Стадия раннепервобытной (раннеродовой) общины
Общие сведения Стадия раннепервобытной (ранне-родовой) общины характеризуется простым присваивающим хозяйством так называемых низших охотников, рыболовов и собирателей и соответствующими ему примитивными формами общественных отношений. Но ни во временном, ни в пространственном отношении эта стадия не была единообразной. За 25 — 30 тыс. лет ее существования человечество прошло значительный путь развития и на теперь уже очень обширной области своего расселения создало разнообразные формы производственной деятельности.
Прежде всего на протяжении этой стадии наблюдался заметный рост производительных сил. Не менее чем в 3 — 4 раза расширился ассортимент орудий труда, в том числе особенно эффективных составных орудий. Очень большое значение имело изобретение лука со стрелами, появление которого часто считают гранью между двумя этапами присваивающей деятельности: архаическим и более развитым охотничье-собиратель-ским хозяйством, в ряде районов сочетавшимся также и с рыболовством. Правда, грань эта не универсальна. В Южной Америке, Океании и Юго-Восточной Азии известны охотничьи общества, пользовавшиеся не луком со стрелами, а другим эффективным оружием дальнего действия — духовой стрелометательной трубкой. Все же, как показывают археологические и этнографические материалы, шире всего как усовершенствованное охотничье оружие распространился лук со стрелами, и поэтому в нем со сделанной оговоркой можно видеть важный рубеж между двумя этапами развития присваивающей экономики. Археологически эти два этапа соответствуют эпохам верхнего палеолита и мезолита. Немалое значение имели и другие сдвиги в вещественных производительных силах на этой стадии, в частности, приручение собаки, усовершенствование водных транспортных средств, орудий рыболовства (сети и простейшие крючки) и морского зверобойного промысла (гарпуны).
Прогрессировали субъективные производительные силы — производственные навыки человека. Расширились знания о природной среде, накопился производственный опыт, улучшилась организация коллективного труда. Труд был простой кооперацией, т. е. сотрудничеством, не знавшим продвинутых форм общественного разделения труда. Он заключался в совместных трудовых затратах для выполнения более или менее однородных работ и мог принимать различные конкретные формы. Так, при загонной охоте объединялись трудовые усилия отдельных индивидов по отношению к одному и тому же предмету труда, а при охоте на мелкую дичь и собирательстве эти усилия параллельно применялись к различным, но однородным объектам. Конечно, даже такую простую кооперацию не следует понимать упрощенно. Полной однообразности трудовых операций никогда не было. При той же загонной охоте выделялись опытные организаторы, загонщики, новички, помогавшие разделывать и нести добычу, и т. д. Постепенное усложнение производственных навыков чем дальше, тем больше требовало хозяйственной специализации. Поэтому существовавшее уже в праобщине естественное разделение труда по полу и возрасту получило теперь дальнейшее развитие. Мужчина стал преимущественно охотником, а позднее обычно и рыболовом, женщина сосредоточилась на собирательстве, на домашнем хозяйстве, стала хранительницей очага. Дети и старики помогали трудоспособным членам общины. Старики, кроме того, обычно являлись хранителями коллективного опыта и активно участвовали в изготовлении орудий труда. Подобное разделение функций вело к росту производительности труда всего коллектива.
Значительной стала также пространственная вариативность в производственной деятельности. Ведь в первобытности человек в несравненно большей степени, чем позднее, зависел от природных условий. Отметим только наиболее разительные различия, связанные с особенностями природной среды. У общин, живших в умеренных, а тем более в северных широтах, собирательство, видимо, играло меньшую роль, чем у общин субтропических и тропических широт. У первых ассортимент каменных орудий обычно был шире, у вторых — ограниченнее, так как наряду с камнем широко применялись дерево и бамбук. Первые создали долговременные искусственные коллективные жилища, вторые чаще обходились без них. И т. д., и т. п.
Стадия раннепервобытной общины — время существования человека современного вида, и для ее исторической реконструкции широко применяют наряду с археологическими материалами этнографические аналоги. Это — коренное население Тасмании и Австралии, аэта Филиппин, семанги и часть сеноев Малакки, лесные андаманцы и ведды Шри-Ланки, бушмены пустыни Калахари, часть эскимосов, огнеземельцы и некоторые другие племена Южной Америки. Правда, все это, как правило,— племена мезолитического облика, но в культуре многих из них сохранились и верхнепалеолитические традиции. Это в ряде случаев позволяет использовать сведения по ним для исторической реконструкции стадии в целом.
Подъем производительных сил и расширение первоначальной ойкумены. С появлением человека современного вида мы вступаем в эпоху заключительного этапа развития палеолитической каменной техники — эпоху верхнего палеолита. Эта эпоха по сравнению с эпохой среднего палеолита, или эпохой мустьерской культуры, характеризуется значительным подъемом производительных сил, выразившимся не только в росте численности человеческих коллективов и расширении возможностей овладения природой, но и в значительном усовершенствовании технологии, т. е. в улучшении самой техники обработки камня и разнообразии и специализации изготавливаемых орудий труда.
В распоряжении современной науки отсутствуют пока сколько-нибудь надежные данные для определения численности древнейшего человечества в разные эпохи его развития. Поэтому основанием для утверждения о численности человечества более являются общие соображения и число и размеры верхнепалеолитических поселений, чем конкретные данные. В целом верхнепалеолитическая ойкумена гораздо больше насыщена памятниками, исчисляемыми тысячами, чем среднепалео-литическая и тем более нижнепалеолитическая. Разумеется, и памятники эти сохранились лучше, но увеличение их числа на порядок не может не отражать увеличение численности и плотности населения в эпоху верхнего палеолита, хотя конкретные цифры для характеристики этих параметров остаются неизвестными.
Повышение уровня орудийной оснащенности человечества в это время имеет своей причиной изобретение новой техники обработки камня. С типичного для мустьерской культуры дисковидного нуклеуса пластины скалывались под углом, они были бесформенны и грубы, и толщина и особенно ширина их были неодинаковы. Для получения пластин в эпоху верхнего палеолита использовался так называемый призматический нуклеус, т. е. каменная заготовка достаточной высоты и правильной формы, с которой пластины скалывались по всей ее длине. В результате эти пластины имели строго правильную форму и достаточно равномерную толщину и ширину по всей своей длине. Эти пластины служили заготовками, которые с помощью разнообразных типов боковой и концевой ретуши превращались в подлинные орудия — проколки, шилья, концевые скребки, ноже-видные пластинки и т. д. Широкое использование дерева и кости, материалов мягких и податливых, позволяло в большом количестве получать составные орудия, вставляя специально подготовленные ножевидные пластинки в прорезанные в дереве и кости пазухи или привязывая высушенными жилами или веревками растительного происхождения каменные наконечники копий или колуны к деревянным и костяным рукояткам.
Все это резко усилило убойную силу орудий и до-бычливость охоты. Для верхнепалеолитического времени типичны долговременные стойбища, использовавшиеся, по-видимому, по нескольку десятилетий: такие стойбища открыты во Франции, Чехо-Словакии, на территории европейской части СССР. Только их использованием на протяжении нескольких десятилетий и можно объяснить огромные скопления в их культурном слое остатков сотен и тысяч крупных животных — лошадей, бизонов и даже мамонтов. Ясно, что охота была облавной, в противном случае невозможно было бы объяснить ее эффективность, но по отношению к ее конкретным формам, к сожалению, приходится повторить то же, что было сказано выше о загонной охоте ранне- и среднепа-леолитического времени: мы ничего не знаем об этих конкретных формах, можем предполагать только, что при загоне использовался огонь, возможно, какие-то шумовые эффекты, чтобы напугать животных, которые жались к каким-то обрывам или оврагам, может быть, специально вырытым ловчим ямам или открытым пространствам с врытыми в них заостренными кольями. Так или иначе продуктивность охоты и обилие добычи снабжали верхнепалеолитического человека всем необходимым для поддержания жизни в условиях перехода от мягкого и теплого климата последней межледниковой эпохи к суровым условиям эпохи последнего оледенения, на которую падает завершение верхнего палеолита: пищей, шкурами для покрытия жилищ и изготовления одежды.
