Первая брешь в «великом союзе»

Маневр с частичными капитуляциями на западе, предпринятый немцами, впервые был применен на итальянском фронте. Условия для его успеха представлялись более благоприятными, чем в дргугом месте. Итальянский фрегат находился под командованием англичан, и он все еще оставался второстепенным фронтом. С другой стороны, немецкий генерал, взявший на себя инициативу капитуляции, командовал войсками СС — отборными войсками, «самыми стойкими из стойких». Подобная инициатива не могла не произвести большого впечатления.

Если верить тому, что Черчилль пишет в своих мемуарах, «все предложения, сделанные немцами о сдаче своих войск на итальянском фронте, были, конечно, отвергнуты». Англичане и американцы «требовали» «безоговорочной» капитуляции «на всех фронтах». А также «категорически заявили, что это не может служить предметом переговоров и если это должно осуществиться, то лишь на основе безоговорочной капитуляции».

Но факты, которые Черчилль излагает в своих мемуарах, опровергают это заявление от начала до конца. Оно опровергается также книгой «Секретная капитуляция» Аллена Даллеса, который в качестве главы американской разведывательной службы в Швейцарии во время второй мировой войны принимал непосредственное участие в деле капитуляции немецких войск на итальянском фронте.

МНОГООБЕЩАЮЩАЯ ПОПЫТКА

В действительности дело происходило совсем иначе, чем это хочет изобразить Черчилль. Первая попытка немцев восходит к осени 1944 года. По инициативе генерала Вольфа, командующего войсками QC на итальянском фронте, при посредничестве офицера его штаба полковника Дольманна немцы пытались вступить в контакт с первым агентом Аллена Даллеса — американцем немецкого происхождения Геро фон Геверницем.

Важно отметить сразу же, что с самого первого момента вопрос был поставлен немецкой стороной в политическом аспекте. Речь шла о заключении перемирия на итальянском фронте без участия русских.

Эта попытка, замечает Черчилль, была предпринята в соответствии с планом, разработанным самим Гиммлером, главой СС и полиции рейха. План был рассчитан, по мнению Черчилля, на то, чтобы «вбить клин между западными союзниками и русскими с целью заключить перемирие на западе, чтобы получить свободу действий на востоке».

Эта первая попытка не дала непосредственных результатов, но она была продолжена более энергично с появлением на сцене нового персонажа, итальянского промышленника барона Парилли, папского камергера, заинтересованного прежде всего в спасении промышленности Северной Италии, которой угрожало полное разрушение по плану «выжженной земли» Гитлера. Эта попытка носила столь серьезный характер, что получила с англо-американской стороны кодовое название «Кроссворд». Что касается немцев, то они держались весьма оптимистично.

8 марта1945 года все было устроено. Обе стороны были готовы вступить в переговоры при участии ответственных лиц. Аллен Даллес немедленно прибыл в Швейцарию, где его ожидал генерал Вольф. Их встреча состоялась при соблюдении строгой тайны в Цюрихе.

Эти первые официальные беседы касались сдачи немецких войск на итальянском фронте, однако Вольф не уточнял тем не менее, идет ли речь об этих войсках или о всех немецких силах на западном фронте, он настаивал лишь на том, что капитуляция должна иметь место исключительно перед западными державами. Тем не менее из бесед Вольфа с Алленом Даллесом вытекало, что немцы думают главным образом об общей капитуляции на западном фронте. Вольф уже пытался убедить в этом фельдмаршала Кессельринга, который оставался верен гитлеровской стратегии сопротивления до последнего. Генерал Фитингофф-Шель встретился с Гитлером в Берлине перед тем, как принять командование войсками в Италии, где до этого времени командовал Кессельринг. И речи, которые держал по этому случаю фюрер, не оставляли никакого сомнения относительно продолжения войны до последнего.

