Сопротивление

22 июня 1941 года, ровно через год после образования «Свободной Франции», произошло событие, которое, по словам де Голля, открывало «перед Францией новые большие надежды». СССР, отражая нападение Гитлера, вступил в войну. Де Голль узнал об этом 23 июня, когда он прибыл в только что освобожденный от вишистов Дамаск. Он давно считал, что Советский Союз неизбежно будет втянут в войну. Поэтому он без промедления объявил о том, что, «поскольку русские ведут войну против немцев, мы безоговорочно вместе с ними». Именно в таком духе де Голль предписывал своим лондонским представителям отныне вести пропаганду «Свободной Франции». Одновременно он приказал заявить советскому послу от имени де Голля, что «французский народ поддерживает русский народ в борьбе против Германии. В связи с этим мы желали бы установить военное сотрудничество с Москвой».

Итак, де Голль без колебаний взял курс на союзнические отношения с СССР. Причем сотрудничество с СССР устанавливалось быстрее и проще, чем с Англией и США. Ведь интересы СССР и Франции непосредственно нигде и ни в чем не вступали в противоречие. Союз с СССР приобретал национальный и демократический характер, тогда как союзные отношения с англосаксонскими державами не исключали империалистического соперничества.

Сближение с Москвой вполне соответствовало главному принципу политического мировоззрения де Голля, состоявшему в признании решающего, первостепенного значения национального фактора по сравнению с идеологическими и политическими различиями. Он видел, что общий враг угрожает существованию французской и русской наций и перед этой угрозой отступают на второй план идеологические и социальные различия. Тесное сотрудничество с СССР де Голль считал прямым продолжением старой традиции франко-русского союза. По его мнению, этот союз приобрел еще большую жизненность и необходимость, чем в конце прошлого века. Характерно, что де Голль никогда не перестанет употреблять слово «Россия», имея в виду СССР. Поборник величия Франции, де Голль глубоко уважал величие «извечной Руси», в какой бы идеологической форме оно ни выражалось.

В отличие от большинства англосаксонских стратегов генерал де Голль с самого начала верил в победу СССР и считал, что именно России предстоит внести решающий вклад в достижение этой победы. В то время как в лагере западных держав Франция часто оказывалась изолированной, союз с СССР давал де Голлю жизненно необходимую опору для проведения независимой политики. Он писал, что присутствие России «в лагере союзников означало, с точки зрения сражающейся Франции, некоторый противовес по отношению к англосаксонским странам, и я имел в виду воспользоваться этим обстоятельством».

Однако в союзнической политике де Голля по отношению к СССР сказалась, естественно, и его неизменная классовая позиция. Те же предубеждения, которые обусловили, например, его отрицательное отношение к Народному фронту, его нежелание привлечь к сотрудничеству' в движении «Свободная Франция» левые силы, (вспомним, как был отвергнут Пьер Кот), проявились, естественно, в его политике по отношению к СССР. «Разумеется,— писал де Голль,— я не сомневался в том, что если Советы внесут основной вклад в достижение победы над врагом, то в результате в мире возникнут новые опасности. Нужно было постоянно иметь это в виду, даже сражаясь с русскими бок о бок. Но я считал, что, прежде чем философствовать, нужно завоевать право на жизнь, то есть победить, а участие России создавало возможности для победы».

Генерал де Голль энергично форсировал установление официальных отношений с СССР и добивался скорейшего признания Москвой его организации. Это имело огромное значение для дальнейшего укрепления позиций «Свободной Франции» в качестве единственного законного представителя Франции. Де Голль считал, что после вступления СССР в войну и установления с ним союза, а также в связи с распространением власти «Свободной Франции» на Сирию и Ливан и увеличением непосредственного участия французов в военных действиях в Африке наступил благоприятный момент для создания Французского национального комитета, чего он тщетно добивался год назад.

Когда по дипломатическим каналам вопрос о советском признании был согласован, де Голль издает 24 сентября 1941 года ордонанс № 16 об учреждении Французского национального комитета под своим председательством. Входившие в состав комитета комиссары наделялись функциями министров, и поэтому комитет фактически представлял собой правительство.