В горных местностях с развитым карстом верхнепалеолитические люди продолжали использовать под жилища пещеры, теперь уже не только навесы, но и достаточно глубокие пещеры с разветвленными внутренними ходами. В Испании, Франции, Швейцарии, Австрии, на Балканском полуострове, в Крыму, на Кавказе и в Средней Азии открыты многочисленные стоянки пещерного типа. Но в открытых местностях создавались жилища, иногда достаточно обширные и поэтому явно коллективные, с несколькими очагами и достигавшие длины в 35 и ширины в 15 м. Каркасом им служили кости крупных животных, покрытием — ветви и шкуры. Вырывались и неглубокие землянки, иногда достигавшие больших размеров — до 200 м 2. Вполне очевидно, что I потолок в таких крупных землянках должен был укрепляться во избежание обвала длинными жердями, изготовление которых свидетельствует еще об одной стороне производственной деятельности верхнепалеолитических людей. Очевидно и другое — подобное жилище должно было иметь отверстие в крыше для свободной циркуляции воздуха и выхода дыма. В общем, человек эпохи верхнего палеолита научился хорошо защищать себя от непогоды и перешел к определенной оседлости, так как конструирование жилища не могло не требовать больших затрат труда и поэтому использовалось долговременно. Но, и покидая жилище, человек был, по-видимому, уже защищен от дождя и холода. Обилие в каменном инвентаре верхнепалеолитических стоянок шильев и иголок, в том числе и иголок с ушками, говорит об изобретении шитья. Шитье это было, конечно, грубым, в качестве ниток использовались специально приготовленные сухожилия или растительные волокна, но так или иначе все это дает возможность предполагать наличие у верхнепалеолитического человека простейшей одежды из шкур животных.
Однако все сказанное опирается в основном на изучение европейских верхнепалеолитических памятников. При условии менее богатой охотничьей добычи или отсутствии достаточно четко выраженной традиции оседлости, возможно, из-за отсутствия удобных мест поселений мы натыкаемся на временные лагеря, т. е. такие места поселений, которые возникали вокруг крупной охотничьей добычи и существовали до тех пор, пока эта добыча поедалась. Два таких временных лагеря бродячих или полубродячих групп охотников открыты и описаны в южных районах Западной Сибири. Практически здесь мы подступаем к новой проблеме — проблеме локальных различий в культуре верхнепалеолитического времени, но, прежде чем осветить эту проблему в полном объеме, нужно сказать несколько слов о хронологических рамках верхнего палеолита и динамике верхнепалеолитического развития.
Начало верхнего палеолита, как уже говорилось, отстоит от современности примерно на 40 — 45 тыс. лет. При этом речь идет не о появлении того или иного типичного элемента верхнепалеолитической индустрии, так как какие-то верхнепалеолитические черты в обработке камня появлялись и раньше, а обо всем комплексе основных технологических достижений палеолита, который только и обусловил наступление верхнепалеолитического времени. Окончание верхнепалеолитической эпохи по-разному датируется различными авторами. Некоторые видят в изобретении лука ту черту, которая обозначает рубеж между верхним палеолитом и следующим за ним мезолитом. Другие настаивают на решающем значении появления микролитической * техники, т. е. изготовления чрезвычайно малогабаритных орудий. Наконец, третьи указывают на вымирание крупных представителей четвертичной фауны, изменение способов охоты, ставшей менее продуктивной, возрастание роли рыболовства, переход от относительно прочной оседлости к созданию сравнительно кратковременных лагерей, о жизни в которых мы знаем лишь по очень маломощному оставшемуся от них культурному слою. По сути дела все перечисленные признаки отражают разные стороны единого процесса, ознаменовавшего переход от четвертичного периода к современной геологической эпохе и соответствующий перелом в истории общества, перешедшего от верхнепалеолитической эпохи к мезолиту и неолиту. Исчезновение крупных животных заставило перейти к микролитической технике, более пригодной в условиях охоты на мелких животных и птиц, а также при рыболовстве. Последнее было вынужденным из-за недостатка в белковой пище. Охота за мелкими животными потребовала от человеческих коллективов большей подвижности, а это, в свою очередь, заставляло их менее обстоятельно обживать тот или иной удобный участок земли и чаще менять местоположение, что и обусловило бедность мезолитических стоянок по сравнению с верхнепалеолитическими. Возможно, и изобретение лука было инспирировано потребностями охоты на мелких животных. Весь комплекс этих взаимосвязанных и взаимообусловенных явлений падает примерно на 10— 12 тысячелетия до н. э., т. е. на 1214 тысячелетия от современности. Этим временем и следует датировать окончание верхнепалеолитического периода.
До сравнительно недавнего времени в европейской археологии главенствовала периодизация, возникшая на заре археологической науки. Эта периодизация до сих пор иногда находит место на страницах популярных книг по археологии. Верхнепалеолитическая эпоха делилась в соответствии с этой периодизацией на три периода — ориньяк, или ориньякский, солютре, или со-лютрейский, и мадлен, или мадленский. Все они получили наименнования по названию местечек во Франции, где были исследованы соответствующие памятники. Археологически наиболее выразительно была охарактеризована эпоха солютре, для которой типичными считались прекрасно выделанные двусторонне обработанные орудия — наконечники копий, ретушь на которых действительно обращала на себя внимание красотой и правильностью. Для ориньякской эпохи были характерны более или менее все верхнепалеолитические формы, для мад-ленской — значительное богатство бытовавшей наряду с каменным инвентарем костяной индустрии. Однако открытие и изучение верхнепалеолитических памятников в последние два-три десятилетия показали, что эти якобы эпохи — не более чем узколокальные археологические культуры, свойственные им признаки сосредоточены в памятниках поименнованных районов и они не могут претендовать ни на какое общее значение. Кроме них описаны еще более десятка таких локальных культур в верхнем палеолите Европы; для каждой из них также описан тот или иной набор технологических признаков; они все относятся к разным этапам верхнепалеолитического времени, иногда существовали на протяжении значительного отрезка времени, более или менее сравнимого с длительностью верхнепалеолитической эпохи в целом. Поэтому сейчас развитие верхнепалеолитического населения Европы рисуется в виде совокупности местных культурных тенденций, замкнутых в пределах отдельных районов, но реестр этих тенденций далек от полноты из-за наличия неизученных территорий, а генетические взаимоотношения между ними неясны. Поэтому общепринятой периодизации нет, никому пока еще не удалось свести выявленное локальное многообразие и богатство памятников к каким-то стадиальным закономерностям.