Русских оставили в полном неведении относительно того, что замышлялось. Согласно Черчиллю, только английское и американское правительства были посвящены в тайну. И на то были свои причины. Участие русских в переговорах было действительно нежелательным как для немцев, так и для англичан и американцев. Немцы выдвинули это в качестве условия, а другая сторона не имела никаких оснований настаивать, поскольку стремилась к успеху операции. Наконец, сохранение абсолютной тайны было необходимым ввиду того, что русские отнюдь не были заинтересованы способствовать переговорам, направленным против них самих, да и частичная капитуляция иа западе означала бы нарушение существующих соглашений. Черчилль признал это, указав в своих мемуарах:

«Я сразу же понял, что у советского правительства может вызвать подозрение сепаратная военная капитуляция на юге,— капитуляция, которая позволила бы нашим армиям продвинуться, встречая лишь незначительное сопротивление, до Вены и дальше, и даже в направлении Эльбы и Берлина». (Такой в действительности была цель операции для англо-американской стороны.)

Но поскольку фронты кольцом окружали Германию, также признает Черчилль, было невозможно отделить один фронт от другого или ликвидировать один из них так, чтобы последствия этого тотчас же не сказались на других фронтах. Как раз то, что в данном случае особенно интересовало русских.

Как бы там ни было, но в ставке британского главнокомандующего в Казерте очень спешили. 10 марта фельдмаршал Александер запросил начальников Объединенного штаба в Вашингтоне разрешения послать в Швейцарию двух старших офицеров своего штаба, чтобы по всей форме вести переговоры с немцами. 13 марта фельдмаршал сообщил Аллену Даллесу, что он делегирует двух офицеров. Последние, американский генерал Лемнитцер, заместитель начальника штаба фельдмаршала Александера, и генерал Эри, начальник английской военной разведывательной службы в Италии, на следующий день прибыли в Берн. Встреча этих двух эмиссаров с генералом Вольфом состоялась 19 марта в Асконе, на Лаго-Маджоре, на вилле, снятой Геверницем.

Переговоры проходили без затруднений, и теперь следовало 'информировать фельдмаршала Кессельринга в качестве главнокомандующего немецкими вооруженными силами на западном фронте, который должен был обеспечить всю операцию. На самом деле Вольф намеревался но этому случаю поставить вопрос в целом о капитуляции вооруженных сил на этом фронте. Вольф действительно немедленно отправился в ставку Кессельринга. Но ему понадобилось две недели, чтобы встретиться с фельдмаршалом и побеседовать. Время быловыбрано неудачно: американцы только что форсировали Вейн...

Тем временем оба эмиссара фельдмаршала Александера терпеливо дожидались в Швейцарии возвращения Вольфа. Это длилось довольно долго, так что в Казерте начали подозревать немцев в маневрах с целно разделить англо-американцев и русских. Фельдмаршалу Александеру, должно быть, стало известно о спорах между Москвой, Лондоном и Вашингтоном относительно капитуляции немецких войск в Италии. Поэтому он отозвал 4 апреля своих эмиссаров и развернул 8 апреля общее наступление на итальянском фронте.

НЕВИДИМЫЕ ПЕРЕГОВОРЫ

В течение всего этого времени англичане и американцы тщательно сохраняли тайну. Лишь после того, как переговоры начались, шга решились предупредить Сталина.

Впрочем, этот демарш носил всего лишь характер «нескромности» ., Государственный департамент поручил 11марта Гарриману, послу Соединенных Штатов в Москве, встретиться с Молотовым и проинформировать его. Речь шла, во всяком случае, не более чем о простых «беседах». Советский министр иностранных дел дал ответ на следующий же день. Хотя его правительство, сообщал он, считает дело важным, оно не возражает, чтобы «беседы с генералом Вольфом- имели место». Оно лишь требует участия в этих беседах советских офицеров.

Именно из-за этого вспыхнул конфликт. Русские, прекрасно разбиравшиеся как в намерениях немцев, тан № англичан и американцев, стремились начисто лишить научавшуюся операцию политического характера. Операция не должна была также носить сепаратного характера. Отсюда необходимость присутствия русских в Швейцарии.

Но ведь именно из-за этого англо-американская сторона не хотела иметь представителей Красной Армии на переговорах. По замыслу западных, держав — так же как и немцев,— первая сдача должна была быть только этапом на; пути к сепарапюй капитуляции на всем, западном фронте, то есть война должна, была быть разделена надвое: прекращение военных действий на западе и продолжение сраже-' ний на востоке.