26 сентября1941 года советский посол в Лондоне И. М. Майский вручил де Голлю письмо, в котором говорилось, что правительство СССР признает его «как руководителя всех свободных французов», что оно готово оказать им «всестороннюю помощь и содействие в общей борьбе с гитлеровской Германией» и обеспечить после победы «полное восстановление независимости и величия Франции». В ответном письме советскому послу генерал де Голль, выражая благодарность за признание, писал: «Со своей стороны, от имени свободных французов, я обязуюсь бороться на стороне СССР и его союзников до достижения окончательной победы над общим врагом». Этот обмен письмами был равносилен заключению своего рода союзного договора между правительством СССР и Французским национальным комитетом. Характерно, что в советском письме не выдвигалось никаких оговорок, тогда как в аналогичном английском письме о признании от 26 сентября подчеркивалось, что правительство Великобритании не может аккредитовать при де Голле своего дипломатического представителя, поскольку это «означало бы признание вас главой суверенного государства».

27 сентября генерал де Голль направил телеграмму главе советского правительства И. В. Сталину, в которой говорилось: «В момент, когда «Свободная Франция» становится союзником Советской России в борьбе против общего врага, я позволю себе высказать вам мое восхищение непоколебимым сопротивлением русского народа, равно как мужеством и храбростью его армий и их полководцев. Бросив всю свою мощь против агрессора, СССР дал всем ныне угнетенным народам уверенность в своем освобождении. Я не сомневаюсь, что благодаря героизму советских армий победа увенчает усилия союзников и новые узы, созданные между русским и французским народами, явятся кардинальным элементом в перестройке мира».

Эта телеграмма де Голля, отправленная в момент быстрого продвижения немцев в глубь нашей страны и тяжелых неудач советских войск, явно отличалась от обычных протокольных посланий такого рода исключительно серьезным и даже торжественным тоном. В ней выражались надежды на большие исторические перспективы союза двух народов, не говоря уже о твердой вере де Голля в победу СССР.

Деголлевская дипломатия отныне все больше ориентируется на Советский Союз. Де Голль очень активно использует косвенную советскую поддержку в трудных отношениях с Англией. Об этом ярко свидетельствует характерный эпизод, связанный с военными действиями англичан против германо-итальянских войск в Ливии. Де Голль 7 октября 1941 года предложил Черчиллю и английскому командующему на Востоке генералу Окинлеку две французские дивизии для участия в подготовлявшемся в Ливии наступлении. Однако 27 ноября британский генеральный штаб отверг предложение де Голля. Это была сознательная политика отстранения французов от участия в крупных операциях с целью ограничения влияния «Свободной Франции».

9 декабря де Голль пригласил советского посла и сообщил ему о своем желании послать в распоряжение командования Красной Армии одну из двух своих дивизий, находившихся в Сирии. При этом де Голль не скрывал своего недовольства политикой Англии. Остановившись на неудачах англичан в Ливии, он сказал, что английское командование не разбирается в современной тактике войны механизированных соединений и что лишь теперь оно начинает изучать эту тактику. Де Голль заявил, что только СССР может победить Германию, а англичанам это не по силам. Он заверил при этом, что, исходя из политических и военных соображений, он предпочитает помогать Советскому Союзу, а не Англии.

Де Голль, получив благоприятный советский ответ, немедленно сообщил начальнику британского генерального штаба, что 2-я французская дивизия отправится 15 марта 1942 года на Кавказ, если ей не дадут сражаться в Ливии. В конце концов англичане попросили направить эту дивизию в Ливию.

Но, разумеется, главное значение для судьбы Франции имели титанические сражения, которые развертывались на советской территории; по сравнению с ними все, что происходило на Западе, выглядело несерьезно. Де Голль пишет в своих «Военных мемуарах»: «На стенах наших кабинетов висели карты, по которым мы следили за грандиозной битвой и наблюдали за развитием гигантских наступательных операций немцев... Но в декабре на подступах к Москве благодаря решительным действиям Жукова, которым благоприятствовала суровая и ранняя зима, захватчики были остановлены, а затем и отброшены. Ленинград не пал. Севастополь еще держался... Несмотря на блестящие победы в Польше, во Франции и на Балканах, фюреру пришлось возвратиться к прежним стратегическим заблуждениям... Оправившись от первоначальной неожиданности, русские, действуя на огромных пространствах, заставили фюрера дорого заплатить за эти ошибки».

