Накануне войны
Мне хотелось бы более, подробно описать визит в Москву министра иностранных дел Германий Риббентропа, состоявшийся 23 августа 1939 года, о котором я упомянул в конце предыдущей главы. Это был чрезвычайно короткий визит, продолжавшийся всего 24 часа. Риббентроп был очень сильно взволнован делом, которое ему предстояло. Это был напыщенный, неприветливый человек, бывший торговец вином, который ловко воспользовался славой Гитлера, нацистский выскочка, нахальный, назойливый, переполненный энергией, раболепствующий перед Гитлером, надменный ко всем остальным. Главным образом его привлекали внешний лоск и атрибуты государственной должности, а не ее сущность. Без сомнения, он желал стать великим министром иностранных дел, но еще больше хотел показать, что он уже является одним из великих. Он страстно желал войти в образ Бисмарка. Невооруженным глазом было видно, что он чувствует себя в роли актера, исполняющего свою партию. Риббентроп ненавидел англичан. Он не мог простить им британскую холодную чопорность, с которой они принимали его в Лондоне в 1936—37 годах в качестве гитлеровского посла.
Гитлер воспринял подписание пакта с русскими, исходя из холодных политических расчетов, никогда не отрицал и не скрывал свою главную ответственность за него. Но у Риббентропа был свой реальный и эмоциональный интерес к этой сделке. Он рассматривал его как свой собственный политический триумф и считал, что этот акт отвернет ветер, надувающий английские паруса. Он сделает гордую Англию беспомощной и ослабленной перед угрозой надвигающегося нападения Гитлера на Польшу.
Таким образом, ликуя и не скрывая буйной радости, любуясь самим собой, вел Риббентроп переговоры в Кремле. в ночь с 23 на 24 августа. Большинство положений было согласовано в результате предварительных секретных встреч, оставалось обсудить оставшуюся часть. Первым же результатом переговоров явилась публикация договора — пакта о ненападении, безобидного по своей сущности и сенсационного с политической точки зрения. Он предусматривал взаимный отказ от агрессии и соблюдение нейтралитета каждой из сторон в случае, если одна из них подвергнется нападению третьей стороны. К пакту был приложен секретный протокол, действие которого стало вскоре проявляться перед миром, застывшим в ожидании; Он привел к разделению Восточной Европы на сферы влияния, определил зоны, в которых соответствующие стороны должны были принять исключительную ответственность «в случае территориального и политического переустройства». Термин «территориальное и политическое переустройство» недвусмысленно означал приближающееся разрушение польского государства, начало которого, как было известно обеим сторонам, вопрос всего лишь нескольких дней. Когда же Польша падет, каждая сто-рона должна иметь право делать все, что ей заблагорассудится, с теми восточноевропейскими территориями, которые попадут в сферу ее влияния. По условиям этой договоренности советская зона должна была включать Финляндию, два балтийских государства — Эстонию и Латвию, восточную часть Польши и румынскую провинцию Бессарабию. Все, что было расположено западнее этой линии, отходило к Германии.
Месяц спустя по просьбе советской стороны установленная линия была отчасти изменена в ходе повторного визита Риббентропа в Москву. Теперь и Литва, подобно двум другим балтийским государствам, была присоединена к России, взамен ее Германия получала еще одну часть территории Польши.
Мы не в состоянии оценить всю значимость разделения Восточной Европы, пока зрительно не представим себе масштаб катастрофы, охватившей народы этого региона. Переход в руки одной из этих больших держав, нацистской Германии или сталинской России, являлся ужасным бедствием почти для каждого жителя. Действуя с диаметрально противоположных идеологических позиций, как Германия, так и Россия совершали отвратительные акты жестокости на территории своих сфер влияния. Немцы практиковали свои обычные методы садизма по истреблению евреев и умышленно доводили польское население до состояния жестокого унижения. Русские осуществляли свои обычные репрессии против «классовых врагов» и депортировали ни в чем не повинных людей в глубинные районы России в таких количествах и с такой жестокостью, что сотни тысяч заключенных не выдержали суровых испытаний. Для трех балтийских стран разделение фактически означало конец национальной независимости, а для эстонцев, в частности,— депортацию и постоянное расселение больших групп населения, педантичное выселение большей части нации из ее дома. Для финнов это недвусмысленно означало кровавую и жестокую войну.
Вот что таил в себе пакт о ненападении, заключенный в августе 1939 года, и, усилив свою безопасность этим документом, Германия, спустя неделю, совершила агрессию против Польши. Хотя имеются некоторые сомнения относительно того, рассчитывал ли Сталин на вступление Англии и Франции в войну с Германией после подписания пакта, он, несомненно, не был разочарован тем, что они вступили. Наоборот, для него это было наилучшим вариантом.