Опыт интерпретации памятников верхнего палеолита Европы, которые исследованы несравненно лучше, чем памятники всей остальной ойкумены, демонстрирует необходимость большой осторожности в выделении каких-то обширных по ареалу культур или этапов развития. Поэтому и последующая характеристика носит весьма общий характер, скорее показывая уровень нашего незнания, нежели предполагая действительно объективные и бесспорные результаты. Что касается Кавказа, Передней и Средней Азии, частично Южной Азии, то в тех пределах, в каких мы располагаем какой-то информацией, характер локальной дифференциации и динамика развития повторяют то, что более или менее известно в Европе. Иными словами, какая-то локально приуроченная группа памятников обнаруживает какие-то специфические приемы обработки камня и наборы орудий, которые повторяются в хронологически разновременных стоянках, демонстрируя определенную свойственную лишь данному району тенденцию развития. Советский археолог Г. П. Григорьев называет их линиями развития. Термин этот довольно широко употребляется в литературе, есть и другие обозначения, но в основе того явления, которое обозначается, лежит изначально одно и то же — территориальное обособление технологических приемов, возникшее в результате то ли географической, то ли социальной изоляции. Конкретно выявить факторы этой изоляции в каждом отдельном случае мы пока не в состоянии.
В Северной Азии известных верхнепалеолитических памятников немного, ряд новейших памятников пока еще не описан, все они более или менее однородны за одним исключением. Речь идет о двух стоянках — Мальте и Бурети на Ангаре и ее притоке Белой, открытых и исследованных М. М. Герасимовым и А. П. Окладниковым и находящихся по прямой на расстоянии меньше 20км одна от другой. Наземные жилища, исключительное богатство костяного инвентаря, скульптура из кости, костяные женские статуэтки, до какой-то степени каменный инвентарь — все это, безусловно, западные аналогии, достаточно явственно напоминающие Европу. На этом основании А. П. Окладников выдвинул даже гипотезу о переселении каких-то европейских групп в Прибайкалье. До сих пор трудно сказать, в какой мере справедлива эта смелая гипотеза — в нашем распоряжении слишком мало данных для оценки гипотез подобного рода. Можно только отметить, что на одной из мальтийских женских статуэток отчетливо моделировано лицо, и оно больше похоже на монголоидное, а не на европеоидное. Резцы младенца из погребения на стоянке Мальта обнаруживают так называемую лопато-образность, правда, довольно слабо выраженную,— скорее монголоидный, чем европеоидный признак. Но вне зависимости от генетической интерпретации своеобразия стоянок Мальта и Буреть ясно, что они образуют какой-то локальный тип памятников, не повторяющийся пока нигде в Северной Азии. Что же касается других групп памятников, то они не имеют богатого костяного инвентаря, на них не найдена костяная скульптура и женские статуэтки. Типологически каменный инвентарь отличается известной архаичностью форм, и эта особенность, по-видимому, может считаться наиболее типичной чертой североазиатского верхнего палеолита.
Примерно то же можно повторить и про Центральную Азию, подразумевая под ней в первую очередь территорию Монголии: из Синьцзяна до сих пор ничего неизвестно, с Тибетского нагорья происходят случайные и маловыразительные находки. Но монгольские памятники обнаружены преимущественно на поверхности, и предстоит еще большая работа по поиску стратифицированных местонахождений, которые позволят поместить верхнепалеолитические памятники Монголии в стратиграфическую колонку верхнепалеолитических памятников других территорий. Переходя к Восточной Азии, особенно ее северной части, следует напомнить, что верхнепалеолитические черты и даже какая-то тенденция к микролитической технике появились здесь приблизительно на 20 тыс. лет раньше Европы. Эта тенденция продолжает реализовывать себя, насколько можно судить по известным памятникам, и на протяжении всего верхнего палеолита. В системе гротов Чжоуко-удянь открыто местонахождение, получившее наименнование Верхней пещеры и относящееся, насколько можно об этом судить, опираясь на стратиграфические и археологические данные, к самому концу верхнепалеолитической эпохи. Оно дает нам богатую серию орудий из кости, хотя образцов изобразительного искусства там нет. В то же время в Юго-Восточной Азии не обнаружены богатые наборы костяных изделий, каменные орудия достаточно грубы и невыразительны, среди них много крупных форм. В общем, каждая из рассмотренных нами территорий показывает нам что-то своеобразное, но для оценки этого своеобразия нам недостает пока ни достаточной информации, ни сколько-нибудь полного теоретического осмысления локального многообразия культуры в эпоху верхнего палеолита.
Из предшествующего локального обзора выпала Африка, но, прежде чем перейти к ней, логичнее остановиться на проблеме расширения первоначальной ойкумены и заселения Америки и Австралии. Проблема эта до сих пор дискутируется в современной науке. В принципе проблема заселения Америки человеком на каком-то отрезке четвертичной истории была осознана только в начале XX в., в XIX столетии неоднократно аргументировалась мысль об автохтонном происхождении человека в Америке и в поддержку ее приводились многочисленные ископаемые находки якобы предков человека глубокой древности. Позже было убедительно доказано, что все эти находки представляют собою артефакты *, не имеющие к проблеме происхождения американского человека никакого отношения. Тщательное изучение животного мира обеих Америк позволило твердо установить важный для нашей темы факт — отсутствие среди американских приматов высших форм, от которых могли бы произойти люди, и в живом, и в ископаемом состоянии. Все это инспирировало в начале века оформление гипотезы заселения Американского материка человеком из Старого Света, но конкретные формы этой гипотезы были многообразны, и прошло несколько десятков лет, прежде чем она приняла свою современную форму.
Сначала казалось естественным, что Америка была заселена через Тихий океан из Юго-Восточной Азии. Многочисленные адепты этой гипотезы, среди которых широтой эрудиции и остроумием догадок особо следует выделить крупнейшего французского этнолога — американиста и океаниста Поля Риве, собрали достаточно большое число совпадений в языке и материальной культуре между американскими индейцами, особенно индейцами Южной Америки и народами островного мира Юго-Восточной Азии. Однако критическая ревизия всех этих наблюдений показала, что часть этих совпадений могла возникнуть конвергентно, а другая часть есть плод недостаточно тщательной фиксации первичных данных. Поэтому от океанического пути заселения Америки с запада пришлось отказаться, и сейчас У этой идеи нет сторонников среди серьезных ученых.
Но океанический путь заселения Америки, теоретически говоря, возможен и с востока, т. е. через Атлантический океан. Здесь опять не раз указывалось на культурные аналогии между цивилизациями Центральной Америки и древними цивилизациями Африканского континента, но и эти аналогии не нашли подтверждения при более серьезном сравнении. Поэтому как бы ни решался вопрос о наличии сухопутных мостов в Атлантическом океане, по которым человек мог перебраться в Америку, как бы ни решался вопрос о реальном существовании легендарной Атлантиды, антропологические особенности коренного населения Америки и характерные черты их культуры таковы, что они не дают никакого основания говорить об их родстве с антропологическим и культурным миром Африки. В 1960-х годах на страницах издаваемого и сейчас чрезвычайно авторитетного международного журнала «Современная антропология» была проведена дискуссия о возможности заселения Америки человеком из Европы через Исландию и Гренландию. Почти все участники этой дискуссии высказались против такой возможности.
Остается, следовательно, только один-единственный путь, он и принят современной наукой — путь через Берингов пролив из Азии. Заселение Америки человеком этим путем имело место примерно 20 — 25 тыс. лет тому назад, а в это время на месте Берингова пролива существовал обширный сухопутный мост, получивший у геологов и палеогеографов название древней Берингии. Древнейшие жители Американского континента оставили много стоянок, и поэтому палеолит в Америке известен достаточно хорошо. Но мы уже знаем, что каменные орудия меняются очень быстро, что и затрудняет определение генетических связей с помощью их формы и способов обработки. Для палеолита Америки типичны несколько форм орудий, не находящих никаких аналогий в Старом Свете, и, хотя преемственная связь американского палеолита с азиатским совершенно несомненна, поиски этих аналогий остаются пока безуспешными.