Огромное впечатление произвел на генерала де Голля разгром немцев под Москвой. Будучи выдающимся военным специалистом, испытавшим на своем опыте военную мощь Германии, он сумел по достоинству оценить тогда все значение битвы под Москвой. Он посвятил этому 20 января 1942 года специальное выступление по радио. Написанное характерным для де Голля классическим стилем, в котором как бы звучит поступь истории, это блестящее выступление, произнесенное с искренним чувством восхищения, является одним из ярчайших признаний величия подвига нашего народа в войне с Германией.

Генерал де Голль сказал:

«Нет ни одного честного француза, который не приветствовал бы победу России.

Германская армия, почти полностью брошенная начиная с июня 1941 года в наступление на всем протяжении этого гигантского фронта, оснащенная мощной техникой, рвущаяся в бой в погоне за новыми успехами, усиленная за счет сателлитов, связавших из честолюбия или страха свою судьбу с Германией,— эта армия отступает сейчас под ударами русских войск, подтачиваемая холодом, голодом и болезнями.

...В то время как мощь Германии и ее престиж поколеблены, солнце русской славы восходит к зениту. Весь мир убеждается в том, что этот 175-миллионный народ достоин называться великим, потому что он умеет сражаться, то есть превозмогать невзгоды и наносить ответные удары, потому что он сам поднялся, взял в свои руки оружие, организовался для борьбы и потому что самые суровые испытания не поколебали его сплоченности.

...Тот факт, что завтра Россия, несомненно, будет фигурировать в первом ряду победителей, дает Европе и всему миру гарантию равновесия, радоваться которому у Франции гораздо больше оснований, чем у любой другой державы.

Сражающаяся Франция объединит свои возрожденные усилия с усилиями Советского Союза. Разумеется, подобное сотрудничество отнюдь не повредит борьбе, которую она ведет совместно с другими нашими союзниками. Как раз наоборот! Но в наступившем решающем году сражающаяся Франция на всех активных и пассивных участках боя этой войны с врагом докажет, что, несмотря на постигшее ее временно несчастье, она является естественным союзником новой России...»

Разумеется, следует учитывать все оттенки исторического фона, на котором звучала над порабощенной Европой эта речь, призванная, конечно, вселить надежду и побудить к борьбе. Усиленно подчеркивая союзнические отношения с Россией, де Голль не забывает о себе, как бы приобщая и «Свободную Францию» к славе советской победы. Его выступление явно предназначено было произвести впечатление на западных союзников, которые откровенно третировали тогда де Голля. Превознося Россию, он вел своего рода психологическую войну против своих западных партнеров.

Весьма эмоциональный характер его выступления сочетается с реализмом четкой социальной позиции, не оставляющей никаких сомнений в отношении общей политической линии де Голля. Он говорит в своем выступлении 20 января 1942 года, что установление союза СССР и Франции вызовет яростное негодование «предателей и трусов, выдавших ее врагу».

Эти слова де Голля были направлены в первую очередь против вишистской пропаганды, которая теперь уже называла де Голля не только «британским агентом», но и «агентом Москвы». Вместе с тем он как бы дает гарантию французской буржуазии, что союз с СССР ни в какой мере не означает изменения его основной политической ориентации. Свои политические планы в отношении будущего Франции де Голль откровенно изложил 29 января 1942 года в беседе с советским послом в Лондоне. Они сводились к учреждению сильной исполнительной власти и корпоративного парламента. Посол И. Майский в своем донесении в Москву охарактеризовал политические тенденции де Голля как «модернизированный бонапартизм».