Как политический деятель, которому присуще проведение жесткой политической линии, он, казалось, осуществил свои самые фантастические мечты. Он не только создал ситуацию, в которой Германия официально была втянута в войну с западными державами, а Россия имела шансы остаться в стороне, но он, Сталин, ухитрился выторговать все те территории, которые когда-то составляли часть Российской империи, но были отторгнуты от нее в конце первой мировой войны. Казалось, ему больше ничего не оставалось делать, а только сидеть и не мешать Германии и западным державам истощать друг друга.
Так, надеялся Ленин, они должны были действовать в 1918 году.
Но мир международных отношений полон самых неожиданных сюрпризов, и то, о чем я вам теперь расскажу, покажет, как выявилось, что Сталин, вопреки своим ожиданиям, был втянут во вторую мировую войну.
Конечно, это представляет собой отдельную главу в советско-германских отношениях.
Рассмотрим людей, имеющих самое непосредственное отношение к этому событию. С германской стороны в дополнение к Риббентропу, конечно же, выделялась фигура самого Гитлера. В обществе принято считать, что историю главным образом пишут победители и что она выглядела бы совершенно иначе, если бы ее написали побежденные. Я сказал о тенденции на Западе, берущей начало в гневе и апатии, которые Гитлер пробудил в странах демократии, и заключающейся в том, что его считали таким, каким и мы знаем его,— бесноватым и порочным дураком. Позвольте мне подтвердить свою мысль об опасности такого впечатления. За этими чарли-чаплинскими усиками и небрежной челочкой, что всегда свисала ему на лоб, за тирадами и периодами гнетущего молчания, страстными речами и эпизодической вялостью, неуловимыми взглядами, за предрассудками, цинизмом, аморальностью поведения, даже за тенденцией к случайным стратегическим просчетам скрывался политик незаурядных качеств: проницательный, занимающий реалистические позиции по многим проблемам, наделенный, подобно Сталину, умением лицемерить, способный разыгрывать карты в своих собственных интересах, если он этого хотел, смелый и решительный в выполнении своих решений, обладающий даром, которого не было у Сталина: он умел воодушевлять людей и возбуждать в них горячую привязанность и энтузиазм к себе силой своего красноречия. Гитлер был опасным человеком: фанатичным, грубым, ненадежным, способным на невероятное двуличие. И несомненно он был великим шарлатаном, если допускал, что с помощью зла можно сделать больше, чем с помощью доброты и величия.
Русскую сторону, конечно, представлял Сталин, поэтому позвольте мне еще раз сказать несколько слов о его личности: осторожный, скрытный, скрывающий свою холодную безжалостность под маской скромной вежливости, находящийся под влиянием болезненной подозрительности по отношению к тем, кто были его друзьями и последователями, способный на самые бесчувственные поступки, когда ему приходилось иметь дело с теми, кого он считал своими идеологическими противниками. Сталин, проявляя чрезвычайное любопытство, всегда был более вежливым с признанными врагами, чем с признанными друзьями: он лучше знал, с кем имеет дело.
И наконец следует упомянуть Молотова, сталинского министра иностранных дел времен второй мировой войны, эту выносливую рабочую лошадку русского коммунистического движения, человека с физическими данными ресторанного вышибалы, с железными нервами и каменным лицом, невозмутимого, упрямого, непоколебимого в аргументации и к тому же большого мастера шахматной игры, который никогда не делал бесполезных ходов. Невозможно было представить себе более противоположных людей, чем Молотов и Риббентроп. Молотов не страдал персональным тщеславием, в нем начисто отсутствовала театральность. Он был совершенно равнодушен к тому, что думала или говорила о нем другая сторона, и, таким образом, представлял собой послушное орудие в руках своего хозяина и партии, а это, как известно, самый необходимый инструмент в человеческой машине. По-видимому, у него все-таки были чувства — много лет спустя он будет единственным среди тех, кто нес тело Сталина к могиле и кого видели плачущим по этому случаю. Но обычно он знал, как скрывать свои переживания, и если они когда-либо проявлялись в действиях государственного мужа, то никто и никогда не догадывался, что это было.
Все они были невероятно упорные и жестокие люди. Те игры, в которые они играли, представляли собой труднейшие политические игры. В течение многих лет они были заняты решением горящих вопросов международной политики, рядом с которыми деятельность чикагских ганг стеров времен моей юности выглядела воскресным школьным пикником. В течение шести долгих лет они являлись главными идеологическими противниками и каждая сторона осыпала другую потоком непрестанных ругательств и дерзких пропагандистских поношений, на которые было способно только тоталитарное государство в самом худшем смысле этого слова.