Рассмотренный путь заселения Америки человеком в целом похож на аналогичный путь заселения человеком Австралии. Геологические исследования также вскрыли здесь, на подступах к Австралии, в районе нынешнего Большого Зондского архипелага, целую систему сухопутных мостов, по которым человек и перебрался из Азии в Австралию. Произошло это, видимо, еще раньше, чем переход человека в Америку: дата наиболее древних остатков человека и его культуры в Австралии отстоит от современности почти на 40 тыс. лет, на Новой Гвинее — примерно на 25 тыс. лет.
Возвращаясь теперь к Африканскому материку, следует сказать, что в эпоху верхнего палеолита Африка сохранила свое своеобразие, присущее ей в среднепале-олитическое время. На севере с какими-то модификациями сохраняется та форма индустрии, которая была здесь представлена и в эпоху среднего палеолита. Может быть, типы орудий в верхнем палеолите более совершенны, но прогресс в общем несуществен. Что же касается остальной территории, то отдельные находки верхнепалеолитических индустрии сделаны более или менее повсеместно, но сами индустрии плохо укладываются в какие-то типологические схемы и отличаются крайним местным своеобразием. Очевидно, систематизация памятников верхнепалеолитического времени на территории Африки еще представляет собою проблему будущего.
В мезолите хозяйство и материальная культура испытывали заметные изменения, которые в той или иной степени сказались во многих областях ойкумены.
К началу мезолита плейстоцен сменяется голоценом: ледниковый период закончился. Это непосредственно отразилось на климате, флоре и фауне значительной части Евразии и Северной Америки. Позднее сходные изменения произошли и в некоторых областях, на знавших оледенения — в Австралии и местами в Африке, где возросла аридность. Повсеместно здесь исчезли такие наиболее крупные животные, как мамонты и шерстистые носороги или австралийские гигантские сумчатые. В других областях ойкумены также исчезли многие виды или резко сократилось поголовье крупных млекопитающих. Поэтому многие ученые, видимо, не без оснований связывают изменение фауны не только сч<лиматически-ми изменениями, но и с деятельностью верхнепалеолитических общин — хищнической охотой или нарушением экологического равновесия.
Из-за природно-хозяйственных особенностей различных областей ойкумены фаунистический кризис рубежа верхнего палеолита и мезолита неодинаково сказался на хозяйстве и материальной культуре мезолитических общин. Но прямо или косвенно — через культурные влияния — он коснулся большой части первобытного человечества.
Переход к охоте на менее крупных животных потребовал расширения охотничьего промысла и большего разнообразия его приемов. Распространилась добыча не только средних, но и мелких млекопитающих и птиц. Появилась потребность в усовершенствованном дальнобойном охотничьем оружии. Им стал прежде всего лук со стрелами, а также такие его аналоги, как духовая стрелометательная трубка и более эффективная — упругая и утяжеленная грузом — копьеметалка. Наряду с загонной охотой получила развитие индивидуальная с засадами или скрадыванием, т. е. незаметным приближением к добыче. В мезолите (а местами, возможно, уже в конце верхнего палеолита) была приручена собака. Она стала хорошим помощником на охоте, хотя этот первый шаг в становлении скотоводства, вероятно, не преследовал прямо охотничьих целей. Намного шире стало практиковаться известное уже на предыдущей стадии рыболовство, а местами возник и морской зверобойный промысел. Усовершенствовались приемы рыболовства, в котором помимо запруд применялись острога, лук со стрелами, верши. Повсеместно интенсифицировалось собирательство с такими его орудиями, как, например, утяжеленная специальным грузом землекопалка или скребки для вскрытия раковин с моллюсками.
Для мезолита характерно дальнейшее облегчение веса каменных орудий, достигнутое широким использованием микролитов. Микролиты — маленькие, в 1 — 2 см длиной, заостренные изделия из кремня, агата, обсидиана, роговика и т. д. в форме треугольников, сегментов, ромбов, трапеций. Употреблялись они как наконечники стрел или в качестве вкладышей в пазы костяной либо деревянной оправы, закрепляемых с помощью смолы. Такие вкладышевые орудия появились уже в верхнем палеолите, но широко распространились только в мезолите. Они обладали более высокими рабочими качествами и еще более уменьшили зависимость населения от природных запасов камня. Но микролитическая техника не была универсальной. Наряду с вкла-дышевыми орудиями во многих областях существовали, а местами и преобладали макролиты — грубооббитые топоры и кирки.
Образ жизни мезолитических общин, как правило, определялся тем, что в условиях оскудевшей сухопутной фауны они стремились использовать все охотничьи, рыболовческие и собирательские ресурсы. Это вело к усилению подвижности, принимавшей в одних случаях сезонно-оседлый, в других бродячий характер. Вместе с тем было уже немало относительно оседлых общин, которые обосновались на побережье рек и морей и занимались преимущественно рыболовством, собиранием моллюсков и даже морским зверобойным промыслом. Значительной оседлости достигли также общины с комплексным рыболовческо-охотничье-собирательским хозяйством, получившим заметное распространение к концу мезолита. Различия в хозяйственной деятельности, естественно, приводили к различиям в материальной культуре населения отдельных областей и районов.
Мезолитические общины с разносторонним хозяйством широко представлены археологическими культурами всех континентов, хотя их техника не всюду была микролитической. Так, в Западной Европе это культуры азиль, тарденуа и лингби, в Восточной Европе — сви-дерская, на Ближнем Востоке — кебара, в Юго-Восточной Азии — хоабиньская и т. д. В качестве примера рассмотрим культуры аборигенов Австралии так называемого среднего периода, так как на этом материке может быть относительно легко сопоставлено археологическое прошлое с этнографическим настоящим.
В австралийских культурах среднего периода — тартанга, пирри и бонди — представлены небольшие ретушированные каменные орудия, которые определяют как топоры или долота, ножи, узкие листовидные острия, использовавшиеся в качестве наконечников копий, скребки, шилья и в возраставшем количестве вкладыши — микролиты. Найдены также орудия из кости и раковин, в частности заостренные с обеих сторон палочки, которые могли применяться и как наконечники копий, и как рыболовные крючки, и как приспособления для извлечения из раковин моллюсков. Часть этих орудий дожила до нового времени, почему даже известны их аборигенные названия: топоры или долота — «тула», заостренные палочки — «мудук» и т. д. Из-за изоляции Австралии в технике ее населения наблюдались два встречных процесса — эволюция и регресс. Австралове-Ды даже не исключают того, что некогда здесь был известен лук со стрелами, затем по каким-то причинам Утраченный.
Этнографические данные позволяют получить более цельное представление о хозяйстве и материальной культуре австралийского мезолита. Аборигены охотились на кенгуру и других сумчатых, страусов, а на побережье также на тюленей и морских черепах. Охота велась как коллективно — загоном, так и индивидуально — скрадыванием. По некоторым данным, на охоте использовалась собака динго. Важнейшим охотничьим и одновременно боевым оружием были копье и палица. Имелось несколько видов простых и составных копий. Большинству общин была известна деревянная копье-металка, к которой часто прикреплялась каменная тула. Она утяжеляла копьеметалку и к тому же делала ее орудием полифункционального назначения. Палицы, к которым также часто прикрепляли тулу, были как ударными, так и метательными. Особым видом последних были изогнутые плоские палицы — бумеранги, которые издалека и с большой силой поражали цель. Знаменитая, хотя и менее эффективная, разновидность этого оружия — винтообразно изогнутый «возвращающийся бумеранг», применявшийся для охоты на птиц. Там, где предоставлялась возможность, ловили рыбу и били морского зверя, пользуясь острогой, крючками, вершами или другими ловушками. Повсеместно большую роль играло собирательство съедобных кореньев, злаков, плодов, ягод, водорослей, моллюсков, яиц, насекомых, личинок, ракообразных и т. д. С ним граничила охота на мелких животных — грызунов, ящериц, змей. Главным орудием этого промысла была заостренная палка-копалка.
