигль («Мученик»)»3 (1809). В этой работе дана интересная характеристика кальвинизма.
Первой крупной работой Шлоссера была «История императоров-иконоборцев»4 (1812), давшая ему уже широкую известность в ученом мире.
Его назначили преподавателем истории в лицее во Франкфурте. В это время Шлоссер и начал писать свою широко известную «Всемирную историю»3. Первая часть ее появилась в 1816—-1824 гг., а последняя—уже после смерти Шлоссера, в обработке его учеников6. Впоследствии Шлоссер получил ряд предложений от других университетов. В 1817 г. он переезжает в Гейдельберг, где остается профессором до самой смерти7. Здесь он написал свою другую капитальную работу — «История XVIII века в сжатом очерке» (1823) 8.
Таким образом, до получения профессуры Шлоссер прошел довольно суровую школу жизни, которая так или иначе отразилась на его характере. Он отличался необычайной выносливостью и исключительной работоспособностью. Это был крупный человек крестьянского склада, с грубоватыми манерами, отличавшийся внешней неуклюжестью.
В б часов утра он садился за работу и работал обычно до глубокой ночи с небольшими перерывами. Шлоссер работал по призванию, весь отдаваясь работе. Кроме того, для него характерно, как он сам говорил, «влечение к преподаванию» («ein Trieb zum Lehren»).
Как преподаватель Шлоссер пользовался исключительной популярностью, которую создало ему главным образом содержание его лекций, особенно по новой истории, а не внешняя их форма. Внешняя форма его лекций была чрезвычайно непривлекательна. Он говорил плохим языком, часто не заканчивал начатых предложений, строил их неправильно в грамматическом отношении. Эти недостатки особенно усилились к концу его жизни. Однако это не мешало аудитории слушать его с захватывающим вниманием. Его ученики сохранили восторженные воспоминания о содержании его лекций. Как говорил один из его учеников, впоследствии крупный историк,— Гервинус, «он одинаково сильно говорил и уму, и сердцу».
То обстоятельство, что он когда-то готовился к богословской карьере, потом долго был учителем, обусловило своеобразную манеру его чтения. Он, скорее, проповедовал, чем читал. Его учеников привлекала его своеобразная фигура, тот пыл, с которым он читал, но больше всего самое содержание его лекций, его подход к изображаемым событиям.
В отличие от Ранке, который провозгласил основным принципом своей школы «объективность» — принцип, за который прятались и прячутся очень многие весьма ярко выраженные партийные историки,— Шлоссер никогда не провозглашал объективность своим принципом и никогда этой объективностью не отличался. Наоборот, его изложение всегда открыто субъективно и является непрерывным судом над историей. Излагая события всемирной истории, он не относится к ним со спокойным равнодушием. Все они так или иначе связываются им с современностью, так или иначе его задевают, находят у него ту или иную оценку. В этом отношении Вольтер и его манера оказали на Шлоссера сильное влияние.
Шлоссера часто упрекают в том, что он морализирует в истории, чего не должен делать объективный историк. Действительно, по отношению к самым выдающимся лицам, являющимся кумирами германской историографии, он применяет иногда очень резкие эпитеты, сплошь и рядом того или иного исторического деятеля Шлоссер называет мошенником, мерзавцем, дураком. Такими эпитетами он не стеснялся. Всякое историческое событие он оценивал с моральной точки зрения. Между учениками Ранке и Шлоссера была целая полемика. В частности, особенно упрекали Шлоссера ученики Ранке за эту его манеру морализировать, развенчивать великих людей, применяя к историческим лицам и к историческим событиям те моральные мерки, которые применимы только в частной жизни. Они говорили, что нельзя подходить с одной меркой к историческим деятелям и к частным лицам, что есть две морали: одна мораль политическая, более растяжимая, другая мораль для обыкновенных людей. Нельзя делать мелкие упреки человеку, который как политический деятель должен стоять выше обывательской морали. Представители школы Ранке обвиняли Шлоссера в том, что он руководствуется этой мелкой, мещанской моралью и судит величайших деятелей истории с точки зрения мелкого буржуа-бюргера конца XVIII в.