Но теперь все они вдруг оказались вместе в одном кругу, в котором должна быть сделана неискренняя работа, чтобы оправдать те понятия, которые были несвойственны государственным деятелям тоталитарного мира: точность, честность, соблюдение принятых на себя обязательств. Теперь они должны были делать вид для окружающих, что все эти добродетели и другие достоинства, связанные с искусством управления государством, являются неотъемлемой чертой их характера. В предпринимаемых попытках поддерживать такой вид, в усилиях этих людей вести себя так, как будто они были не такими, какими были на самом деле, мы видим абсурд политического цинизма, демонстрацию беспомощности людей, отделивших себя от субъективных правил приличия, поднявших себя в стратосферу неограниченного оппортунизма, где отсутствуют моральные обязательства, где нечего придерживаться и не на что ориентироваться.
В протоколах, отражающих их взаимные деяния в течение месяцев тяжелого альянса, каждый человек видит теперь наиболее причудливое проявление этой беспомощности. Каждый видит ее в кратком патетическом заявлении Сталина, с которым он приветствовал Риббентропа: «Мы хорошо поругали друг друга, не правда ли?» Каждый видит ее в абсурдном факте, что Сталин, верьте этому или не верьте, чувствовал что-то вроде доверия к Гитлеру. Как чудесно все это и как логично, что человек — Сталин, такой неординарный и такой беспомощный в решении проблемы — кому верить, кто не доверял многим людям совершенно необоснованно и по ложным причинам, который абсолютно не верил французам и англичанам во время переговоров летом 1939 года, теперь сразу и безоговорочно совершил величайшую, дичайшую и невероятнейшую ошибку.
Вы помните, что Англия и Франция, несмотря на то, что они объявили войну в 1939 году, не стали немедленно предпринимать военные действия против Германии. Последовала так называемая «странная война», западный фронт которой находился в состоянии нереальной бездеятельности. Она тянулась всю осень 1939 года и до весны 1940 года, пока Германия не напала на Францию, Нидерланды, Бельгию и Люксембург. За этот период немцы сконцентрировали свои силы на границе с Польшей и затем, в течение нескольких недель, сломали вооруженное сопротивление поляков.
Неожиданная быстрота, с которой завершился разгром Польши, была первым неприятным сюрпризом для Сталина после подписания пакта о ненападении. Русские уже начали понимать, во что они ввязались. Они слишком опрометчиво связали себя пактом, даже быстрее, чем требовал яростный темп германской дипломатии. А теперь неистовый темп военной победы Гитлера отнял у них покой. К середине сентября немецкие войска пересекли демаркационную линию, оговоренную в секретном протоколе. Было совершенно ясно, что немцы не остановятся, пока не ликвидируют власть польского правительства. Было также очевидно, что Россия предпримет достаточно резкие действия, если она будет отстаивать свои права, обещанные ей в пакте.
На эту ситуацию взволнованное, напуганное и неподготовленное советское правительство реагировало по двум направлениям. Во-первых, оно приступило к поспешной военной оккупации той части Польши, которая была закреплена за ним в секретном протоколе. Упомянуть об этом протоколе публично не представлялось возможным, так как для оправдания этого неприкрытого вторжения на территорию соседнего государства должен быть найден какой-нибудь другой предлог. И такой предлог был найден — неубедительное и весьма немарксистское утверждение о какой-то расовой близости между людьми, проживающими в этом регионе и в приграничных областях Советского Союза.
Во-вторых, был выдвинут ряд требований к правительствам трех прибалтийских государств и Финляндии разместить советские базы и гарцизоны на их территориях. Три прибалтийские страны, не видя иной альтернативы, брошенные немцами на произвол судьбы и не надеясь на взаимную помощь, мирно уступили этим требованиям и пошли на ввод советских войск. Финляндия отказалась последовать их примеру, и в течение зимы между Финляндией и Россией шла война, которую потом стали называть «зимней войной». В этом конфликте русские, легкомысленно отнесшиеся к военным способностям финнов, на первой стадии войны несли тяжелые потери, пока не собрались и не организовали на финском фронте подавляющее преимущество в человеческой силе и артиллерии.