Передвигаясь в поисках средств существования большую часть времени по своей промысловой территории, австралийцы строили лишь небольшие временные жилища, шалаши, ветровые заслоны. Но местами возникали и сезонно-оседлые поселки с вместительными (иногда до 120 кв. м) каркасными постройками. В Австралии ночная температура подчас опускается ниже нулевой отметки, и приходится защищаться от холода. Тем не менее согревающей одеждой (из шкурок опоссума или молодых кенгуру) пользовались далеко не всюду — чаще натирались жиром или смесью жира с охрой. Главной защитой от холода был огонь, который добывали трением. На огне же жарили, пекли или тушили в нагретых кострами земляных ямах животную пищу. Варки еще не знали.
По-другому жили мезолитические общины, ориентированные преимущественно на прибрежные ресурсы. Они представлены, например, археологическими культура in маглемозе в Западной Европе и сходными с ней в Восточной Прибалтике, дземон в Японии, капси на побережье Северной Африки, рядом культур Северо-Восточной Сибири, северной и южной оконечностей Американского материка. Одна из них — культура яга-нов и алакалуфов Огненной Земли — в силу изоляции этого архипелага может быть в общих чертах охарактеризована по этнографическим данным нового времени.
Яганы и алакалуфы ловили рыбу, собирали моллюсков и крабов, охотились на морского зверя и птиц, часть яганов — также на гуанако. На суше собирали коренья, ягоды, грибы. Главным охотничьим оружием были копья и гарпуны с зазубренными костяными наконечниками. Были известны и лук со стрелами, снабженными каменными или костяными наконечниками, а также праща и бола. Применялись охотничьи собаки. Для ловли рыбы пользовались леской со скользящей петлей или плетеной ловушкой, для собирания даров моря — древками с расщепленным наконечником. Многие орудия труда — ножи, скребки, шилья и т. п.— были сделаны из раковин и кости, реже из камня, так как его залежами располагали только алакалуфы. Лодки, иногда достигавшие в длину 6 м, сшивали из коры, и, хотя это требовало большого труда, они были недолговечными. Жилища сооружали из стволов деревьев или ветвей, покрывая их зимой тюленьими шкурами, а летом — корой, листьями, водорослями. Жилища были невелики, но имеются сообщения и о крупных общественных сооружениях. Посреди хижины (а также и посреди лодки — на земляном возвышении) почти всегда поддерживался огонь. Одеждой служили короткие распашные плащи из тюленьих или выдровых шкур и небольшие передники. Пищу жарили или пекли, но уже умели и подогревать воду, бросая в раковинные сосуды раскаленные камни. Это было так называемое камневаре-ние — наиболее примитивный способ варки. В окружавших поселения свалках кухонных отбросов было много раковинных куч, что вообще типично для ориентированных на прибрежные ресурсы мезолитических культур. За такими кучами в археологии закрепился датский термин «кьеккенмьеддинги» .
Социально-экономические отношения. Историческая реконструкция социально-экономических отношений в раннепервобытной общине, как, впрочем, и всех других аспектов характерных для нее общественных отношений, представляет большие трудности. Сколько-нибудь уверенно судить об общественных отношениях можно только по данным этнографии. Этнография же, как уже говорилось, располагает сведениями главным образом лишь о раннепервобытных общинах мезолитического облика. Между тем на значительной части ойкумены к эпохе мезолита изменилась природная среда, население стало более подвижным, и это не могло не отразиться на самых различных сторонах его жизни. К тому же ко времени, когда этнография впервые занялась изучением раннепервобытной общины, последняя повсеместно претерпела изменения, связанные с развитием в условиях изоляции или же, напротив, с влиянием соседних обществ, с европейской колонизацией и т. п. Из-за всего этого для исторической реконструкции стадии в целом приходится прибегать к проекции данных мезолитического времени на верхнепалеолитическое время и пользоваться методом не только аналогов, но и пережитков. Получаемая картина во многом предположительна и неодинакова у разных ученых. Однако имеющиеся разногласия — это, как правило, разногласия по относительно частным вопросам. Они не затрагивают главного: понимания общественных и прежде всего производственных отношений в раннепервобытной общине как отношений коллективистических.
На протяжении всей стадии раннепервобытной общины уровень производительных сил был таков, что, во-первых, выжить можно было только при условии тесной кооперации трудовых усилий и, во-вторых, даже при этих условиях общественного продукта добывалось не больше или немногим больше, чем было необходимо для физического существования людей.
Добыча таких крупных животных, как мамонт или шерстистый носорог, в позднем палеолите приледнико-вых областей Евразии, загонная охота на лошадей, быков, оленей и других стадных животных, повсеместно практиковавшаяся в верхнем палеолите и не утратившая своего значения в мезолите, ловля рыбы с помощью различных ловушек, сооружение жилищ и лодок — все это всегда или достаточно часто требовало совместных усилий общины. Но дело не сводилось к необходимости коллективных действий. Результаты присваивающего хозяйства далеко не всегда предсказуемы: в любом из его промыслов может повезти и не повезти. Поэтому даже при индивидуальной охоте, рыболовстве, собирательстве неудачу одних приходилось возмещать удачей других.
Это было тем более необходимо, что совокупной добычи общины во всех областях ее присваивающей деятельности и на протяжении года в целом обычно едва хватало для обеспечения жизненных потребностей. Конечно, были сезоны, когда создавался избыток пищи, и имелись районы, где такой избыток образовывался относительно чаще. Но в целом простое присваивающее хозяйство низших охотников, рыболовов и собирателей позволяло получать, как правило, лишь жизнеобеспечивающий и только как исключение избыточный продукт. И тем самым для раннепервобытной общины становились необходимы коллективная собственность и уравнительное, или равнообеспечивающее, распределение.
В коллективной собственности, по-видимому, находилось прежде всего главное средство производства — земля, в данном случае промысловая территория со всеми имевшимися в ее пределах объектами охоты, рыболовства и собирательства, сырьем для производства орудий, утвари и т. п. Такой порядок засвидетельствован, в частности, у аборигенов Австралии, яганов и большинства других, сходных с ними по уровню развития этнографических групп. В то же время у некоторых таких групп (алакалуфы, часть эскимосов, хадза Восточной Африки) собственности на промысловую территорию вообще не было, и на этом основании часть ученых считает, что на стадии раннепервобытной общины собственность на угодья не фиксировалась. Это едва ли верно: отношение к земле как к «ничейной» встречалось преимущественно лишь там, где экстремальные природные условия вынуждали соседние группы взаимно пользоваться важнейшими угодьями.