Но для Шлоссера не было двух моралей. Он подвергал своему суду политические события и политических деятелей отнюдь не с позиций мелкобуржуазной, мещанской морали. У него, скорее, пуританская мораль, и никакая слава, никакое громкое имя не могли заставить его отказаться от резкого эпитета по отношению к тому или другому деятелю, если он считал этот эпитет справедливым. Свой суд над историей Шлоссер творил с точки зрения тех демократических идей, которые он вынес еще из эпохи Просвещения. В обстановке реакции, которая наступила в Германии после освободительных войн с Наполеоном и которая породила историческую школу права и школу Ранке, Шлоссер сохранил позиции Просвещения, пожалуй, в самой их демократической форме. Самое сильное влияние на него после Вольтера оказал Руссо. Идеи демократизма пронизывают все исторические построения Шлоссера.
Его ненависть вызывает то, что вызывало ненависть у представителей французской революционной, особенно мелкой, буржуазии предреволюционного периода,— деспотизм государей, особенно деспотизм мелких немецких князей при бесчисленных немецких дворах, их чисто внешняя культурность, которая скрывала под собой настоящую дикость. Эта моральная гниль мелких и крупных дворов Германии XVIIT в., угнетение народа вызывали резко отрицательное отношение у Шлоссера. Он с энтузиазмом относился к борьбе народных масс за свою свободу. Для Шлоссера мерзавцы — те, кто причиняет страдания народу, именно бедствия народных масс больше всего привлекают его сочувствие. Самые сильные страницы его труда посвящены истории народной борьбы.
Своих предков, восточнофризских крестьян, которые боролись против феодализации, против немецкого рыцарства, против бременских епископов, старавшихся подчинить их своей власти, Шлоссер рисует как национальных героев, имена которых всегда должен помнить немецкий народ.
Таким образом, в обстановке реакции и преследования всякого живого слова аудитория Шлоссера была местом, где либеральное немецкое студенчество могло услышать как раз те слова, которые находили в его душе живой отклик. Не мудрено поэтому, что именно Шлоссер до такой степени привлекал к себе слушателей и что он вызывал раздражение у другой части профессуры, у людей другого толка, в частности у последователей Ранке, предъявлявших Шлоссеру и его школе целый ряд обвинений.
Обвинение в том, что Шлоссер судил историю, как мы заметили, едва ли может быть принято. Ведь сама историческая наука является всегда в той или иной мере судьей над лицами и событиями. Ока и не может быть ничем иным. И Ранке судил историю, как судит ее всякий историк, только со своих реакционных позиций. Если же Шлоссер делал это более прямо и откровенно, то это лишь особенность его темперамента, результат его горячей, увлекающейся натуры.
Но Шлоссеру делали и другие упреки, более обоснованные. Его упрекали в том, что он не занимался серьезно критикой источников, принимал па веру тот материал, который находил у других историков, мало занимался исследовательской работой.
Последнее верно лишь отчасти. Исследовательской работой Шлоссер занимался много, но действительно не очень любил такую работу. Некоторые из учеников Шлоссера (полемика между школой Ранке и школой Шлоссера велась не самими Ранке и Шлоссером, а их учениками, поэтому аргументы преходится брать главным образом у этих учеников) подчеркивают, что он пренебрежительно относился к копанию в архивах. По их словам, он говорил, что люди «определенной школы»9 считают себя счастливыми, если им удается отыскать в архиве какой-нибудь новый, никому не известный документ, хотя бы этот документ и не имел почти никакого исторического значения. Между тем имеется еще множество неизученного опубликованного материала, н ' этот напечатанный исторический материал настолько велик, что для обработки и обобщения его не хватит человеческой жизни. Из этого Шлоссер делал тот вывод, что незачем заниматься раскопками никому не нужных мелких документов.
В этом пункте трудно, конечно, согласиться со Шлоссером, но такова была его личная точка зрения 10.