Отсюда — исключение русских с самого начала. А когда Молотов поднял, вопрос об участии советских офицеров-в переговорах в Швейцарии, государственный департамент категорически возражал шад предлогом того, что тогда трудно будет сохранить их в тайне. Советские офицеры будут желанными гостями в ставке главнокомандующего фельдмаршала Александера в Казерте, где, как утверждалось, будут происходить действительные переговоры.

12 марта Черчилль в свою очередь уполномочил посла Великобритании в Москве сэра Арчибальда Кларка Керра проинформировать советское, правительство «о демаршах, предпринятых немецкими эмиссарами» в Швейцарии, а также заявить, что «никакие контакты не будут иметь место», пока английское правительство не получит «ответа русских». Кроме того, советское правительство может быть совершенно спокойным: «Никогда ни на мгновение не возникал вопрос о том, чтобы утаить от'русских даже самые незначительные дела».

Премьер-министр его величества был тем более категоричен. Он в то же время велел передать своему послу в Москве, что до 12марта «представители союзников»

(англо-американцев) находились в Швейцарии и что «контакты» имели там место. Более того, Черчилль довольно неловко признался и в самом факте переговоров, добавив, что представители союзников в Швейцарии «изучали даже возможность ввести контрабандой советского офицера, чтобы он мог присоединиться к ним, если московское правительство захочет кого-либо прислать».

В сущности, для англичан и американцев эта дискуссия была беспредметной. Согласно Черчиллю, английские и американские военачальники «на местах всегда имели полное право принять чисто военную капитуляцию вражеских сил, противостоявших им». Точно так же и по мнению Эйзенхауэра, капитуляция немецкой армии относилась «к тактической и военной области».

БОЛЬШАЯ ССОРА

Одно было ясно: переговоры с немцами велись без участия русских, которых англичане и американцы систематически и упорно отстраняли. Ситуация была столь подозрительной, что Москва не могла не реагировать. Ибо для русских переговоры были фактом, а настойчивое исключение их англо-американской стороной было еще одним фактом.

На сообщение Черчилля от 21марта Молотов подготовил резкий ответ, вручив его на следующий день британскому послу. Он разоблачал в нем секретные переговоры союзников с немцами и протестовал против них.

«В Берне,— писал он,— в течение двух недель за спиной Советского Союза, несущего на себе основную тяжесть войны против Германии, ведутся переговоры между представителями германского военного командования, с одной стороны, и представителями английского и американского командования — с другой».

Британский посол мог сколько угодно говорить, что Советы «ошибочно представляют себе факты», что «переговоры», о которых говорит Молотов, «были не более чем зондажем для проверки полномочий и компетенции генерала Вольфа», Молотов поставил точки над i, ответив послу:

«Советское Правительство в данном деле видит не недоразумение, а нечто худшее».

Черчилль, по его собственным словам, воспринял ответ Молотова как «обвинение, вызывающее удивление», и как «оскорбительный ответ». Он также рассудил, что «лучше замолчать, чем состязаться в оскорблениях». В действительности он сознавал, что его позицию нельзя было защитить.

С американской стороной ссора еще более обострилась. Если Черчилль, маскируя свою игру, заявлял о готовности принять (но лишь «контрабандой») русского офицера в Швейцарии, то государственный департамент возражал против этого без обиняков. В ответ на ноту Молотова от 12марта Гарриман вручил ему 16-го вторую ноту с отказом удовлетворить требование русских об участии их представителей в переговорах в Швейцарии.

Нота государственного департамента была составлена таким образом, чтобы запутать факты и дать понять русским, что они не будут допущены в Швейцарию.

В действительности заявление о том, будто немецкие представители прибудут в ставку фельдмаршала Алексан-дера в Казерте для «обсуждения» вопроса о капитуляции немецких войск на итальянском фронте, не соответствовало истине. Подлинные переговоры должны были вестись в Берне или в каком-либо другом месте Швейцарии. Немецкие представители должны были прибыть в Казерту лишь для подписания уже заключенного соглашения.