Широко засвидетельствована также коллективная собственность на охотничьи загоны и рыболовные запруды, лодки, жилища и огонь. Сложнее вопрос о том, как понимать принадлежность отдельным лицам индивидуальных и притом часто изготовленных ими самими орудий труда — топоров, копий, луков со стрелами и т- п., равно как и различной бытовой утвари, одежды и украшений. В этнографических описаниях они обычно характеризуются как личная собственность, и косвенно это подтверждается тем, что со смертью владельца они либо погребались вместе с ним, либо наследовались близкими. Такие погребения известны и на археологическом материале, например, на верхнепалеолитической стоянке Сунгирь в Сибири. Наконец, в пользу этого понимания принадлежности индивидуальных орудий и бытовых предметов говорят некоторые общие соображения: ясно, что их наиболее эффективное использование было возможно лишь в том случае, если они соответствовали индивидуальным особенностям владельца. Но, с другой стороны, у аборигенов Австралии, алакалуфов, яганов, бушменов и ряда других групп существовали обычаи, разрешавшие брать без спроса принадлежавшие члену той же группы предметы либо даже обязывавшие ими делиться. Исходя из этого, некоторые ученые полагают, что в данном случае имело место только личное пользование вещами, находящимися в коллективной собственности. Видимо, все же правильнее говорить о нестрогой личной собственности, как бы подчиненной общему принципу коллективной собственности.
Коллективной была и собственность на пищу или другую добычу. Независимо от того, как — коллективно или индивидуально — она была добыта, распределение ее было уравнительным, или равнообеспечивающим. По-видимому, древнейшим принципом дележа добычи, отмеченным у ряда низших охотников, рыболовов и собирателей, а в пережитках — и у более развитых групп первобытного человечества, был ее раздел между присутствовавшими либо всеми вообще членами общины. При этом даже самый удачливый добытчик получал не больше других. Во многих общинах аборигенов Австралии человек, убивший кенгуру, не имел на него никаких особых прав, и при разделе ему доставалась едва ли не худшая часть мяса. У бушменов, по сообщению очевидца XVIII в., все члены группы имели право на долю в охотничьей добыче каждого. У одной из групп канадских эскимосов, по свидетельству известного полярного исследователя К. Расмуссена, люди жили в состоянии настолько выраженного коммунизма, что даже не было охотничьих долей и все трапезы были совместными. Ч. Дарвин во время своего путешествия на корабле «Бигл» был свидетелем случая, когда группа огнеземельцев, получив в подарок кусок холста, разодрала его на равные части, чтобы каждый мог получить свою
долю.
Такой коллективизм в распределении был не просто автоматическим следствием коллективного производства, а необходимым условием выживания в условиях примитивного присваивающего хозяйства с его низкой производительностью труда и частой нехваткой пищи. Коллектив, получавший лишь жизнеобеспечивающий продукт, должен был регулировать потребление в интересах всех своих членов и не допускать положения, при котором одни благоденствовали, а другие голодали. Но вместе с тем распределение было не просто уравнительным, а учитывающим различия в потребностях по полу и возрасту, и поэтому некоторые специалисты считают, что его точнее называть равнообеспечивающим. В определенных случаях учитывались и высшие интересы коллектива в целом. В тяжелой борьбе с природой, которую постоянно вели раннепервобытные общины, их судьба нередко зависела от запаса сил у трудоспособных охотников и рыболовов. Вот почему в случаях необходимости, при чрезвычайных обстоятельствах последние могли получать последние куски пищи, а их иждивенцы оставаться голодными. Больше того, бывало, как, например, у некоторых групп аборигенов Австралии или эскимосов, что в экстремальных ситуациях практиковались инфантицид *, в особенности по отношению к девочкам, и геронтицид *.
Иное положение складывалось там, где уже на стадии раннепервобытной общины коллектив начинал получать не только жизнеобеспечивающий, но и избыточный продукт. В этих случаях наряду с уравнительным, или равнообеспечивающим, распределением возникало также и трудовое распределение, т. е. получение продукта в соответствии с затраченным трудом. Вместе с избыточным продуктом и трудовым распределением зародился обмен.
Обмен возник в межобщинной форме, при которой различные коллективы снабжали друг друга специфическими богатствами их природной среды, например, Ценными сортами камня и дерева, раковинами и охрой, янтарем и т. п. «Различные общины,— считал К. Маркс,— находят различные средства производства и различные жизненные средства среди окружающей их природы... Это — те естественно выросшие различия, которые при соприкосновении общин вызывают взаимный обмен продуктами, а следовательно, постепенное превращение этих продуктов в товары» '. О межобщинном обмене уже в позднем палеолите свидетельствуют археологические находки кавказского обсидиана в Сибири, прибалтийского янтаря на Русской равнине, морских раковин во внутренних районах Восточной и Западной Европы. По крайней мере с мезолита возник и обмен изделиями, о чем можно судить на основании существовавшей у аборигенов Австралии специализации общин на выделке различных видов орудий труда, оружия, утвари, украшений. Каких-либо обменных эквивалентов еще не было: происходил обмен дарами, или, как его чаще называют в этнографии, дарообмен. Обмениваться сырьем или продуктами труда могли как целые общины, так и отдельные лица. И в том, и в другом случае расширялись и упрочивались социальные связи, что закреплялось также и ритуализацией обменных операций: сопровождавшими их празднествами и пирами. Однако обмен, в особенности первоначальный или между отдаленными друг от друга общинами, мог быть и так называемым немым. Одна сторона оставляла определенное количество предметов, другая забирала и оставляла то, что могла дать взамен. Если первая сторона считала себя не удовлетворенной, то не брала оставленное, и тогда вторая сторона добавляла еще.
Народонаселение и его воспроизводство. Простое присваивающее хозяйство и свойственные ему примитивные общественные отношения, тяжелый повседневный труд и полная опасностей жизнь резко ограничивали численность населения на стадии раннепервобытной общины.
Чтобы низшие охотники, рыболовы и собиратели могли прокормиться на своей промысловой территории, размеры общин должны были соответствовать ее ресурсам, не превышая определенной плотности населения. Но наряду с этим действовали и другие факторы, определявшие нижний и верхний пределы численности групп. В частности, в общине должно было быть достаточно много взрослых мужчин — охотников и защитников коллектива и в то же время не слишком много, так как.в этом случае примитивная общественная организация не смогла бы обеспечить его нормальное функционирование. Преобладает мнение, что средняя численность раннепервобытной общины составляла 25 — 30 человек.
По данным, наиболее полно обобщенным В. А. Шни-рельманом, малые размеры общин поддерживались как путем стихийного действия природных факторов, так и при посредстве определенных социально-культурных механизмов. В первом случае длительные голодовки увеличивали смертность, особенно среди женщин, детей и стариков, и снижали рождаемость. Во втором случае действовала целая группа обстоятельств. Это ранние браки девочек, нередко приводившие к физическим травмам и бесплодию, тяжелый труд женщин, сокращавший их репродуктивный период, диспропорция полов из-за умерщвления части новорожденных девочек и высокой смертности рожениц, безбрачие части молодых мужчин из-за многоженства стариков. Снижению рождаемости способствовали и различные религиозные представления, в особенности широко распространенный запрет на половые отношения во время различных крупных хозяйственных предприятий, некоторых обрядов и в послеродовой период, нередко довольно длительный. Считалось, что нарушение этого запрета принесет неудачу охотникам, повредит ребенку и т. п.