Еще один упрек, который Шлоссеру делали представители школы Ранке, заключался в том, что его лекции были бесформенны и лишены руководящей идеи, что они представляли собой, особенно с внешней стороны, нечто крайне несистематическое, громоздкое, что было трудно слушать и усваивать. В этом обвинении имеется доля истины. Безусловно, лекции Шлоссера, как и его сочинения, производят впечатление бесформенности, нагромождения огромного числа фактов и имен, причем некоторые отделы он дает очень подробно, другие — чрезвычайно бегло. Не всегда отдельные части хорошо прилажены друг к другу. Все это как будто сшито из разных кусков, из отдельных курсов, которые не были достаточно (Обработаны. Для Шлоссера характерно это отсутствие внешней обработки, которую он принципиально отвергал, которой он вовсе не желал заниматься, считая ее совершенно излишней. Но нельзя сказать, чтобы в изложении Шлоссера не было внутренней связи. У него всегда имеется определенная тенденция, определенная линия, которая диктуется общим его подходом к изучаемым лицам и событиям с точки зрения демократизма. Его слог груб, шероховат, нередко он повторяется. Внешняя сторона его сочинений действительно страдает многими недостатками, но это не мешало им пользоваться огромной популярностью. По этим работам учились целые поколения и не только в Германии, но и в других странах. Его сочинения не только читались, но и изучались. У нас в России Шлоссер одно время был очень популярен. Такой деятель, как Чернышевский, не пренебрег трудом переводить и редактировать сочинения Шлоссера. Многотомная «История XVIII в.» и «Всемирная история» в свое время в России послужили воспитательной школой. Именно Шлоссера, a fie кого-либо другого, Чернышевский счел нужным дать как пособие по всемирной истории для русской публики. И опять-таки его, а не кого-либо другого, стал конспектировать Маркс, когда ему нужно бьгло составить себе общую картину истории средних веков.
Для Шлоссера характерно полное отсутствие того узкого национализма, который в той или другой мере наложил свой отпечаток нд все произведения представителей реакционных школ в Германии. Правда, такого узкого национализма не было, на первый взгляд, и у Ранке, который относил романские народы к одной семье с германскими народами, по за всем этим у него нетрудно разглядеть ярко выраженную прусскую точку зрения. У Шлоссера же мы видим всемирно-историче-скин взгляд в духе XVIII в. Даже к таким явлениям, как национально-освободительная война в Германии начала XIX в., Шлоссер откосился без всякого восторга, он видел в ней то, что в ней было на самом деле,— обман парода правительством.
Остановимся вкратце на отдельных работах Шлоссера. Главный его труд—«Всемирная история», над которой он работал всю жизнь и которая много раз переиздавалась. В ней Шлоссер дает в основном идеалистическое, рационалистическое построение истории. Он лишь изредка дает анализ социальных явлений и то довольно поверхностно. Его внимание привлекают не столько те или другие общественные состояния, сколько внешняя сторона жизни народа. Смена событий, лиц, политика— вот что интересует Шлоссера, как и предшествующих историков. Однако внешняя политика Шлоссера интересует меньше, чем Ранке, он больше обращает внимание на внутреннюю политику, жизнь народа и его борьбу против угнетателей.
В своем построении всемирной истории Шлоссер обращал также особое внимание на историю культуры, в частности на историю литера-Туры. В литературе он черпает богатые краски для описания той или другой эпохи.
Шлоссер, несомненно, близок к идеологии XVIII в. В нем можно видеть последователя идеологов Просвещения, который сохранил свои прогрессивные воззрения в обстановке европейской реакции. Его идеи, хотя и мелкобуржуазные, не были идеями ограниченного буржуа, это были идеи Руссо, может быть отчасти идеи якобинства, только известным образом преломленные и смягченные. Для читателя и слушателя эпохи реакции начала XIX в. они звучали как обличения существующей реакции, существующих порядков в Германии.
Представители той же школы Ранке ставили Шлоссеру в упрек, что в своей критике истории он не стоит на какой-либо определенной позиции и не говорит прямо — какой общественный строй он предпочитает; республику, абсолютную монархию или монархию конституционную, одинаково резко порицая все. В этом тоже, может быть, до известной степени сказывается влияние школы Руссо, которая политическим формам придавала сравнительно второстепенное значение. Но не в этом в конце концов была сила «Всемирной истории» Шлоссера. Больше всего действовало на слушателей его стремление срывать маску со всякой лжи, со всякого притворства, постоянно проводимое им презрение к раболепию и при этом полное отсутствие лести. Он не льстит и народу. Он не верит в силу конституции и не спешит присоединиться в этЬм отношении к либеральной школе.
Основная тенденция «Всемирной истории» Шлоссера — это борьба с реакцией XIX в. с тех позиций, которые были намечены просветительной литературой XVIII в. Такая же тенденция характерна и для его «Истории XVIII в.», которая имеется в русском переводе. Для написания ее потребовались архивные материалы, и Шлоссер несколько раз ездил в Париж для изучения нх в парижских архивах и библиотеках. Особенно большое внимание в ней он уделил литературе XVIII в,
Интересна работа Шлоссера над отдельными историческими источниками по истории средневековой Франции, свидетельствующая о его внимании к архивным материалам и умении работать с ними, в отсутствии чего сплошь и рядом упрекали Шлоссера его противники,
Шлоссера можно резко противопоставить Ранке. Их личный облик, нх манеры и методы работы совершенно различны.
