Эволюция социальной структуры в зрелом индустриальном обществе.

Большая часть XX столетия прошла под знаком классовой борьбы «мировой буржуазии» и «мирового пролетариата», отягощенной вызовами самых разнообразных «третьих сил». Причем причины, породившие эту какофонию геополитических, идеологических, социальных конфликтов, па­радоксальным образом сближали непримиримых противников - их дей­ствия, при всей разнонаправленности и идейной несовместимости, были ориентированы прежде всего на восстановление социальной основы чело­веческого бытия, радикальное решение проблемы отчуждения, возрожде­ние в человеке «подлинно человеческого». Однако опыт революций, «вели­ких скачков», «холодной войны» показал, что решение проблем, сопряжен­ных с формированием стабильной системы социальной идентификации, невозможно на конфликтной основе. Провозглашение «великих целей», формирование образа «абсолютного врага», дух непримиримого противо­стояния и тотальной борьбы за «светлое будущее» или «новый порядок» оказались эффективными средствами массовой мобилизации, но, в конеч­ном счете, еще больше разрушали духовный строй личности. Между тем, независимо от перипетий мировых конфликтов, в развитии социальной структуры индустриального общества наступил перелом. Он оказался свя­зан не с тотальной ломкой существующей социальной системы, а с ее эволюционным обновлением, с формированием новых статусных групп, чья идентичность и образ жизни уже не вписывались в категории «буржуаз­ных» или «пролетарских».

Уже к середине XX в. жесткая классовая поляризация западного общества начала сменяться дифференцированной, «многоярусной» соци­альной структурой, большую часть «этажей» которой заполняли представи­тели «нового среднего класса». Эти изменения были связаны прежде всего с закреплением новых форм отношений собственности и трудовых отноше­ний, имевших ключевое значение для системы социализации личности в индустриальном обществе.

Тенденция расширения категорий собственников появилась еще на рубеже XIX- XX вв., когда быстрое развитие акционерного капитала при­вело к возникновению широкого слоя мелких вкладчиков. В экономичес­ком плане такое «размывание собственности» являлось лишь основой для мощного витка централизации капитала, аккумулирования сверхмощных инвестиционных фондов. Но для преодоления классового антагонизма в социальной психологии оно имело важное значение. Еще большую роль сыграло распространение в середине XX в. различных форм ассоцииро­ванного капитала. Пенсионные, страховые и иные подобные фонды охва­тывали уже большую часть населения и представляли собой некую «соци­ализированную» форму частной собственности. Схожую функцию имела и «собственность работников» - распространяемые среди рабочих и слу­жащих акции их предприятий, дополнительная часть заработной платы и инвестиций в рекреационную сферу, зависимая от уровня получаемой рыночной прибыли, снижения издержек производства или повышения качества продукции.

Внедрение «собственности работников» было не только способом повысить трудовую дисциплину и качество труда. Многие политики рас­сматривали эту практику как основу «третьего пути» развития (в противо­вес социализму и капитализму). Примером может служить претенциозная программа «ассоциации труда и капитала», выдвинутая в конце 1950— 1960-х гг. голлистами во Франции. В соответствии с ордонансом 1959 г. французское правительство ввело в государственном секторе «систему учас­тия» - участия рабочих в прибылях своего предприятия, в дивидендах от технической рационализации, в информации о рыночной стратегии пред­приятия. Частные предприниматели, использовавшие аналогичную практи­ку, получали налоговые льготы. В соответствии с ордонансом 1967 г. пред­приятия, вступившие в систему «участия», почти полностью освобождались от государственных налогов. Схожие меры предпринимались в тот же период в ФРГ, Швеции, Бельгии.

В 1930-1960-х гг. широко распространился еще один особый тип собственнических отношений, субъектом которых наряду с индивидами выступало государство. Развитие государственной формы собственности (в рамках государственного сектора экономики), активизация бюджетной по­литики в самых различных сферах, прямая социальная поддержка со сторо­ны государства тех или иных слоев населения приводили к широкомасш­табному перераспределению валового дохода в общенациональных интере­сах. Эта практика, не нарушающая юридические гарантии неприкосновен­ности частной собственности, изменяла социальную природу рыночной экономики. Многообразие форм собственности, создаваемое сочетанием частного, акционерного, ассоциированного капитала и государственной, общенациональной собственности, способствовало постепенному преодо­лению классового противостояния работодателей и наемных работников. Тем самым существенно смягчалась проблема отчуждения производителя от собственности на средства производства. Абсолютное большинство лю­дей оказывалось если не в положении собственников, то по крайней мере сопричастным к тем или иным формам собственности. Им уже «было что терять», в отличие от пролетариев эпохи Маркса.