По-видимому, было известно и сознательное ограничение рождаемости с помощью простейших контрацептивных средств, абортов и других способов. Распространенность контрацепции, впрочем,остается спорной, так как данные этнографии австралийцев оставляют открытым вопрос, осознавал ли человек того времени связь между половым актом и зачатием. Однако при всех обстоятельствах несомненно, что люди раннепервобытной общины в своем стремлении регулировать рождаемость преследовали не экономико-демографические, как мы назвали бы их теперь, цели. Их заботили непосредственные бытовые нужды. Женщина, имевшая двух или более маленьких детей, становилась неполноценным работником, не могла нести их на себе при очередных передвижениях группы, не имела возможности вскормить их своим молоком. Поэтому все низшие охотники, рыболовы и собиратели, как это известно по этнографическим данным, старались, чтобы интервал между рождениями составлял не менее трех лет. Если дети рождались чаще, их нередко убивали. Особенно часто умерщвляли одного из близнецов: это был обычай, сложившийся в раннепервобытной общине на чисто практической основе, но во многих обществах удержавшийся и позднее уже по религиозным мотивам. Судьбу таких детей решала группа в целом, так как вся группа была заинтересована в устранении хозяйственных и бытовых помех.
Половозрастная организация.Естественное разделение труда по полу и возрасту и связанная с ним хозяйственная специализация наложили глубокий отпечаток на всю общественную жизнь раннепервобытной общины. На их основе складывались особые половозрастные группы (классы, категории, ступени и т. п.), принадлежность к которым порождала связи, переплетавшиеся с общинными и родовыми. В одних случаях, как, например, у аборигенов Австралии, такие группы были более или менее формализованы, в других, как, скажем, у эскимосов, имели неформальный характер. Однако повсеместно выделялись группы детей, взрослых мужчин и взрослых женщин, различавшиеся предписанными им обязанностями и правами, общественным положением и т. п.
В обществах с более или менее формализованными половозрастными группами большое значение придавалось рубежу перехода из категории подростков в категорию взрослых людей. Этот переход сопровождался определенными испытаниями и торжественными тайными обрядами, известными под названием инициации *. В разных обществах инициации проходили неодинаково, но, по существу, они всегда заключались в приобщении подростков — обычно каждого пола в отдельности — к хозяйственной, общественной и идеологической жизни полноправных членов общины. Так, у аборигенов Австралии юношу учили владеть охотничьим и боевым оружием, воспитывали в нем храбрость, выносливость, выдержку и дисциплину, посвящали его в тайные обычаи, обряды и верования племени. Его испытывали посредством ряда мучительных процедур — голодовки, нанесения ран, прижигания огнем, выбивания зубов, вырывания волос и т. п. У яганов, алакалуфов, бушменов подростки в течение одного-двух лет должны были выполнять тяжелые работы, отказываться от некоторых видов пищи, воспитывать в себе терпение, покорность и прилежание. Не выдержавшего инициации ждали позор и в лучшем случае повторные испытания. По случаю успешного завершения инициации устраивалось празднество с различными церемониями, песнями и плясками. Девушку, как правило, не подвергали сложным испытаниям. Ее лишь заставляли соблюдать некоторые пищевые запреты, объясняли ей, как она должна вести себя по вступлении в брак, учили песням и мифам, совершали над ней различные религиозные церемонии. Вообше, женские инициации получали намного меньшее развитие, чем мужские. Существует мнение, что этнография просто уже не застала настоящих женских инициации, но скорее дело в другом. Независимо от общественного положения полов от мужчины всегда требовалось больше смелости и выдержки, и поэтому именно мужским инициациям придавалось первостепенное значение. Иначе говоря, кульминационный пункт социализации детей и подростков — инициации — у мужчин был более сложным и ответственным, чем у женщин.
Одной из составных частей инициации была подготовка к брачной жизни. Для этого посвящаемым не только сообщали связанные с этим обычаи, но и производили над их половыми органами различные операции — обрезание и подрезание юношей, обрезание и искусственную дефлорацию * девушек. Особенно большое распространение имело мужское обрезание, воспоминание о котором удержалось до нашего времени в предписаниях иудаизма и ислама. Причины, вызвавшие к жизни этот обычай, неясны. Существует предположение, что таким способом инициируемых заставляли временно воздерживаться от половой жизни. Совершались и другие операции или манипуляции: например, практиковавшееся у аборигенов Австралии натирание девичьей груди жиром и охрой. Считалось, что это должно было способствовать росту груди.
Более или менее четким было также разделение на группы взрослых мужчин и женщин, подчас приводившее к их своеобразному обособлению. В некоторых раннепервобытных общинах те и другие располагались на стоянках порознь, готовили разную пищу, имели свои тайные праздники, обряды и верования, а иногда даже свои тайные «языки». Существовали специфически мужские и женские обязанности и привилегии. Мужские орудия труда считались собственностью мужчин, женские — собственностью женщин, и бывало, что как тем, так и другим не разрешалось дотрагиваться до чужих орудий. В других общинах, как, например, у аборигенов Австралии, семангов или бушменов, обособленно жили лишь холостяки и девушки, но в мифах сохранилось воспоминание о времени, когда все мужчины и женщины жили раздельно. В отдельных общинах (например, у алакалуфов) уже на этой стадии стали появляться особые мужские дома, служившие местом собраний и совершения различных обрядов, в первую очередь инициации. По-видимому, подобные дома фиксируются и археологически — в таких общественных сооружениях, как обнаруженное в сибирском поселке Мальта. Но сколько-нибудь широкое распространение мужских (значительно реже женских) домов отосится только к следующей стадии развития первобытной родовой общины.
Существовавшая в раннепервобытной общине половозрастная организация не создавала в ней отношений неравенства между взрослыми мужчинами и женщинами. Те и другие специализировались в разных, но в равной степени общественно полезных сферах трудовой деятельности. Поэтому не могло быть отношений господства и подчинения в положении полов. Несхожие социально-бытовые статусы мужчин и женщин, возникшие на основе их своеобразного обособления, также не вели к какой-либо иерархии. Правда, в ряде обществ низших охотников, рыболовов и собирателей обнаружены отдельные черты главенства мужчин, как будто бы свидетельствующие об извечности патриархальных порядков. Но здесь следует учитывать, что все это, как правило, общества, в которых общинно-родовая организация в силу различных экологических и исторических причин в значительной мере уступила свою роль возглавленной мужчиной индивидуальной семье. Притом и в этих случаях положение женщин не стало по-настоящему приниженным. Так, аборигенки Австралии даже в послеколонизационных условиях разрушения традиционного образа жизни долгое время удерживали многочисленные остатки былого полноправия. Они обладали имущественными и наследственными правами, участвовали в обсуждении общественных вопросов и совершении общественных церемоний и вместе с мужчинами были хранителями древних обычаев. По словам исследователей конца XIX в. Л. Файсона и А. Хауитта, они оказывали значительное влияние на общественное мнение. Об алакалуфах, меньше затронутых процессами социальной атомизации, известно, что их женщины занимали почетное положение в семье и общине, пользовались свободой и независимостью.
Более сложен вопрос о наличии среди взрослых членов раннепервобытной общины главенствующей возрастной категории. Данные по аборигенам Австралии, у которых отчетливо выделялась влиятельная прослойка стариков — руководителей общины, и некоторым сходным обществам позволяют полагать, что уже на этой стадии существовала так называемая геронтократия *. Но можно спорить, приложимы ли такие факты к подлинной первобытности. Многие раннепервобытные общины жили в иной, несравненно более суровой природной среде, и, как показывают данные палеодемогра-фии *, их члены нечасто доживали до сорока — пятидесяти лет. К тому же несомненно, что уже тогда действовали сохранившиеся впоследствии у самых различных племен обычаи геронтицида («добровольной смерти»). От утративших трудоспособность стариков избавлялись так же, как нередко избавлялись от больных, ослабевших от голода, от маленьких детей, которых нельзя было прокормить. Раннепервобытная община была общиной равных, но в условиях жестокой борьбы за существование этими равными были лишь полноценные члены производственного коллектива.