Маленькая, вертлявая фигурка Ранке, который все время вертелся около высокопоставленных лиц, около королевского двора, был очень гибким и приспособляющимся, очень проигрывает по сравнению с сильной, монументальной и несгибаемой фигурой Шлоссера.
Я не собираюсь идеализировать Шлоссера. Конечно, его историческая критика слаба, а иногда она и совсем отсутствует, ему свойственны неоправданное пренебрежение к архивным материалам, идеалистические установки, недостаточное внимание к фактам социальной истории. Но, несмотря на всё это, нельзя не отнестись с симпатией к этому человеку, который через годы реакции пронес идеи демократизма и свободы и стал учителем для многих поколений передовой немецкой интеллигенции своего времени. Шлоссер несправедливо и не случайно забыт на Западе, его стремятся унизить и развенчать ради возвеличения такого ничтожного историка, каким, при всей его учености, был Ранке.
К этому же течению мелкобуржуазной радикальной историографии, представителем которой был Шлоссер, мы можем причислить еще одного известного нам историка, который, хотя и не был непосредственно учеником Шлоссера, но испытал на себе его сильное влияние и посвятил ему важнейшее из своих произведений. Я имею в виду Вильгельма Циммермана, автора «Истории крестьянской войны» — работы, фактический материал которой использовал Ф. Энгельс для написания своей «Крестьянской войны в Германии».
Вильгельм Циммерман (1807—1878) представляет собой очень интересную, но, к сожалению, очень мало изученную фигуру. Современная немецкая историография останавливается па нем очень мало и главным образом для того, чтобы указать на односторонность и неправильность его воззрений. Однако он заслуживает несравненно большего внимания.
Циммерман был не только историком, но и поэтом. У него имеется ряд стихотворений, немало драматических произведений, в частности исторических драм. Его литературная и научная продукция очень велика.
Циммерман, как и многие немецкие историки того времени, был пастором, но настроен он был весьма радикально, Он был профессором немецкого языка, литературы и истории в высшей реальной школе и политехникуме в Штутгарте. В 1848 г. он был избран в Национальное собрание во Франкфурте и занял место на крайней левой11. В 1849— 1850 гг. он был депутатом Учредительного собрания и за свои радикальные взгляды был уволен с государственной службы. В 1851 — 1854 гг. он был депутатом в Вюртембергском ландтаге, где также занял крайнюю левую. После окончательного поражения революции он опять вернулся к деятельности пастора. Таким образом, Циммерман оказался в центре событий революции 1848 г. История была для него не только сюжетом научного и литературного творчества, он сам принимал непосредственное участие в одном из наиболее драматических эпизодов германской истории XIX в.
Кроме широко известной «Истории крестьянской войны в Германии»12 (1841) он написал ряд других исторических сочинений13: «История Вюртемберга», «История борьбы Германии с Наполеоном», «История Гогенштауфенов, или борьба монархии против пап и республиканской свободы», посвященная борьбе Гогенштауфенов с городскими республиками Италии. В 1848 г. Циммерманом была выпущена специальная книга о германской революции, а в 1851 г. вышла «История английской революции». Ему принадлежит далее ряд трудов по истории немецкой национальной и всемирной литературы и много других произведений.
Наибольшее значение имеет, однако, его «История крестьянской войны», написанная на основе тщательного изучения документальных материалов, имеющихся в Штутгартском архиве. Второе издание этой книги было посвящено Шлоссеру.
Циммерман прекрасно знает источники, хорошо ими владеет, изложение его чрезвычайно просто, легко и литературно. Большинство из вас, вероятно, читало это произведение Циммермана и знакомо с предисловием Энгельса к «Крестьянской войне в Германии», где он отмечает большие достоинства этой работыВ то же время Ф. Энгельс отмечает и то, что Циммерману «не удается показать религиозно-политические контроверзы (спорные вопросы) этой эпохи как отражение классовой борьбы того времени» и что в «этой классовой борьбе он видит лишь угнетателей и угнетенных, злых и добрых и конечную победу злых»15. Несмотря на эти отмеченные Энгельсом недостатки, книг» Циммермана не утратила своего значения и до сих пор, как работа, основанная на серьезном изучении источников и проникнутая таким же горячим сочувствием к угнетенным массам, как и труды Шлоссера.