Русские, которых должны были допустить только в ставку фельдмаршала Александера, чтобы присутствовать при подписании соглашения, не могли бы, следовательно, участвовать в переговорах.

Для Молотова из ноты Вашингтона явствовало, что переговоры с немцами уже ведутся и что русских от них отстраняют. Поэтому самое меньшее, что он мог возразить в своем ответе, врученном Гарриману 16 марта, было: «Отказ Правительства США... явился для Советского Правительства совершенно неожиданным и непонятным». И предложить от имени советского правительства «прекратить» уже начатые переговоры.

Самое любопытное, что американцы протестовали. Гарриман телеграфировал государственному департаменту но поводу поты Молотова, что эта нота подтверждает его впечатление, что «со времени Ялты советские руководители убеждены, что они могут навязывать свою волю Соединенным Штатам по любому вопросу».

Вашингтон целиком одобрил позицию Черчилля, преследующего цель отстранить русских от участия в первой капитуляции немцев на западном фронте. Легко также заметить, что проведение всей этой операции американцами и англичанами носило полностью согласованный характер, вплоть до одинакового искажения фактов и одинановых аргументов, выдвигаемых для того, чтобы обмануть русских и держать их в стороне.

Вопрос стоял совершенно иначе. Англо-американская сторона хотела вести сепаратные переговоры о сдаче большого участка немецкого фронта на западе, тем более что эта операция носила политический характер и являлась ■частью большой операции по общей капитуляции всего западного фронта.

Это вскоре стало ясно. Так как, вопреки утверждениям Лондона и Вашингтона, переговоры с немцами, как мы видели, шли успешно и быстро. Этот факт в конце концов признали перед русскими.

ТОРЖЕСТВЕННОЕ ПРИЗНАНИЕ

18 марта в Швейцарию прибыли американский генерал Лемнитцер, заместитель начальника штаба фельдмаршала Адександера, и генерал Эри, начальник английской военной разведывательной службы в Италии. Эти два человека на следующий день встретились с генералом Вольфом в присутствии барона Парилли.

Совещание проходило, разумеется, на основе заключения сепаратного перемирия на итальянском фронте. С немецкой точки зрения, которую изложил Вольф, заключение подобного перемирия на западе имело бы «очень большой резонанс в мировом масштабе».

Действительно, немцы все еще хотели распространить переговоры на весь западный фронт. Поэтому дело не двигалось быстро. Эта встреча, не привела к каким-либо конкретным результатам. Вольф тотчас же отправился к фельдмаршалу Кессельрингу. Он настойчиво стремился заинтересовать фельдмаршала в переговорах. Но Кессель-ринг чувствовал себя связанным присягой, данной фюреру. Поэтому он не был расположен рассматривать вопрос о капитуляции на всем западном фронте, в случае, если на итальянском фронте будет заключено перемирие.

Затем Вольф отправился в Берлин для встречи с Гиммлером, который уже установил контакт с графом Берна-дотом, председателем шведского Красного Креста, членом шведской королевской семьи, приехавшим в Германию с целью посещения шведских подданных, интернированных в нацистских концентрационных лагерях. План, предложенный графу Бернадоту, опять-таки состоял в том, чтобы «прикрыться с запада (заключив сепаратный мир) с целью получить возможность продолжать борьбу против большевизма».

Возвращаясь в Италию, генерал Вольф мог быть удовлетворен лишь наполовину. Он не добился существенных результатов, но — и это было самым главным — переговоры завязались всерьез.

21 марта Гарриман направил Молотову ноту, чтобы информировать его об этом «инциденте» (словечко принадлежит адмиралу Леги).

На этот раз реакция Москвы была еще более резкой. 22 марта Молотов направил Гарриману ноту, «открыто ставившую под сомнение искренность Соединенных Штатов». В ней, в частности, говорилось:

«Таким образом, в Берне в течение двух недель за спиной Советского Союза, несущего на себе основную тяжесть войны против Германии, ведутся переговоры между представителям» германского военного командования, с одной стороны, и представителями английского и американского командования — с другой. Советское правительство считает это совершенно недопустимым»1.