Немцы, со своей стороны, выражали удивление и недовольство действиями России, в частности, в Финляндии и в Прибалтике. Они также должны были кое-что узнать о людях, с которыми сотрудничали. Когда в Москве решено было войти в восточную Польшу, русские сделали изумительное предложение Гитлеру, заключавшееся в том, чтобы публично объяснить их акцию на основе необходимости защиты жителей этого региона от наступающих немецких войск. Это предложение, которому немцы энергично возражали, вызвало немало удивления в Берлине. Но финская война подвергла еще большему испытанию немецкое терпение. Развязанная русскими без предварительных консультаций с Берлином, эта война привела Гитлера в сильное замешательство. Она нанесла ощутимый удар по жизненно важным для Германии поставкам леса и никеля из Финляндии и вызвала сильное сочувствие финнам со стороны западных стран да и в самой Германии. В связи с этим появилась реальная угроза союзнического вмешательства через северную Норвегию и Швецию с целью оказания помощи Финляндии, что повлекло бы за собой ликвидацию ввоза железной руды в Германию из северной Норвегии. Но даже оказавшись перед такими затруднениями, немцы соблюдали условия пакта о ненападении и не вмешивались, хотя им очень не нравилась финско-советская война.
Следует отметить советскую реакцию на обильные переговоры, состоявшиеся в феврале—марте 1940 года, о возможном вводе союзнических войск в Финляндию, поскольку она прекрасно иллюстрирует острую озабоченность Сталина тем, как бы Россия не оказалась втянутой в европейскую войну. Сталин был рад поддержать Гитлера дипломатически, пока в нем жила надежда, что война на Западе поглотит внимание Германии и Англии, а Россия осталась бы в стороне от борьбы. Только будучи уверенным в том, что ситуация будет развиваться именно в таком направлении, Сталин осмелился начать войну с Финляндией. Но если бы англичане планировали нанести удар по русским северным границам, это в корне изменило бы обстановку. Немедля, хотя и не показывая поспешности, Сталин, с "присущей ему осторожностью и хитростью, начал ограничивать отношения с Германией и прикрывать свой северный фланг посредством улучшения отношений с Англией. Возможно, что именно размышления в таком плане привели его в марте к окончанию войны с Финляндией на относительно мягких условиях для финнов.
В апреле же обстановка снова изменилась в связи с тем, что Гитлер закусил удила и приступил к пресечению любых акций союзнических войск, успешно оккупировав при этом Данию и Норвегию. Советские лидеры почувствовали значительное облегчение в связи с таким поворотом событий, поскольку германские войска уверенно захватили позиции на территории между Англией и Финляндией и предотвратили опасность продвижения Англии на восток от Норвегии. Когда такая опасность миновала, то причины для заигрывания с Англией отпали сами по себе. Молотов сразу же поспешил поздравить Гитлера по случаю его последней победы, и нацистско-советски"е отношения были урегулированы снова, но только на поверхности, до уровня первоначальной доверительности.
В следующий раз в состояние шока русские были повергнуты в мае 1940 года, когда Гитлер неожиданно быстро захватил Францию, Нидерланды, Бельгию и Люксембург. Правда, когда это нападение начиналось, в Москве радовались. Провал западных держав в оказании Гитлеру активного сопротивления в сентябре 1939 года сильно беспокоил русских. Теперь же Гитлер начал, наконец, активные и изнурительные боевые действия на Западе. Но невероятная скорость германского продвижения потрясла эти радужные ожидания и снова вызвала огромную тревогу в Москве. По мере того как победы Германии достигли своей кульминации, связанной с падением Франции в июне 1940 года, в Москве едва ли ожидали, что Англия воздержится от вступления в конфликт. Сталин опять оказался наедине со своими ночными кошмарами: перед его глазами вставал призрак мощной Германии, разделавшейся с Англией и Францией, с ее сильной, не понесшей урона армией, поворачивающей свои армады на Восток, чтобы расправиться с Советским Союзом.
Напуганный открывающимися перспективами, Сталин не придумал ничего лучшего, кроме усиления своей власти. В предшествующую осень он довольствовался тем, что разместил военные базы в прибалтийских государствах. С грубостью и жестокостью, коробившей даже немцев, он начал в июне 1940 г. уничтожать независимость этих стран, чтобы присоединить их к Советскому Союзу. И снова у Берлина не запрашивалась точка зрения по этому вопросу, а также туда не посылалась никакая информация. В то же время Молотов известил немцев о намерении Москвы «решить» — такой вот был циничный эвфемизм тех дней — вопрос о Бессарабии. Это было предложение о вторжении в Бессарабию и присоединении ее к Советскому Союзу. Но в данном случае имелась в виду не только Бессарабия, о которой говорил Молотов, а также и румынская провинция Буковина. О ней, кстати, ничего не упоминалось даже в первоначальном германо-советском соглашении.