В то время как Советский Союз признавал право де Голля и его комитета представлять Францию, государственный секретарь США Хэлл с презрением говорил о «так называемых свободных французах». США продолжали держать своего посла при Петэне. По мнению де Голля, они считали, что «Франция уже перестала быть великой державой». К тому же президент Рузвельт испытывал личную антипатию к де Голлю, с которым он, впрочем, еще не встречался. Отношение американцев к «Свободной Франции» не изменилось и после вступления США в войну в результате нападения японцев на Пирл-Харбор. Оно ясно обнаружилось тогда в связи с попыткой де Голля установить контроль над французскими островами Сен-Пьер и Микелон, расположенными у побережья Канады. 24 декабря 1941 года корабли «Свободной Франции» под командованием адмирала Мюзелье подошли к островам и легко установили там при поддержке населения власть «Свободной Франции». Это вызвало бурную реакцию США, которые уже думали отправить к островам свои военные корабли, чтобы изгнать деголлевцев. Но де Голль дал знать, что американцы будут встречены огнем. В итоге острого конфликта госдепартамент молча примирился с совершившимся фактом, но де Голль не мог ожидать от Вашингтона ничего хорошего. Вскоре последовал новый конфликт из-за французских владений на Тихом океане, где американцы пытались поощрять антидеголлевские выступления. Однако де Голлю все же ценой тяжких усилий удалось добиться признания Соединенными Штатами власти «Свободной Франции» над теми территориями, которые уже были освобождены от Виши. США пошли на это, ибо нуждались в их использовании для своих военных баз. Но франко-американские отношения оставляли желать много лучшего. Ни к одному из правительств стран антигитлеровской коалиции Белый дом не относился так плохо, как к де Голлю. В конце января1942 года в беседе с советским послом Богомоловым де Голль говорил: «Я хочу освобождения Франции, чтобы возобновить войну с Германией, а мне предлагают освободить французские острова, чтобы они вышли из войны. Причиной такой политики США является тайный сговор США с Петэном, согласно которому Петэн обещает не давать флот и базы в Северной Африке немцам, а США обещают Петэну не пускать де Голля в Африку... Англия, как это известно, находится под влиянием США. Оба эти государства хотят сохранить сильную Германию против СССР и Франции. Я уверен, что когда англичане приблизятся к Тунису и я попытаюсь войти в Тунис с французскими войсками, то на границе встречу американца с библией в руках, которой скажет, что вход в Тунис запрещен для де Голля... Сейчас французский народ мало думает об англичанах и американцах — он смотрит на вас, на Советский Союз».

Ничего удивительного в этом не было, ибо на Советский Союз смотрел весь мир. Разные люди с разными чувствами, от восторженного восхищения до неистового озлобления, понимали, что на полях битвы в России решается судьба мировой цивилизации. Как правило, представители социальной среды и консервативных тенденций, характерных для де Голля, смотрели на Советский Союз с растущей тревогой. Все чувствовали, что после 22 июня 1941 года война не только стала другой, до конца справедливой, священной битвой народов за спасение человечества, но и одновременно приобретала объективно антибуржуазную социальную направленность. Далеко не все сделали из этого практические выводы. Более того, восхваляя «доблестные русские армии», многие из правого лагеря не очень стремились помогать Советскому Союзу и его сторонникам. Так, к примеру, делал Черчилль.

Надо отдать должное генералу де Голлю: вопреки всей своей натуре, взглядам и чувствам Коннетабль сумел сделать серьезные выводы в связи с изменением характера воины. Он почувствовал, что может остаться в стороне от основного потока истории, если уподобится лондонским политическим деятелям-эмигрантам, которые упорно стояли на крайне антикоммунистической позиции. Он пошел на изменение политической окраски и социального состава своего движения. Правда, этот поворот дался ему нелегко, и он совершил его под давлением, притом временно и непоследовательно. А этот человек очень не любил уступать. С какой твердостью отстаивал от свою независимость перед Черчиллем! Вся его политическая природа всегда толкала де Голля вправо. Теперь он предпочел искать поддержку на другом фронте, снова обнаружив поразительное чувство реальности. Этот факт занимает в биографии де Голля не меньшее, а возможно и большее, значение, чем даже легендарный призыв 18 июня.

Свой призыв де Голль адресовал не французскому народу, не демократическим массам. Он первым произнес слово «Сопротивление», но представлял его в виде воссоздания французской регулярной армии, которая воевала бы на стороне союзников. Но французский народ не собирался терпеливо сносить фашистскую оккупацию и режим Виши, пассивно ожидая прихода союзных армий. Совершенно независимо от де Голля, даже не заметив его призыва, он вступил в тяжелую, жестокую борьбу против захватчиков, развернув настоящее Сопротивление на самой многострадальной французской земле. Получая все больше информации об этом движении, де Голль понял, что его лондонская организация окончательно превратится в оторванную от народа кучку эмигрантов, которую в момент освобождения. никто и знать не захочет.