Брак и семья. С возникновением родовой организации и свойственной ей дуальной экзогамии в первобытном обществе возник брак, т. е. особый институт, регулирующий отношения межу полами. Одновременно, а по другой точке зрения несколько позже, возник институт семьи, регулирующий отношения как между супругами, так и между родителями и детьми. Вопрос о начальной форме брака пока еще не может быть решен вполне однозначно. Исторические реконструкции по данным этнографии и отчасти археологии допускают две его основные трактовки. Первая: исходной формой был групповой брак, лишь позднее сменившийся различными формами индивидуального брака и индивидуальной семьи. И вторая: с самого начала существовали индивидуальный брак и индивидуальная семья, которые в своем развитии принимали разные формы.
Начало первому решению было положено Л. Г. Морганом. Он наметил пять последовательно сменявших Друг друга форм семьи: кровнородственная (брачная общность между всеми лицами одного поколения), пу-налуальная * (такая же общность с исключением из нее сиблингов *), парная (непрочное и лишенное экономической основы соединение двух супругов), промежуточная патриархальная (семья с выраженной властью мужа) и моногамная * (прочное соединение супругов с властью мужа как частного собственника). Две первые формы были основаны на групповом браке, остальные — на индивидуальном. Эта схема была принята Ф. Энгельсом, однако лишь с серьезными оговорками. В четвертом издании «Происхождения семьи, частной собственности и государства», после появления новых этнографических работ, он допустил неуниверсальность кровнородственной семьи и решительно высказался против универсальности семьи пуналуа. Вскоре были получены несомненные свидетельства против существования как кровнородственной, так и пуналуальной семьи.
Но одно дело частные реконструкции, другое — общая концепция группового брака. Часть ученых продолжает придерживаться этой концепции, основываясь на анализе, во-первых, наиболее архаичных систем родства и, во-вторых, ряда сохранившихся брачно-семей-ных порядков.
Существует два типа систем родства: классификационные, или классификаторские, и описательные, хотя ни те, ни другие не выражены в чистом виде. В описательных системах, характерных для классовых обществ, имеются термины для отдельных родственников — «отец», «мать», «сын», «дочь» и т. д. В противоположность этому, в классификационных системах, характерных для первобытных обществ, одними и теми же терминами обозначаются все мужчины и женщины определенных возрастных и брачных классов, или категорий. В древнейших из таких систем «Эго» * не делает терминологических различий между мужчинами той группы, к которой принадлежит его отец, женщинами группы своей матери или группы своей жены. Перед нами групповое родство, которое сторонники концепции исторического приоритета группового брака рассматривают как важнейшее доказательство в пользу своих взглядов.
Второе доказательство группового брака усматривается в некоторых чертах брачной общности, этнографически фиксируемым на стадии раннепервобытной общины. В частности, они обнаружены у аборигенов Австралии с их системой так называемых брачных классов. Так, у австралийцев Западной Виктории племя разделено на две половины — Белого и Черного какаду. Мужчины каждой из этих половин с самого рождения считаются мужьями женщин другой половины, так же обстоит дело и с женщинами. Аналогичная или же, чаще, более сложная система четырех или восьми брачных классов имеется и у других австралийцев. Система брачных классов не означает, что мужчины и женщины соответствующих классов состоят в фактическом групповом браке. Но они берут из предназначенного им класса мужа или жену и в определенных случаях (например, на некоторые праздники или находясь вдали от дома) вправе вступать в половую связь со своими потенциальными женами или мужьями. У аборигенов Австралии имеются и другие черты брачной общности, в частности, обычай «пирауру», или «пираунгару», дающий как мужчинам, так и женщинам право на нескольких «дополнительных» жен или мужей. Это не просто внебрачные связи, которые также широко практикуются, а именно браки, вступление в которые оформляется соответствующим обрядом. Сходные брачные обычаи известны и у других племен на этой стадии развития, например у семангов. Они описаны Н. Н. Миклухо-Маклаем. «Девушка, прожив несколько дней или несколько недель с одним мужчиной, переходит добровольно и с согласия мужа к другому, с которым опять-таки живет лишь некоторое, короткое или более продолжительное время. Таким образом она обходит всех мужчин группы, после чего возвращается к своему первому супругу, но не остается у него, а продолжает вступать в новые временные браки, которые зависят от случая и желания». Так же спорадически, в зависимости от случая и желания, общался со своими женами и мужчина.
Другая часть ученых считает концепцию первичности группового брака несостоятельной. Они исходят из того, что даже у наиболее отставших в своем развитии низших охотников, рыболовов и собирателей обнаружены парный брак и семья. Археологически на этой стадии также достаточно широко фиксируются небольшие од-ноочажные жилища. В них так же, как и в многоочажно-сти крупных общинных жилищ, можно видеть косвенное доказательство в пользу исконности парного брака и семьи. Что касается доводов сторонников концепции первичности группового брака, то они не рассматриваются как вполне убедительные. Обращают внимание на то, что для появления группового родства достаточно было одной только групповой солидарности, коллективистической природы первобытной родовой общины. То же относится и к отдельным чертам брачной общности, которые могут истолковываться не как остатки группового, а как дополнение к парному браку, укреплявшее социальные связи в общине.
Казалось бы, при современном состоянии знаний эти две точки существенно расходятся. Но по сути имеющиеся расхождения во взглядах не так уж велики. Уже один из учеников Л. Г. Моргана Л. Файсон понимал групповой брак не как сочетание всеобщего многоженства и многомужества в двух взаимобрачных группах, а как право-обязанность этих групп поставлять друг другу фактических супругов, совместная жизнь которых могла быть более или менее длительной. Сходной с фай-соновской точки зрения придерживаются и те, кто продолжает отстаивать идею первичности группового брака. Таким образом, спор идет не столько о фактической, сколько о понятийно-терминологической стороне дела. Что следует называть браком применительно к его древнейшей форме: регуляцию отношений между фактическими супругами или между их взаимобрачными группами? Но одно неотделимо от другого, и поэтому первоначальный брак скорее всего был как бы парно-групповым.
Предметом споров остается также вопрос о локализации первоначального брака. Современные сторонники идеи первичности группового брака считают, что он был дислокальным*, т. е. супруги не селились совместно, а оставались жить в своих группах, эпизодически встречаясь где-нибудь, например в лесу. Действительно, такая форма брачных встреч этнографии хорошо известна, хотя, как правило, уже на стадии позднеперво-бытной общины. Еще шире распространены различные обычаи, рассматриваемые как остатки дислокальности, и прежде всего уже известные нам обычаи обособления мужчин и женщин, а также всевозможные легенды о таком обособлении вплоть до легенд об отдельно живущих женщинах-амазонках. Напротив, сторонники идеи первичности парного брака рассматривают его как уни-локальный *, ведущий к совместному поселению супругов и образованию ими семьи. Они не без оснований указывают, что всем низшим охотникам, рыболовам и собирателям свойствен не дислокальный, а унилокаль-ный брак, что встречающаяся на более высоких ступенях развития дислокальность имела другие причины (например, отражала переходное состояние от поселения в общине мужа к поселению в общине жены) и что обособление полов независимо от возможностей их вза-имобрачия было связано с межполовым разделением труда. Гипотезе начальной дислокальности не достает доказательности, и скорее можно полагать, что брак с самого начала был унилокальным. Если это так, то брак и семья возникли одновременно.