В конце своей жизни Циммерман, который развернул в молодости такую энергичную политическую и литературную деятельность как представитель мелкобуржуазной левой, постепенно начинает не то, что сдавать свои позиции, но как-то тускнеть и стареть. Он начинает снисходительно относиться к тому, к чему был непримирим в более ранние годы своей жизни, например к пруссачеству, к прусским политическим идеалам. Внешнеполитические успехи Пруссии, особенно франко-прусская война, настроили его на новый лад. Его работа «Героическая борьба Германии»16 является своего рода прославлением Пруссии. Для нас Циммерман ценен главным образом своей «Историей крестьянской войны» и той деятельностью, которую он развил во время революции 1848 г. как представитель крайней левой в Национальном собрании.
Говоря об историках Германии первой половины XIX в., особенно об историках-медиевистах, нельзя пройти мимо имени Фридриха Раумера (1781—1873), профессора Берлинского университета, автора известной работы «История Гогенштауфенов и их времени» 17. (Об этом историке упоминает Тургенев в своем романе «Накануне», где молодой ученый Берсенев изучает «Историю Гогенштауфенов» Раумера. Для Тургенева Раумер был до известкой степени синонимом чего-то скучного и педантичного.) «История Гогенштауфенов» (1823—1825} по своему общему направлению, скорее, относится к реакционно-романти-ческой школе. Мы встречаем здесь преклонение перед средневековыми учреждениями, которые выставляются в противовес идеям эгалитаризма. Правда, у Раумера проскальзывают и другие влияния. Поэтому некоторые историографы причисляют его к либеральной школе XVIII в., к просветителям типа Вольтера, но это неправильно. Вольтер оказал на Раумера чисто внешнее влияние, которое относится лишь к форме, к манере изложения. Раумер заимствовал у него также идею просвещенного абсолютизма, идею веротерпимости, но они мало изменили общее реакционное направление этой книги. К тому же она малокритична и свидетельствует о чрезвычайно слабом понимании автором рассматриваемой эпохи. Он трактует ее с точки зрения более поздней германской истории, с точки зрения позднее сложившихся государственных учреждений. Автор «Истории Гогенштауфенов» ничего не усвоил для себя из той критики источников, которую развили Нибур и отчасти Ранке. Он некритически повторяет источники, приводя фантастические цифровые данные средневековой статистики. Если бы Раумер был действительно последователем Вольтера, он мог бы прежде всего научиться у него критическому отношению к цифровым данным, которые приводятся в средневековых источниках, Раумер был умелым рассказчиком, неплохо изображал нравы и быт эпохи, но был очень слабым мыслителем.
Прежде чем расстаться с германской историографией первой половины XIX в., мне хочется остановиться еще на одном направлении, которое нельзя назвать чисто историческим, но которое имело значительное влияние и на историографию. Я имею в виду историко-геогра-фическую школу, которая приобрела в Германии большое значение в первой половине XIX в. Крупнейшим представителем этой школы был Карл Риттер (1779—1859).
С 1820 г, он был профессором Берлинского университета. Его важнейшей работой является «Землеведение в отношении к природе и •к истории людей, или всеобщая сравнительная география»18. Эта работа начата была Риттером в 1817 г. Она выдержала ряд изданий, но так и осталась незаконченной в течение всей жизни автора, поскольку она была задумана чрезвычайно широко. Частью она переведена на русский язык.
В этой работе рассматривается та проблема, которой занимались еще античные авторы — Полибий, Витрувий и г. д. Затем ею же занимались Боден и особенно Монтескье. Это проблема о влиянии географических условий на историю человечества. У Риттера это учение о решающем влиянии географического фактора на общество определенным образом ставится на службу реакции и заострено против идей французской революции. Если учение исторической школы про воз гл а сил о обусловленность истории духовным складом народа, то историко-географи-ческая школа Риттера связывает развитие истории с географическими особенностями. Основная идея Риттера состоит в том, что разнообразие в географической обстановке, в которой живет данный народ, не позволяет установить равенство между людьми, а также не позволяет говорить о людях вообще. Есть лишь люди, живущие в данной стране, в данных естественных условиях, в данной географической обстановке, которая обусловливает их историю.