Действия русских снова шокировали ремцев. Они предвещали скороспелое намерение русских сокрушить независимость Румынии военной силой. А это ставило под угрозу очень важные экономические узы, которыми были связаны Германия и Румыния на период войны. И снова, скрепя сердце, Берлин уступил и посоветовал румынскому правительству удовлетворить требования Москвы. Но на этот раз немцы испытали более сильное чувство досады, чем во время советско-финской войны. Они проиграли в некоторых технических деталях. Действительно, в секретном протоколе к пакту о ненападении они выразили свою «полную политическую незаинтересованность» в юго-восточной Европе и Бессарабии. Русские просто поймали их на слове. Но уже становилось достаточно ясно, что Гитлер начинает сожалеть об уступках 1939 года. Вне всяких сомнений, он понимал, что его эффектные победы в Европе способствовали созданию новой ситуации и что русские с помощью этих побед добились очень многого, не понеся никаких потерь со своей стороны. Но теперь они-то должны признать эти перемены.
Если так думал Гитлер в начале лета 1940 года, то как же изменились его мысли, когда лето приблизилось к концу? Неожиданное упрямство Англии, отказавшейся сдаться, несмотря на захват нацистами Францииги теперь завязшей в долгой войне под вдохновляющим руководством Уинстона Черчилля; затем выявилось, что германские военно-воздушные силы без поддержки наземного вторжения не в состоянии вынудить Англию капитулировать; наконец, провал попыток Гитлера подписать соглашение с Франко, по которому Германия могла бы захватить Гибралтар,—все эти события коренным образом изменили оценку ситуации Гитлером. Он был загнан в угол в Атлантике. Несмотря на мощные группировки сухопутных сил, Гитлер, однако, не располагал достаточной мощью на море и в воздухе, чтобы в данный момент позволить себе вторжение в Англию. И чем больше он выжидал, тем труднее становилась эта задача. Он мог нанести удар Англии только в районе восточного Средиземноморья и только через Балканы. Но здесь выдвигали свои сопернические претензии русские, и даже если бы их можно было убедить согласиться с захватом балканских стран Германией и выходом ее к Константинополю и в район Ближнего Востока, в чем не было уверенности, все равно они угрожающе нависали бы над южным флангом Гитлера.
Растущее советско-германское соперничество на Балканах обострилось к концу лета в результате захвата Бессарабии Советским Союзом. Венгры, имея свои собственные территориальные претензии к Румынии, с острейшим интересом и удовольствием рассматривали бедственное положение этой страны, столкнувшейся с угрозами России. Они решили, что и на их улице наступил праздник. Таким образом, Венгрия заявила о своем желании заполучить огромный кусок румынской территории и угрожала применить военную силу, если ее требование не будет удовлетворено. Обе страны, и Венгрия и Румыния, обратились к Гитлеру с просьбой поддержать их. В результате правительства Германии и Италии возложили на себя роль третейских судей с целью урегулирования вен-геро-румынского спора. Два министра иностранных дел— Риббентроп и Чиано встретились в Вене и приняли так называемое Венское третейское решение, по которому значительная часть территории Румынии передавалась Венгрии. Следуя прецеденту, установленному русскими, Берлин не информировал Москву о своем решении. Более того, немцы дали политические гарантии оставшейся части Румынии и направили туда свою военную миссию.
Теперь в ярость впал Сталин. Его балканские амбиции увеличивались каждый день. Он уже размечал границы Румынии и Болгарии как свои собственные. Немцы же не только уменьшили размер его будущих трофеев, но и всячески отказывали ему в получении того, что осталось.
Кроме этого, новые вопросы, не предвиденные соглашением 1939 года, начали теперь потрясать отношения между двумя странами. Неспособность Гитлера нанести поражение Британии на островах вынудила его искать средства для нанесения удара по жизненно важным коммуникациям Британской империи. В свою очередь это придало войне глобальный характер, и она вышла за рамки европейского континента. В частности, расширение театра военных действий придало большое значение ориентации двух больших, не связавших себя обязательствами государств, России и Соединенных Штатов Америки. Прежде чем он уверенно выполнит задачу и нанесет поражение Британии в условиях расширенного театра военных действий, Гитлер вынужден был искать гарантии того, что эти две силы не присоединятся к Британии и не выступят против него.