ПОЛЕМИКА РУЗВЕЛЬТ - СТАЛИН

Рузвельт попал в неловкое положение, воспользовавшись тезисами и аргументами своего государственного департамента и Черчилля. Он должен был засвидетельствовать свою добрую волю, только в данном случае он был плохо информирован (и это было не в первый раз), так как он не дал бы втянуть себя в полемику со Сталиным с ложных позиций.

25 марта он направил Сталину личное послание. Как ему представлялось, он уточнял дело и прежде всего должен был убедить Сталина в том, что не было переговоров без ведома русских.

Он говорил о «неподтвержденных сведениях», согласно которым «несколько дней тому назад в Швейцарии... некоторые германские офицеры рассматривали возможность осуществления капитуляции германских войск... в Италии». В результате этой информации фельдмаршалу Александеру разрешили просто послать в Швейцарию несколько офицеров своего штаба, чтобы проверить ее достоверность и, если она окажется в достаточной степени

' Этот текст идентичен твисту ноты, которую Молотов направил - марта послу Великобритании в Москве. (Переписка председателя ьовета Министров СССР с президентом США и премьер-министром ?.ел""°бРитаиии во время Великой Отечественной войны 1941—1945 тг.

1957- Т. II. С. 292. Далее: Переписка... .)

надежной, «договориться с любыми компетентными германскими офицерами об организации совещания... с целью обсуждения деталей капитуляции». И «если бы можно было договориться о таком совещании, то присутствие советских представителей, конечно, приветствовалось бы»1.

Ответ Сталина (29 марта) на послание Рузвельта от 25-го был неопровержимым и затрагивал самую суть вопроса. Сталин ни в коей мере не возражал против переговоров, как таковых.

«Я не только не против, а, наоборот, целиком стою за то, чтобы использовать случаи развала в немецких армиях и ускорить их капитуляцию на том или ином участке фронта, поощрить их в деле открытия фронта союзным войскам». «Но я согласен,— подчеркивал Сталин,— на переговоры с врагом по такому делу только в том случае, если эти переговоры не поведут к облегчению положения врага, если будет исключена для немцев возможность маневрировать и использовать эти переговоры для переброски своих войск на другие участки фронта, и прежде всего на советский фронт». «Только в целях создания такой гарантии,— уточнял Сталин,— и было Советским Правительством признано необходимым участие представителей Советского военного командования в таких переговорах с врагом». «Я не понимаю,— добавлял он,— почему отказано представителям Советского командования в участии в этих переговорах и чем они могли бы помешать представителям союзного командования». Но Сталин это прекрасно понимал. Исключение русских совершенно изменяло смысл переговоров. Немцы имели в виду нечто большее, чем просто капитуляцию на итальянском фронте. Они ставили своей целью капитуляцию на всем западном фронте, которая могла бы привести к разрыву с русскими и заключению сепаратного мира с западными державами. Поэтому они и выдвигали в качестве предварительного условия неучастие русских в переговорах. Иными словами, все дело приобретало таким образом, по существу, политический характер. Отсюда серьезность ситуации.

Сталин обращал на это внимание Рузвельта.

«К Вашему сведению,— писал он,— должен сообщить Вам, что немцы уже использовали переговоры с командованием союзников и успели за этот период перебросить

1 Переписка... Т. II. С. 196—197.

из Северной Италии три дивизии на советский фронт». И добавлял:

«Задача согласованных операций с ударом на немцев с запада, с юга и с востока, провозглашенная на Крымской конференции, состоит в том, чтобы приковать войска противника к месту их нахождения и не дать противнику возможности маневрировать, перебрасывать войска в нужном ему направлении. Эта задача выполняется Советским командованием. Эта задача нарушается фельдмаршалом Александером». В заключение Сталин отмечал: «Это обстоятельство нервирует Советское командование, создает почву для недоверия»1.