Риттер полагает, что те учреждения, которые создаются в одной географической обстановке, не могут быть применены к другой географической среде. Например, учреждения, которые были созданы во Франции, неприменимы для Германии. Здесь дается прямое указание на историю французской революции и империи. Представители исторической школы разделяли ту же идею, но они аргументировали ее тем, что французские учреждения якобы противоречат германскому народному духу. Риттер же и его школа утверждали, что эти учреждения противоречат естественным географическим условиям жизни Германии.
Под пером Риттера и его последователей географический фактор нередко приобретает религиозно-мистический характер. Государственное устройство и вся история народа, по его мнению, зависят от географических условий, созданных господом богом. Идти против них —значит идти до известной степени против заветов господа бога. И напрасно некоторые из современных немецких историографов, как. например, Фютер, пробуют доказать, что Риттер стоит на чисто научной почве, что у него нет этого мистического начала Риттер рассматривает землю как храмину, устроенную провидением для воспитания человеческого рода. Особенность географической обстановки состоит в том, что она разнообразна и вследствие этого создает у каждого парода определенные, ему одному присущие специфические условия. Другая особенность географической обстановки, не менее важная для целей Риттера, состоит в том, что она изменяется чрезвычайно медленно, что рельеф местности, очертания морей, климат страны — всё это остается неизменным в течение тысячелетий. Поэтому история народов определяется одними и теми же основными факторами, и. таким образом, в ней не может быть быстрых и насильственных изменений. Перемены, которые здесь совершаются, естественно, должны быть медленны и постепенны. Медленность и постепенность изменений в географической обстановке, по мнению Риттера, должны служить основой для медленности и постепенности исторического развития.
Надо сказать, что Риттер прекрасно знаком с вопросами географии, но хуже знаком с проблемами истории. Поэтому его работа весьма полезна с точки зрения географии или антропогеографии, по содержит ряд довольно неудачных, насильственно притянутых объяснений в области истории. В противоположность своим предшественникам в этой области, которые иногда очень грубо говорили о влиянии климата на характер той или другой нации, о влиянии Севера или Юга, горной или низменной местности, будто бы непосредственно сказывающихся на характере народов, в противоположность им Риттер рассматривает эту проблему гораздо тоньше, берет всю совокупность географических условий, причем действия последних у него выступают обычно не прямо, а в скрытой форме. У него мы встречаем пристрастие к постоянным, неизменяемым факторам, которое характерно для реакционной исторической школы в Германии. Словом, его учение —это попытка с новой точки зрения найти постоянную, неизменную в истории основу для консерватизма социального и политического.
Нечто подобное мы встречаем в другой теории, которая тоже начинает складываться около этого времени,— в расовой теории, из которой выводятся устойчивые, неизменные свойства определенных рас. Теория расы,— впрочем, скорее, в качестве культурно-исторических типов, чем антропологических,— была выдвинута еще в полемике между Буленвилье и Дюбо, которые выводили социальный строй раннего средневековья из борьбы франкской и галльской рас. Но в XIX в. эта теория получает новое псевдонаучное обоснование в трудах Гобино20.
Не приходится говорить о том, что в теории Риттера было известное зерно истины. Географическая среда является одним из постоянных и необходимых условий развития общества. Она ускоряет или замедляет ход развития общества, но ее влияние не может быть определяющим, поскольку развитие общества происходит гораздо быстрее, чем развитие географической среды.
Остановимся теперь на другом важном вопросе, связанном с исторической школой права в Германии. Правда, тут нам придется несколько выйти за пределы первой половины XIX в. Я имею в виду начавшуюся в то время в Германии активную деятельность по изданию источников. Германия сильно запоздала по сравнению с другими странами Европы, приступившими к изданию источников гораздо раньше. В Германии такого рода изданий, как, например, издания бенедиктинцев во Франции, до начала XIX в. почти не было. Иногда такие издания на широкую ногу даже намечались, но вследствие политической раздробленности Германии и невозможности поэтому организовать это дело в национальном масштабе и изыскать на него средства этн планы оставались невыполненными. Такие планы не один раз возникали и в XVII в. (вспомним Лейбница), и в XVIII в. Были и индивидуальные попытки со стороны отдельных ученых выпустить издание источников своими силами, но все они оканчивались обыкновенно ничем или изданием очень ограниченного числа доступных им источников, потому что для этого дела нужна' была большая организация, вроде организации мавристов или иезуитов или, наконец, академий, пользовавшихся субсидиями правительства. Положение изменилось после наполеоновских войн, в связи с подъемом национального чувства и усилением интереса к отечественной истории, изучение которой в Германии ставится на службу реакции, правительствам и поэтому заинтересовывает последние. История делается своего рода оружием пропаганды консерватизма, и правительства немецких государств, особенно прусское правительство, стараются ее насаждать и покровительствовать ей. Но для изучения истории было необходимо широкое издание источников. Это требование исходит прежде всего от историков, а затем в пользу его начинают высказываться и политические деятели.