Де Голль почувствовал также, что без поддержки подлинного Сопротивления нельзя достичь главной цели, которую он перед собой поставил, то есть обеспечить присутствие Франции в лагере великих держав-победитель-ниц. Руководители Англии и США, жаждавшие разделить наследство «больного человека Европы» — Франции, все чаще указывали де Голлю на совершенно непредставительный характер «Свободной Франции», оторванной от реальной Франции и подчиняющейся лишь одному не очень известному генералу.

Между тем генерал де Голль на протяжении первого года существования «Свободной Франции» почти не занимался движением Сопротивления на французской территории и не представлял себе, как можно объединиться с ним. Он признает в своих мемуарах: «Однако, укрепляя всеми средствами нашу заморскую базу, мы главным образом думали о метрополии. Что нам делать? Как и с помощью каких средств? Не располагая никакими средствами для действий во Франции и даже не представляя себе, с какой стороны можно было подойти к этой проблеме, мы тем не менее были поглощены разработкой обширных планов, надеясь, что к нам присоединится вся страна... Но эта область подпольной борьбы была для всех нас совершенно незнакомой. Франция была для всех нас совершенно незнакомой. Франция была абсолютно- не подготовлена к тому положению, в котором она очутилась...

Короче говоря, в метрополии нам совершенно не на что было опереться в своих действиях».

Как это ни парадоксально, де Голль вместе со своей существовавшей уже год организацией оказался во Франции в еще более полном вакууме, чем та пустота, которую он почувствовал в Лондоне в июне 1940 года. В Англии, правда, нашлась такая база, как официальная британская поддержка. Но во Франции, которую так красноречиво представлял де Голль на международной арене, он не видел никакой опоры. И это в то время, когда уже возникло немало активных организаций Сопротивления!

Выступления против оккупантов начались с первых дней появления немцев во Франции. Страна была тогда разделена на две зоны: северную, в которую входил и Париж, оккупированную немцами, и южную, со «столицей» в Виши, контролируемую режимом Петэна. В южной зоне, где центром движения Сопротивления служил Лион, еще летом 1940 года возникли группы, оформившиеся затем в организации «Комба», «Либерасьон», «Франтирер» и другие. В северной зоне условия были значительно более суровыми. Здесь приходилось иметь дело непосредственно с гестапо. Но и Сопротивление приобрело в этой зоне с самого начала особенно боевой характер. Оно концентрировалось тоже во многих организациях, таких, как «Фрон насьональ», «Дефанс де ла Франс», «Либерасьон Нор», «Се де ла Резистанс», ОСМ и другие. В целом Сопротивление представляло, особенно вначале, очень сложную и пеструю картину множества групп, которые появлялись, потом исчезали, объединялись или раскалывались. Много было героических отрядов и групп, которые погибли, вообще не оставив никаких сведений о себе. Все они действовали в подполье и часто даже не знали о существовании ДРУГ друга. Здесь боролись и умирали люди разного социального происхождения, политических взглядов, профессии и возраста. Среди них можно было встретить рабочего

и крестьянина, титулованного дворянина и священника, профессора и студента, домохозяйку и офицера. Сопротивление, подобно волшебному зеркалу, отразило все лучшее, смелое, благородное, что было во французской нации. Борцов Сопротивления объединяло в одно целое любовь к униженной родине и ненависть к захватчику. Больше всех среди них было рабочих. Известный писатель, единственный академик, участник Сопротивления, а в будущем большой поклонник де Голля, Франсуа Мориак писал: «Только рабочий класс в целом остался верен поруганной Франции».