Черчилль признает это, когда замечает в этой связи в своих мемуарах: «Я прекрасно понимаю беспокойство, которое испытывают русские при мысли о том, что мы можем принять военную капитуляцию на западе или на юге, что позволит нашим армиям продвигаться вперед, совсем или почти не встречая сопротивления, и достичь Эльбы и даже Берлина раньше Советского Союза. Так что, если переговоры завяжутся йа этом фронте, который не является второстепенным, подобно итальянскому, то будет невозможно отделить военный аспект от политического».

В своем ответе на послание Сталина от 29 марта, который Рузвельт дал 1 апреля, он ограничился тем, что еще раз все отрицал.

По выражению адмирала Леги «Сталин отмел эти аргументы президента». На самом деле факты, изложенные в послании Рузвельта (подготовленном генералом Маршаллом и адмиралом Леги, так же как и вся корреспонденция президента, относящаяся к этому делу), были неточны и представлены в искаженном свете. Рузвельт хотел убедить Сталина, что переговоры «какого-либо рода» с немцами никогда не имели места.

В своем послании от 25 марта он говорил о «некоторых германских офицерах», между тем как это был генерал Вольф, командующий частями СС на итальянском фронте, который лично вел переговоры. К тому же говорилось просто о «рассмотрении» возможности капитуляции, в то время как активно велись переговоры.

Но к чему вся эта дискуссия? В записке от 25 марта, составленной Черчиллем для Идена, министра иностранных дел, британский премьер раскрыл суть дела: «Государственный департамент настаивает на том, чтобы рус-•е_не_присутствовали в Швейцарии».

' Переписка... Т. II. С. 198-199.

Сталин вернулся к этому вопросу 3 апреля. «Вы утверждаете,— телеграфировал он Рузвельту,— что никаких переговоров не было еще. Надо полагать, что Вас не информировали полностью». По его данным, писал Сталин Рузвельту, «переговоры были и они закончились». По условиям достигнутого соглашения немцы должны были открыть итальянский фронт и дать возможность англо--американским войскам продвигаться на восток. Вот почему не желали участия русских представителей в переговорах. И Сталин упрекал Рузвельта, так же как и Черчилля,в том, что они «скрыли» от русских факт переговоров.

На деле «недоразумение»; о котором говорил Рузвельт, заключалось в следующем: англо-американская сторона утверждала, что переговоры не велись, поскольку соглашение не было достигнуто, в то время как русские считали соглашение заключенным, поскольку переговоры действительно имели место.

Для американцев «это новое оскорбительное послание ясно свидетельствовало о том, с каким недоверием относились русские к (их) намерениям и сколь малое значение придавали они (их) обещаниям».

К тому же «недоразумение» продолжалось. Настойчивость Сталина побудила Рузвельта представить ситуацию в противоположном виде в надежде таким образом обезоружить его. Рузвельт изобразил себя жертвой немецкой интриги, рассчитанной на то, чтобы вызвать разлад между союзниками. Ссылаясь на свою «честность» и «надежность», он вновь утверждал: «Я уверен, что в Берне никогда не происходило никаких переговоров». Сведения Сталина об этом, должно быть, «исходят из германских источников», поскольку немцы «упорно старались вызвать разлад» между союзниками, «с тем, чтобы в какой-то мере избежать ответственности за совершенные ими военные преступления». И «если таковой была цель» генерала Вольфа, то последнее послание Сталина доказывает, «что он добился некоторого успеха». Рузвельт заканчивал свое послание следующим патетическим призывом:

«Наконец, я хотел бы сказать, что если бы как раз в момент победы, которая теперь уже близка, подобные подозрения, подобное отсутствие доверия нанесли ущерб всему делу после колоссальных жертв — людских и материальных,— то это было бы одной из величайших трагедий в истории»

«ВЕЛИЧАЙШАЯ ТРАГЕДИЯ»

Итак, эта трагедия была на грани того, чтобы свершиться, но отнюдь не из-за недоверия со стороны русских, а из-за того, что она была вполне реальной. За ссорой по поводу переговоров вырисовывался глубокий кризис «великого союза». Если Рузвельт говорил о «недоразумении», то Черчилль вполне сознательно добивался полного торжества своей политики, направленной на то, чтобы вызвать открытый кризис в отношениях с Советским Союзом.