Пока что Соединенные Штаты были обеспокоены развитием обстановки, поскольку средством обеспечения гитлеровских гарантий был так называемый трехсторонний пакт, заключенный Германией, Италией и Японией в сентябре 1940 года. Объясняя заключение этого пакта, Риббентроп говорил Молотову:
«Этот альянс направлен исключительно против американских поджигателей войны... Договор, конечно, не преследует агрессивных целей против Америки. Его единственная задача состоит лишь в том, чтобы довести до сведения Соединенных Штатов Америки понимание того, что, если они вступят в настоящую борьбу, им будет решительно продемонстрировано, что автоматически им придется иметь дело с тремя большими державами, которые выступят в качестве ее противников».
Но вопрос остался открытым: а как поведет себя Россия? Можно ли оставить ее без риска на фланге немецкого движения в районе восточного Средиземноморья? Можно ли рассчитывать, что она, в частности, не воспользуется своим преимуществом во время возможного столкновения Японии и Соединенных Штатов на Тихом океане? Не повернет ли она оружия против Японии в стремлении вернуть России то, что она потеряла тридцать пять лет назад в русско-японской войне? Все эти вопросы надоумили Риббентропа попытаться использовать возможность присоединения России к трехстороннему пакту. Мысль заключалась не в том, чтобы склонить ее сражаться на стороне Германии, а в том, чтобы связать ее обязательством не присоединяться к ее противникам. Короче говоря, пришло время для нового выяснения германо-советских отношений.
В результате 13 октября 1940 года Риббентроп отправляет Сталину длинное послание, в котором суммирует основные вехи германской политики в интересах России и высказывает свою точку зрения, которая выглядела так:
«...историческая миссия четырех держав — Советского Союза, Италии, Японии и Германии — состоит в том, чтобы принять долговременную политику и направить будущее развитие своих народов в правильном направлении, расширяя границы своих интересов в мировом масштабе».
Он предложил Молотову приехать в Берлин и обменяться мнениями по этому и другим вопросам.
Приглашение было принято, и 12 ноября Молотов прибыл в Берлин с сорокавосьмичасовым визитом. Это был первый визит советского государственного деятеля в нацистскую Германию. Немцы были слегка шокированы, когда осторожный Молотов настоял на том, чтобы взять с собой своего повара, и в немецком поезде употреблял только то, что готовил его надежный помощник. Затруднения возникли и в связи с тем, какую мелодию должен играть немецкий оркестр, когда Молотов покажется из вагона. В то время советским гимном был Интернационал — большая старая песня европейского революционного движения. Германское министерство иностранных дел высказало опасение, что,если зазвучит эта мелодия, встречающие жители Берлина могут с энтузиазмом присоединиться к Интернационалу. Поэтому было принято решение не играть никаких государственных гимнов вообще. Другой иронический штрих в обстановку был внесен военно-воздушными силами ее величества. В течение всех переговоров Риббентроп постоянно подчеркивал, что с Англией покончено, что война действительно закончилась, дело заключалось только в том, чтобы англичане согласились с этим. Тем не менее во время приема в честь Молотова, который состоялся в здании старого русского посольства на Унтер ден Линден, британские летчики устроили спектакль в воздухе над Берлином и вынудили участников приема перебраться в противовоздушное убежище, расположенное под соседним отелем «Адлон». Позднее Сталин рассказывал Черчиллю, что,после того как дверь убежища закрыли, Риббентроп предложил продолжить переговоры о разделении мира. «А что скажет Англия?» — спросил Молотов. «С Англией,— сказал Риббентроп,— покончено. Она больше не существует как держава». «Если это так,— сказал Молотов,— то почему мы сидим в убежище и чьи это бомбы сыплются нам на голову?»
Однако,развлекаясь посторонними деталями, связанными с визитом Молотова, следует отметить, что на карту были поставлены чрезвычайно серьезные вопросы. Это был действительно поворотный момент во второй мировой войне. Мне кажется, что Сталин имел неправильное представление о прочности своей позиции. Возможно, к этому заблуждению привела его большая заинтересованность Риббентропа склонить Россию на сторону держав оси в этой войне. Очевидно, Сталин расценивал это как признак слабости Германии, что в свою очередь увеличивало шансы России для получения определенного выигрыша. Во всяком случае, Молотов прибыл в Берлин с инструкциями потребовать от Германии также значительных уступок в Восточной Европе и на Балканах.