Активное участие рабочих в Сопротивлении предопределило и роль в этом движении его политических партий, в первую очередь коммунистической. Германская оккупация застигла компартию в тяжелый момент, она была в 1939 году запрещена, коммунистов преследовали, многие из них сидели в тюрьмах. Тем не менее именно коммунисты стали самой активной и боевой частью Сопротивления, его прочной основой, его душой и сердцем. Один из близких к де Голлю людей, полковник Реми, занимавшийся установлением связей «Свободной Франции» с организациями Сопротивления, уже после войны писал в своей «Книге доблести и страха»: «Французская коммунистическая партия в годы вражеской оккупации долгое время являлась единственной сплоченной политической организацией, обладавшей давно налаженным, отличным аппаратом, строгой дисциплиной и, что самое главное, высоким моральным духом. Все эти преимущества позволили ей наносить серьезные удары по захватчику. Руководимая Центральным комитетом, недоступным для проникновения чуждых элементов и умело скрывавшимся от вражеских ищеек, Французская коммунистическая партия сыграла ведущую роль в организации отрядов франтиреров и партизан».

Что касается других партий, то более или менее активную роль играли социалисты, хотя среди них оказалось немало вишистов, а некоторые даже стали министрами Петэна. И все же социалистическая партия занимала видное место в Сопротивлении. Несколько социалистов были еще раньше в окружении де Голля, хотя и не на первых ролях. Старейшая партия радикалов, связавшая себя с мюнхенским довоенным курсом, а затем и с Виши, почти вся оказалась вне Сопротивления, за исключением отдельных лиц. Классические правые партии целиком были ви-шистскими, хотя на более поздних этапах их отдельные представители примкнули к Сопротивлению. Различные левые и католические группировки приняли активное участие в движении. Большую роль играли профсоюзы. В целом Сопротивление было крайне сложным явлением, внутри которого существовало множество политических, социальных и тактических противоречий.

Поэтому когда де Голль в 1941 году решил вступить в прямой контакт с Сопротивлением, ему приходилось иметь дело с большим количеством организаций, ибо единого руководящего центра не было. Но это обстоятельство, порождавшее и организационные трудности, одновременно оказалось очень выгодным для тех, кто «сопротивлялся» в Лондоне. Это позволило де Голлю, стоявшему в стороне от внутренних разногласий Сопротивления, не замешанному в его противоречиях, выдвинуть претензию на руководящую роль. Сближение «Свободной Франции» и Сопротивления было нелегким делом. Полного единства никогда не было достигнуто. И до самого конца между ними существовала пропасть, через которую удалось перебросить лишь очень зыбкие мостики, сразу рухнувшие после освобождения. Причина этого состояла в глубочайших социальных и политических различиях движения де Голля и внутреннего -Сопротивления.

Серьезные разногласия вызывали вопросы тактики. Де Голль полагал, что Сопротивление должно превратиться в сеть законспирированных отрядов, имеющих тайные склады оружия. Действовать они должны только по приказу фактического главнокомандующего Сопротивлением, роль которого, естественно, должна принадлежать генералу. В то время как массы бойцов Сопротивления рвались в бой против немцев, де Голль хотел, чтобы они ожидали его приказа, который должен последовать перед вторжением союзных армий во Францию. Пока Сопротивлению следовало играть роль фактора, укрепляющего престиж Французского национального комитета во главе с де Голлем в качестве единственного представителя Франции, а в будущем — помочь ему установить в метрополии свою власть. Сопротивление, по словам де Голля, должно выступить «как одно целое в сочетании с действиями армий освобождения». Пока же оно должно быть в резерве. «Еще не наступил момент начинать открытые боевые действия в метрополии»,— говорил де Голль.

Но организации Сопротивления не желали считаться ® ®тои непонятной и странной для них тактикой и осенью года начали массовые нападения на оккупантов.

Тогда, 23 октября 1941 года, де Голль выступил с речью по радио, которая озадачила и удивила бойцов Сопротивления. «Тот факт,— говорил де Голль,— что французы убивают немцев, является абсолютно нормальным и абсолютно оправданным. Если немцы не хотят, чтобы их убивали, им следует оставаться дома... Но существует тактика ведения войны. Войной должны руководить те, ному это поручено... В настоящее время мой приказ для оккупированной территории: немцев открыто не убивать! Он вызван единственным соображением: сейчас враг может совершенно беспрепятственно осуществлять массовые убийства наших пока безоружных борцов. Напротив, как только мы сможем перейти в наступление, будут отданы соответствующие приказы».