Инициатива в этом деле исходила от знаменитого прусского государственного деятеля Штейна, который настаивал на организованном издании источников. При этом ему снова пришлось столкнуться с фактом раздробленности Германии, с нежеланием отдельных правителей приняться за это дело. Однако Штейн с присущей ему энергией взялся за это. Он объявил сбор частных пожертвований на издание источников и сам пожертвовал крупные суммы. Благодаря его деятельности в 1819 г. во Франкфурте было основано «Общество для изучения древней германской истории» и начал издаваться журнал этого общества — «Архив общества». В этом «Архиве» печатались предварительные изыскания об источниках, известия о нахождении тех или иных источников в архивах Германии, данные о рукописях, исследования отдельных историков.
Работа, которая предстояла в этой области, была гигантской из-за крайней раздробленности и разбросанности германских архивов. Каждое из мелких германских государств, каждый из городов имели свой собственный архив. Все эти архивы не были объединены никакой общей организацией. Попытки получить поддержку у отдельных правителей встречали чрезвычайно холодный прием. Далеко не все правители сознавали важность истории для политических целей, многим чудилось здесь что-то подозрительное. Дело в том, что в XVIII в. история играла, скорее, революционную роль: при умственной отсталости немецких правителей им в повышении интереса к истории мерещилось что-то -очень опасное. В Австрии, например, Меттерних сразу заподозрил в деле издания источников какие-то революционные цели. Впрочем, не все вожди «Священного союза» одинаково относились к этому делу. Например, Александр I сразу понял полезность этого начинания для консервативных целей и предложил дать большую субсидию на него, но Штейн хотел непременно придать делу патриотический характер и потому отказался от предложений царя.
Некоторую, правда очень ничтожную, помощь оказало прусское правительство, но постепенно пропаганда этого дела стала проникать в тугие умы германских правителей. На это предприятие стали смотреть благосклоннее, и. наконец, в пользу него высказался сам Меттерних. Таким образом, «Общество для изучения древней германской истории» стало получать от ряда германских правителей постоянные субсидии.
Надо заметить, что это начинание на первых порах встретила скептическое к себе отношение не только со стороны германских правителей. Целый ряд ученых (в их числе и Шлоссер) высказывал сомнение в том, что его можно будет осуществить. Даже такие представители исторической школы права, как Эйхгорн и Савиньи, думали, что это дело вследствие невозможности его организовать как следует обречено на неудачу. И сами организаторы плохо представляли себе все предстоящие здесь трудности. Издание источников предполагалось закончить в 10 лет, тогда как оно и до настоящего времени еще не завершено.
Так возникло знаменитое издание источников, получившее название «Исторические памятники Германии» («Monumenta Germaniae historica»). В качестве девиза для этого издания были взяты следующие ■слова: «Священная любовь к отечеству вдохновляет» («Sanctus amor patriae dat animum») (очевидно, на такое большое и трудное предприятие, как издание источников.— Е. К.).
Сначала дело шло очень неорганизованно, пока во главе его в 1824 г. не встал некий Пертц, который и возглавлял его почти 50 лет. Георг Пертц — очень своеобразная фигура. Он сам не был глубоким ученым и особенным знатоком источников. При этом он был большой путаник, но обладал талантом организатора, сумел собрать вокруг себя людей и заставить их работать. Будучи неограниченным руководителем этого дела, он сумел его поставить на широкую ногу.