По мере развития переговоров Гитлер, рассматривающий их как жизненно важный процесс сдерживания России от вторжения на Балканы, предложил русским в качестве альтернативы рассмотреть вопрос о территориях южнее Каспийского моря в Центральной Азии, иными словами Персию, Афганистан и Индию, как естественную сферу для экспансии. Молотов элегантно отодвинул на задний план предложение Гитлера, сказав при этом «спасибо», и продолжал настаивать на удовлетворении всего списка требований России относительно Восточной Европы. Он требовал прекращения военных действий Германии в Финляндии, признания русских интересов на Балканах, советских баз в районе Босфора и Дарданелл, на деле установить советский военный контроль в Болгарии и в районе проливов. За эти требования, резко расходившиеся с военными интересами Германии, Молотов держался с деревянным упрямством, чем и стал знаменит в последующих переговорах с Соединенными Штатами. 26 ноября 1940 года, две недели спустя, эта жесткая позиция была еще раз подтверждена в дипломатической ноте германскому правительству. Это один из интереснейших документов в истории советской внешней политики, красноречиво свидетельствующий о планах Сталина получить высокую цену за присоединение к державам оси в четырехстороннем пакте. Он считал, что все эти переговоры являются всего лишь формой предварительных сделок.
Но он жестоко просчитался. Гитлер, испытывающий головокружение от серии блестящих военных побед, не собирался заниматься пустяками с Россией. К многочисленным, раздражавшим его, проблемам прибавилась еще одна — неспособность немецкой военной экономики обеспечивать платежи за импорт продовольствия и сырья, которое поставлял Советский Союз. Германия надеялась получать эти необходимые ей товары только в том случае, если она захватит их силой. (Пожалуйста, отметьте себе, что точно такой целью руководствовалась Германия, когда она хотела захватить Украину в 1918 году, во времена Брест-Литовского договора.)
Менее чем через месяц после получения ноты, подтверждающей жадные притязания Сталина, Гитлер издал приказ о разработке так называемой «Операции Барбаросса», предназначенной — как это было констатировано в первом предложении приказа — «уничтожить Советскую Россию в молниеносной кампании... даже не окончив войны против Англии».
Начиная с этого момента принятое решение стало неукоснительно выполняться. Понимал ли это Сталин — неизвестно. Черчилль комментирует просчеты и невежество, которые демонстрировал Сталин в этот период времени, и показывает его как «бездушного, хитрого и плохо информированного гиганта». Его поведение в эти последние месяцы было сумасбродным. В известном смысле он прилагал большие усилия с целью умиротворения Германии, продолжая либеральные поставки сырья и зерна даже тогда, когда немцы фактически прекратили поставки взамен. В апреле 1941 года произошел экстраординарный эпизод, связанный с отъездом из Москвы японского министра иностранных дел Мацуоки. После веселого прощального обеда в Кремле Сталин, никогда не появлявшийся на публике, сопровождал японского государственного деятеля до вокзала и неожиданно появился на платформе в толчее изумленных дипломатов, пришедших попрощаться с Мацуокой. Затем он снова удивил компанию, спросив, где находится германский посол. Найдя дипломата, он подошел к нему и, обняв рукой за плечи, сказал: «Мы должны остаться друзьями, а вы должны теперь делать все возможное с этой целью». Затем он проделал то же самое с крайне удивленным немецким военным атташе, которого раньше никогда не видел в своей жизни.
В оставшиеся недели перед нападением Германии Сталин с постоянным упорством оставался глухим к сообщениям многих людей, в том числе и некоторых немцев, которые пытались предупредить его о намерениях Гитлера. С другой стороны, он привел Гитлера в неописуемую ярость вмешательством в дела Югославии как раз накануне фашистского вторжения в эту страну. Он все не мог оставить Балканы в одиночестве.
Германия совершила нападение в ночь с 21 на 22 июня. Несчастный немецкий посол в Москве граф Шуленбург, мудрый и талантливый человек, напрасно пытался отвратить Гитлера от авантюры в России. Ему суждено было умереть на нацистской виселице еще до окончания войны, но он считал своей обязанностью посетить Молотова этой ночью и сообщить ему о нападении Гитлера. Ответ Молотова на это потрясающее сообщение представляется мне как образец жуткого лицемерия, которым были пропитаны советско-германские отношения в целом. «Неужели это возможно? — сказал бесстрастно старый представитель режима, который недавно совершил нападение на соседнюю Финляндию, аннексировал три страны, не желающие присоединяться, и депортировал сотни тысяч жителей восточной Польши в условиях крайней жестокости.— Неужели мы заслужили это?»
Я полагаю, что его превзошел только Сталин, выступая год или два спустя на банкете с представителями союзнических стран. Сталин, всегда любивший подразнить своих подчиненных в подобных случаях, предложил Мо-лотову сказать тост, а затем обратился к нему с дружеским повелением: «А теперь, Молотов, встань и расскажи нам о своем пакте с немцами».