Расширению средних слоев общества способствовало не только «размывание собственности», но и существенные изменения в структуре доходов. Имущественная дифференциация на протяжении первой полови­ны XX в. оставалась очень зависимой от собственности на недвижимость. Причем основная часть крупных состояний была по-прежнему основана на переходящей по наследству земельной собственности. Изменения пер­воначально коснулись именно ее структуры - по сравнению с экономичес­кой значимостью земельных и лесных латифундий стабильно возрастала роль городской недвижимости. К середине XX в. основным источником богатства уже стала собственность на средства производства, в том числе владение предприятиями и фирмами. Само по себе это не могло суще­ственно изменить состав высшего класса общества - крупные собственни­ки капитала, как правило, сосредоточивали в своем владении различные формы недвижимости. Но зато решительным образом начала меняться система текущих доходов, связанных не только с личным имуществом, но и с профессиональной занятостью. Уже к 1930-х гг. стало очевидно, что классический механизм капиталистического предпринимательства, осно­ванный на соединении функций владения и распоряжения (когда соб­ственник сосредоточивал в своих руках и управление производством), уходит в прошлое. По мере усложнения системы общественного воспро­изводства и развития корпоративного (акционерного и ассоциированного) капитала управленческие функции перешли к специализированным кад­рам - менеджерам. А увеличение роли промышленного капитала в струк­туре собственности неизбежно вело к перераспределению доходов в пользу этой социальной группы.

В 1941 г. американский социолог Дж. Бернхем впервые развернуто обосновал понятие «менеджерской революции» - глобального переворота в социальной структуре индустриального общества, связанного с заменой класса капиталистов новой управленческой элитой. Вызвавшая оживленные дискуссии, теория «менеджерской революции» достигла пика своей попу­лярности в 1950-х гг. и оставалась одной из доминирующих социологичес­ких концепций вплоть до 1970-х гг. Впоследствии стало очевидно, что выводы ее сторонников о необратимости все более полного отделения собственности от контроля над производством были иллюзорны. Но в то же время теория «менеджерской революции» достаточно точно отразила характерную для середины XX в. тенденцию усиления социальной роли наемного труда.

Обособление в среде наемных работников элитарных групп «управ­ленцев» было лишь одним из проявлений быстрой дифференциации всего рынка наемной рабочей силы. Динамика этого процесса отражала устойчи­вый рост наукоемкое™ производства, сокращение доли физического труда, снижение спроса на неквалифицированный труд. Особенно быстро увели­чивалась численность «белых воротничков» (работников преимущественно нефизического труда). Так, например, в США при общем росте численнос­ти занятых на производстве с 63 млн чел. в 1955 г. до 97,3 млн в 1980 г. доля «белых воротничков» увеличилась с 24,6 до 50,8 млн чел., а работников преимущественно физического труда - с 38,4 до 46,4 млн чел. В самой категории «белых воротничков» по своему социальному статусу, обще­ственной активности, роли в процессе производства все более выделялись наиболее элитарные группы управленцев, служащих, представителей ин­теллигенции, мелких самостоятельных предпринимателей. Дальнейшую внутреннюю дифференциацию претерпевал и рабочий класс.

Научно-техническая революция предъявляла совершенно новые тре­бования как к профессиональной подготовке, так и к психологической ориентации человека, занятого на производстве. Появилась тенденция «ус­ложнения» рабочей силы - роста значимости профессиональной, социаль­ной, территориальной мобильности человека, способности к активной и творческой деятельности, индивидуальной ответственности и т.д. Однако все эти изменения носили весьма локальный характер. Ими были охвачены лишь немногие категории работников. В целом же научно-техническая революция в 1950-1960-х гг. не разрушила, а лишь укрепила фордовско- тейлоровскую организацию труда. Комплексная автоматизация производ­ства привела на этом этапе даже к относительной деквалификации той части наемных рабочих, которые были заняты в обслуживании узкоспециа­лизированных производственных участков. При быстром увеличении ин­теллектуального потенциала в области проектирования и технологических разработок, большая часть производственного труда распадалась на еще более локальные, достаточно примитивные по характеру операции. Как следствие в составе рабочего класса наряду с обособлением групп высоко­квалифицированных рабочих, занятых в наиболее перспективных, наукоем­ких отраслях, сохранялось значительное число рабочих средней квалифика­ции, работающих в условиях конвейерного производства, а также низкоква­лифицированных рабочих.