По инициативе Штейна Пертц совершил большую поездку по Австрии, Италии, Германии, всюду собирая рукописи. Он собрал огромный архив, который положил начало библиотеке «Исторических памятников Германии», огромного собрания рукописей, находящегося теперь в Берлине. В 1824 г. Пертцу было поручено издание источников. Им был составлен план этого издания. Оно распадалось на пять отделов: 1) «Исторические писатели» (scriptores), 2) «Законы» (leges), 3) «Грамоты» (diplomata regnum), 4) «Письма» (epistola) и 5) «Древности» (antiqui-tates).
Уже при Пертце была начата работа по трем первым отделам. Первый раздел «Monumenta Germaniae» («Исторические писатели») представлял особенно много трудностей. Начали было с готских, меровинг-ских и лангобардских историков, но это оказалось настолько трудным, что пришлось публикацию их рукописей отложить на более поздний период и начать издание с каролингских анналов. Правда, они отчасти -были опубликованы и раньше, но чрезвычайно неряшливо. Теперь было предпринято их критическое издание. Самое дело издания источников требовало уточнения приемов исторической критики. Наличие множества рукописей с большим числом разночтений потребовало сличения рукописей, установления семейств рукописей, выделения более достоверных из них, отделения основного текста от позднейших наслоений. Вся эта критическая работа, в которой объединились лучшие историки-исследователи Германии, в самом процессе издания дала огромные результаты.
Не рассматривая подробно, в каком порядке выходили отдельные тома, в каком порядке шла эта работа, следует назвать хотя бы важнейших ее участников — Георга Вайца21 и Ваттенбаха *2. Позже включился еще ряд крупных известных имен.
В 1875 г. произошла реорганизация издания. Оно было взято на счет государства, во главе его была поставлена центральная дирекция с главным директором, который располагал чрезвычайно широкими полномочиями. Он был почти неограниченным распорядителем всего дела. Затем во главе каждого из отделов был поставлен особый руководитель. Первым директором издания «Исторические памятники Германии» после 1875 г. был Вайц, затем Ваттенбах, дальше Дюмлер, после которого началось «междуцарствие». Среди участников этой работы можно назвать таких лиц, как знаменитый историк Рима Теодор Момм-зен, который издавал раздел «древнейшие авторы». Такой знаток дипломатики, как Зиккель, возглавлял отдел дипломатики. После него этим отделом заведовал Бреслау — тоже крупнейший знаток дипломов. Среди сотрудников надо назвать Цеймера, который издал собрание грамот, а затем формул. Цеймер обладал поразительной памятью. Хотя впоследствии он ослеп, но и после этого продолжал работать над изданием: он так прекрасно помнил все, что видел когда-то, что в своих лекциях совершенно безошибочно говорил об очертаниях букв, запятых и значках той или другой рукописи.
Принципом, положенным в основу издания «Monumenta Germa-niae», но не всегда точно соблюдаемым, является точная филологическая критика и строжайший просмотр содержания с точки зрения происхождения и достоверности источника. Для каждого издаваемого источника стало правилом по возможности собрать все имеющиеся или доступные рукописи и затем класть в основу лучшую рукопись, путем сравнения добиваясь лучшего текста. Затем необходимо было дать сравнительную критику, особенно в отделе «scriptores».
Так как древние авторы при изложении событий не только вносили кое-что от себя, но и списывали сплошь и рядом с других источников, то необходимо было отделить то, что является заимствованным, от того, что историк вносит нового. Поэтому введено было правило, что всякое заимствование должно отмечаться. Оно отмечалось особым шрифтом с указанием, откуда это заимствование сделано. Это значительно облегчало использование источников. «Monumenta Germaniae» сначала издавались в виде фолиантов, а позднее — томами in quarto.
Впоследствии кроме чисто научных публикаций в издании «Исторические памятники Германии» стали еще выходить in octavo учебные издания — извлечения из наиболее важных источников для учебных целей. Кроме того, после 1886 г., когда после смерти Вайца директором издания стал Ваттенбах, начали публиковаться переводы этих источников на немецком языке в серии «Историки ранней истории Германии»23.
Деятельность «Monumenta Germaniae» дала значительный толчок изучеиию германской истории. Немецкая медиевистика благодаря этому изданию получила большие фонды печатных источников, и Германия стала в этом деле обгонять другие страны, но воздействие этих публикаций источников начало сказываться на истории немецкой исторической литературы уже во второй половине XIX в. Однако нам важно было отметить, что начало этого издания находилось в тесной связи с общим развитием германской исторической науки первой половипы XIX в.