Гитлеровская агрессия недвусмысленно означала провал попыток Сталина, заключив пакт о ненападении в 1939 году, остаться в стороне от европейской войны или, по крайней мере, воздержаться от вступления в нее до тех пор, пока Германия и западные страны не растратят своих сил в борьбе друг с другом. Почему же так случилось, что Сталин, вопреки своим ожиданиям, не смог поддержать нейтралитет и получать барыши от войны, как ему того хотелось?
Первой и главной причиной его просчетов, конечно же, был непредсказуемый ход войны на Западе. А одним из самых загадочных противоречий, которыми прямо-таки насыщена история, явились слабость и сила Запада одновременно, которые и склонили гитлеровскую военную машину к нападению на Россию. Именно слабость Запада сделала возможными легкие победы Гитлера на континенте и позволила ему практически без потерь завоевать Францию, Нидерланды, Бельгию и Люксембург. Если бы он растратил свои силы на Западе, он никогда бы не осмелился навлечь на себя опасности войны на два фронта.
С другой стороны, под руководством Черчилля Британия проявила моральную силу, которая удержала эту страну от капитуляции даже после поражения под Дюнкерком, что в свою очередь позволило Гитлеру расширить стратегический театр войны и убедило его в том, что он должен попытаться силой оружия устранить нейтралитет России, которому он не верил, потому что Россия отказалась присоединиться к оси на его условиях, выдвинув при этом свою непомерную цену. Если бы Франция не пала так легко или если бы Англия не отказалась от капитуляции, возможно, никогда не было бы нападения Германии на Россию.
Ни одно из этих событий нельзя было предвидеть в 1939 году, и едва ли можно упрекать Сталина как государственного деятеля в том, что он не высчитал их в то время.
Но были и другие причины, предрекавшие провал пакта о ненападении. Одной из них было чрезвычайное недоверие Гитлера, которое он постоянно выражал своим советским партнерам по пакту. Гитлер никогда не верил в прочность этого соглашения. Всего лишь несколько дней спустя после второго визита Риббентропа в Москву в сентябре 1939 года Гитлер недвусмысленно выразил свое недоверие в директиве руководителям вооруженных сил. «Продолжающемуся нейтралитету России,— сказал он,— нельзя верить:
Пустячное значение договора подтверждалось всеми странами на протяжении последних лет. Самая надеж~ ная оборона от России... заключается в убедительной демонстрации германской мощи».
Вы также можете спросить: могло ли повлиять это недо4 верие каким-либо образом на поведение советского правительства? Отражало ли оно не только неограниченный цинизм Гитлера, а недоверие к пактам вообще? Каково было бы отношение Гитлера к некоммунистической России или к другой стране, которая вела бы себя по-иному?
Это очень серьезные вопросы. Конечно, почти невозможно дать конкретные ответы на них, поскольку они предположительны. Но каждый может заметить, что при очередном изменении поведения Москвы по отношению к нации обнажались одни и те же негативные штрихи советской дипломатии, которые впоследствии стали явью в отношениях России с Западом: невероятная секретность и хитрость, проникающая повсюду неискренность, территориальная и политическая жадность, а также привычка к упрямому повторению заранее разработанных позиций и требований вместо разумного и гибкого обмена мнениями. Совершенно ясно, что эти особенности советской дипломатии раздражали немцев, так же как позднее они раздражали союзнические правительства. Насколько влияло отсутствие этих особенностейна изменение политики Гитлера, менее известно. Действительно, непомерные требования Москвы установить контроль на Балканах выводили Гитлера из себя, и 'в огромной степени оказали влияние на его расчеты в 1941 году. Но купила ли Москва иммунитет от нападения Германии, воздерживаясь от своих требований, никто не может сказать.
Ясно только одно: сталинская Россия по своему устройству не могла быть надежным или удобным союзником для любой державы, будь это западные союзники или нацистская Германия, находящаяся ва вершине своих военных успехов. Конечные цели сталинской России находились, на противоположном полюсе от целей двух воюющих сторон на Западе. Гитлер со своим грубым реализмом понял это и с самого начала смирился с нестабильностью германо-советских отношений и с тем фактом, что скоро наступит день, когда эти отношения послужат достижению его целей и на этом закончатся. Западные демократии также получили ряд откровенных предостережений, используя опыт своих отношений со сталинской. Россией в 30-х годах и даже из поведения России между 1939 и 1941 годами. Но к 1941 году то чувство реализма по отношению к России, которое еще сохранилось в западном демократическом мнении, потускнело опять, как и во времена первой мировой войны, с помощью эмоционального накала, вызванного конфликтом с гитлеровской Германией. По этой причине после нападения Гитлера на Россию западное общественное мнение легко забыло те уроки, которые оно должно было усвоить о квалификации Сталина как союзника.