В послевоенный период динамика предложения на рынке труда опре­делялась влиянием еще нескольких факторов. Демографические потери, вызванные нарушением естественного прироста населения в 1930-1940 гг., стали ощутимы в производственной системе спустя два десятилетия. Одна­ко за счет все более широкого вовлечения женшин в общественное произ­водство, значительного оттока сельскохозяйственного населения в города, высвобождения значительного количества рабочих рук в результате процес­са автоматизации производства и растущего импорта рабочей силы демог­рафический спад не принес каких-либо негативных последствий для эконо­мики стран Запада.

Большую роль в обеспечении гибкости рынка труда сыграла активиза­ция миграционных потоков. В конце 1940-х - начале 1950-х гг. их основу составили лица, насильственно перемещенные еще в годы войны, немецко­язычное население из Восточной Пруссии, Польши, Чехословакии, Венгрии (перемещавшееся преимущественно в ФРГ), а также европейские реэмиг­ранты из колоний. Затем на некоторое время усилились эмиграционные потоки из Южной в Северную и Западную Европу. С конца 1950-х гг. в эти регионы Европы устремились «гастарбайтеры» из развивающихся стран (от нем. «gastarbeiter» - рабочий-иммигрант). Сложились и определенные зако­номерности рынка иммигрантской рабочей силы. Так, например, турки, греки и югославы преимущественно работали в ФРГ; североафриканцы, португальцы и испанцы - во Франции; итальянцы - в Швейцарии, ФРГ и Франции. В конце 1960-х гг. в Европе количество перемещавшихся в поисках работы лиц составляло около 800 тыс. чел., а суммарная числен­ность иностранной рабочей силы достигла 7,5 млн чел.

Рост трудовой эмиграции и активное вовлечение женщин в различные отрасли производства способствовали стабилизации рынка труда и стали важным фактором общего экономического подъема. В то же время эти процессы еще больше усиливали дифференциацию предложения на рынке труда. К обычным критериям, образующим иерархию наемных работников (уровень квалификации, стаж работы), добавились половозрастные и этно- национальные отличия.

Дифференциация класса наемных работников и процесс «размывания собственности» вели к глубинным изменениям во всей системе стратифи­кации индустриального общества. Прежняя пирамидальная социальная структура, где буржуазно-аристократическая элита противостояла огромной пролетарской массе, сменялась ромбовидной моделью с явным преоблада­нием средних слоев и сравнительно малочисленными высшими и низшими категориями населения. Более того, представители «нового среднего клас­са» вместе с высококвалифицированными рабочими и значительной частью фермерства составили особый социальный слой, вообще не вписывающий­ся в традиционную индустриальную классовую систему. Вокруг них обра­зовывалось социальное пространство, интегрирующее образ жизни и род занятий буржуазии и наемных работников. Тем самым классовая организа­ция начинала терять прежнюю определяющую роль в формировании соци­альной структуры общества. Классы сохранялись как составная часть эко­номического пространства, но социальный порядок начал формироваться вокруг общностей иного рода - статусных групп.

Первые шаги по диагностике и осмыслению новой модели стратифи­кации были предприняты в 1940-1950-х гг. американскими социологами У. Уорнером, Т. Парсонсом, К. Дэвисом, У. Муром, М. Тьюменом. Это поко­ление исследователей рассматривало статусные группы (страты) как общно­сти, членство в которых определяется не распространением на индивида неких формализованных критериев и признаков, а следованием самого индивида определенному стандарту поведения, его стремлением поддержи­вать определенный образ жизни и, в конечном счете, его собственными притязаниями на принадлежность именно к данной общности. Таким обра­зом, новая система стратификации резко повышала значимость механизмов самоидентификации человека, его собственных социальных ориентации, психологических и мировоззренческих установок. Но в самом поведении человека и его мотивации решающее значение пока сохраняли экономичес­кие факторы, в том числе профессиональная принадлежность, уровень доходов, собственность на недвижимость и т.п. Не сразу возросла и соци­альная мобильность населения, способность перемещаться по ступеням социальной иерархии. Поэтому, при всей условности границ между статус­ными группами, в целом, в обществе сохранялась вполне определенная грань между «верхами» и «низами». Наиболее примечательным в этом отношении было положение высших слоев среднего класса. Судя по социо­логическим опросам, представители «высших средних» групп проявляли заинтересованность в сохранении своего статуса и распространении его на своих детей. Подобная установка всегда была характерна для высших слоев общества. Остальная же часть среднего класса, равно как и низшие группы общества, неизменно ориентировалась на повышение своего статуса в новых поколениях.