Получив от Рузвельта копии последних посланий, которыми тот обменялся со Сталиным, Черчилль тотчас же — 5апреля — направил протест в Вашингтон. Он квалифицировал послание Сталина от 3апреля как «оскорбительное для чести Соединенных Штатов, а также Великобритании».

«Я полагаю,— заявлял он, подстрекая президента,— что для наших обеих стран крайне важно при этих обстоятельствах оказать решительное и твердое противодействие с тем, чтобы внести ясность и дать им (русским) понять, что есть предел и далее мы не позволим оскорблять себя. Это, я думаю, лучший способ спасти будущее. Если они придут к убеждению, будто мы их боимся и они могут навязывать нам свою волю посредством грубости, то я отчаюсь в наших отношениях с ними в будущем и во многом другом».

Как это ии парадоксально, но в тот же день, 5 апреля, Черчилль направил послание Сталину в поддержку позиции и аргументации Рузвельта, которые, впрочем, были также и его собственными. Заканчивая свое послание, он почти дословно воспроизводил телеграмму Рузвельта Сталину от 5 апреля, в которой президент предостерегал последнего против немцев, словно все это дело было лишь интригой, затеянной врагом.

«Если немцы намеревались посеять недоверие между нами,— писал он,— то они на время достигли этого» .

Однако если такое освещение дела Рузвельтом могло представляться в какой-то мере правдоподобным, так как президент был выше всяких подозрений и совершенно искренен, когда упрекал Сталина в том, что проявление недоверия с его стороны наносит ущерб единству союзников, то, что касается британского премьера, все обстояло совершенно иначе. Последний в данном случае выступал в роли сообщника немцев и больше других «сеял недоверие» между русскими и англо-американцами, вся его поли- -тика была направлена на открытый разрыв.

В этих условиях не могло быть и речи о «недоразумении». 7апреля Сталин телеграфировал Рузвельту, чтобы заверить его в том, что он никогда не сомневался в искренности и надежности президента. Однако он с прежней настойчивостью возвращался к фактам. Немцы, как уточнял Сталин, могли бы «без ущерба» для себя снять с восточного фронта, где Красной Армии противостоят 147 германских дивизий, 15—20 дивизий и перебросить их на западный фронт, меж тем как вермахт оказывает армиям западных держав лишь теоретическое сопротивление.

В совершенно ином тоне было написано послание Сталина Черчиллю, отправленное в тот же день, в ответ на послание премьера от 5 апреля. Ни он сам, ни Молотов, писал он, не хотели «чернить» кого-либо. «Дело не в желании «чернить», а в том, что у нас выявились тут разные точки зрения по вопросу об обязанностях и правах союзника».

11 апреля Черчилль напомнил Рузвельту о своем послании, отправленном 5 апреля с целью побудить его проявить твердость. «Прежде чем рассматривать для правительства Его Величества хотя бы малейшую возможность ответа на послание Сталина от 7 апреля, было бы неплохо, если бы президент сообщил ему (Черчиллю), как он относится к тому, чтобы в этом вопросе оба правительства действовали «неизменно в одном и том же направлении».

Но Рузвельт, по-видимому, не был склонен следовать этому. То ли потому, что последнее послание Сталина его действительно обезоружило, то ли потому, что он пересмотрел свое мнение о точности информации, которой его снабдили относительно дела с переговорами, но он ответил 12 апреля на телеграмму Сталина. Поблагодарив за «искреннее пояснение... бернского инцидента», он объявлял этот «инцидент» «отошедшим в прошлое». И добавлял затем:

«Во всяком случае не должно быть взаимного недоверия, и незначительные недоразумения такого характера не должны возникать в будущем. Я уверен, что, когда наши армии установят контакт в Германии и объединятся в полностью координированном наступлении, нацистские, армии распадутся»1. В тот же день — 12 апреля — Сталин заявил Гарриману: «Мое горячее желание рассматривать бернское недоразумение как инцидент, не имеющий значения». (В послании, отправленном Черчиллю 15 апреля, через три дня после кончины Рузвельта, он писал: «В Президенте Франклине Рузвельте советский народ видел выдающегося политического деятеля и непреклонного поборника тесного сотрудничества между нашими тремя государствами.

Дружественное отношение Президента Ф. Рузвельта к СССР советский народ будет всегда высоко ценить и помнить.

Что касается меня лично, то я особенно глубоко чувствую тяжесть утраты этого великого человека — нашего общего друга»'.)

САМЫЙ ГЛУБОКИЙ КРИЗИС

Наступление Александера не помешало генералу Вольфу продолжать свои усилия. Скорее наоборот. Как говорит Черчилль в своих мемуарах, «на время произошла заминка». Гитлер вызвал генерала Вольфа 18 апреля в Берлин, чтобы запретить ему всякую мысль о капитуляции. С другой стороны, ответственные руководители вермахта, «удивленные» быстрым развитием событий, не были уверены в том, что войска последуют за ними. Даже сам генерал Вольф предупредил Аллена Даллеса, что потребуется некоторое время, чтобы подготовить войска к капитуляции. Тем не менее обе стороны не прерывали переговоров. Они продолжались, однако, в обстановке подозрительности и замешательства.

В сущности, соглашение о капитуляции уже было достигнуто. Немецкая сторона продолжала дискуссию относительно формы, в которой должна совершиться эта капитуляция. На деле же пытались выиграть время, чтобы охватить этой операцией весь западный фронт и тем временем избежать безоговорочной капитуляции на итальянском фронте. Так как переговоры по этому пункту также велись втихомолку с Даллесом.

Все это было настолько очевидно, что Вашингтон, несомненно под давлением русских, оказался вынужденным положить им конец. 20 апреля Объединенный штаб союзников сообщил фельдмаршалу Александеру, что немецкое командование на итальянском фронте стремится избежать безоговорочной капитуляции. Следовательно, чтобы избежать осложнений с русскими, Аллеи Даллес должен прёр вать контакты с немцами и считать дело Вольфа закрытым.

Но глава американской разведки нисколько не намерен был считаться с межсоюзническим верховным командованием в Вашингтоне. Он шел своей дорогой, и диалог с Вольфом продолжался.

Дело близилось к концу. Уже были назначекы немецкие уполномоченные и ожидалась их встреча в Аннеси, на французско-швейцарской границе, с делегатами союзников. Со своей стороны Даллес, добиваясь инструкций от Вашингтона и из Казерты, проявлял все большую настойчивость.

Этот факт в том виде, как он изложен в книге Аллена Даллеса, очень важен. Он показывает, что глава американской разведки опирался на тех лиц в Вашингтоне, которые, проводя свою особую политику, стремились придать капитуляции немецкого фронта в Италии исключительно германо-англо-американский характер. Если бы капитуляция подписывалась в Каяерте, то при этом присутствовал бы И' советский представитель, в этом состояла единственная уступка; на которую Трумэн и Черчилль дали согласие Сталину.

Самое любопытное заключается в том, что Вашингтон теперь шел вслед за Даллесом, стремясь, побыстрее завершить переговоры. Настаивали лишь на том, чтобы принятие капитуляции имело место в Казерте, куда уже пригласили советского делегата. Поэтому в Аннеси был послан самолет, чтобы доставить немецких уполномоченных.

Любопытно также, что, когда они прибыли в Казерту, им не предложили на подпись акт о капитуляции. Их ознакомили с пространным документом и дали три часа на его обсуждение, что позволило немцам вновь поставить под вопрос безоговорочную капитуляцию. Следует отметить* что на этом заседании советский представитель не присутствовал.

28 апреля все было закончено. Акт о капитуляции был подписан двумя немецкими уполномоченными и английским генералом Морганом, начальником штаба фельдмаршала Александера, от имени экспедиционного корпуса союзников, то есть английской и американской армйй. Советский представитель генерал; Клсленко присутствовал на- церемония в качестве наблюдателя. Ашген Даллес не упоминает в своей книге mi а каком- французском представителе. Капитуляция вступала в силу 2 мая.

Единственное, в чем заключался «самый глубокий кризис, который потряс великий союз», было советское участие в принятии капитуляции немецкого фронта в Италии.