Этот приказ де Голля не был понят бойцами Сопротивления, которые считали его равносильным прекращению Сопротивления вообще, отказом от его главной, решающей, самой активной формы. Их возмутило то, что Сопротивлению предлагалось ограничиться сбором разведывательных данных под контролем полковника Пасси или Жака Сусте-ля (другого доверенного де Голля, будущего руководителя фашистской партией начала 60-х годов). Боевые организации Сопротивления не подчинились этому приказу, считая его капитулянтским, и он, таким образом, не способствовал росту авторитета де Голля в качестве вождя Сопротивления. Вместе с тем этот приказ породил тактику «аттантиз-ма» — выжидания, серьезно тормозившую борьбу с фашизмом.

И все же де Голлю удается расширить связи с Сопротивлением. Его лидеры, несмотря на разногласия с де Гол-лем, понимали необходимость создания какого-то руководящего центра борьбы. Они остро нуждались в оружии, деньгах, а все это было у де Голля. Поэтому контакты с Лондоном, несмотря на исключительные трудности, неуклонно развиваются. Ведь поездка в Лондон из Франции означала почти то же самое, что и переход через линию фронта. К тому же де Голлю постоянно мешала Интел-лидженс сервис, создавшая сеть своей агентуры во Франции и вступавшая в прямую конкуренцию со «Свободной Францией».

Де Голлю особенно важно было заручиться поддержкой кого-либо из видных лидеров Сопротивления. Ведь люди, посылаемые им из Лондона, все эти бывшие кагуляры или члены «Аксьон франсэз», офицеры разведки и профессиональные шпионы, не вызывали симпатий у бойцов Сопротивления. Нужен был человек, который пользовался бы их уважением и одновременно склонный поддерживать линию де Голля. Такой человек нашелся, и он оказал генералу неоценимую услугу в решении проблемы внутреннего Сопротивления.

Это был 40-летний Жан Мулен, префект департамента Эр и Луар, которого немцы, заняв Шартр, немедленно арестовали, но затем скоро выпустили. После того как Виши отстранило его от должности префекта, он создал одну из подпольных организаций Сопротивления. Жан Мулен, видя раздробленность движения, почувствовал необходимость его объединения. В этом он заручился поддержкой других деятелей Сопротивления, таких, например, как руководитель «Комба» Френэ. Несмотря на свою молодость, Мулен имел немалый опыт политической деятельности. Он руководил кабинетом министра авиации Пьера Кота в правительстве Народного фронта, у него были связи в левых кругах, близких к коммунистам. Не случайно кагуляры из окружения Расси относились к нему подозрительно. Тем не менее, как бывший префект, он импонировал де Голлю, ценившему доверенных лиц государства. В октябре 1941 года Мулен добрался до Лиссабона, а оттуда с трудом переправился в Лондон. На протяжении декабря 1941 года он часто и подолгу беседует с де Голлем, разъясняя ему, что же представляет собой Сопротивление. Со своей стороны де Голль добивался его поддержки: когда надо было, генерал умел быть обаятельным. В конце концов они договорились, и Мулен получил предписание де Голля осуществить «единство действий всех лиц, сопротивляющихся врагу и его пособникам». В январе 1942 года, прыгнув с парашютом с английского самолета, он возвратился во Францию. Мулен сумел объединить в южной зоне три наиболее крупные организации в объединенное движение Сопротивления. Он был признан представителем де Голля большинством лидеров Сопротивления и создал генеральную делегацию де Голля во Франции. Хотя в Лондоне ее изображали в виде верховного органа, возглавлявшего все Сопротивление, в действительности это было всего лишь своего рода посредническое бюро, занимавшееся распределением денег, оружия и т. п. Таким образом, Му-ленУ удалось добиться взаимного «признания» Сопротивления и лондонских свободных французов. Это было уже большое достижение, опираясь на которое Мулен продол жал и дальше свои усилия по объединению Сопротивления.

В Лондон к де Голлю приезжают другие представители Сопротивления. В начале 1942 года его особенно интересуют социалисты. С ними де Голль хотел договориться, прежде чем установить связь с самой влиятельной силой Сопротивления — компартией. Так, в марте прибыл социалист Кристиан Пино, представитель профсоюзов и «Либерасьон Нор». Во время длительных переговоров Пино и де Голль пытались найти общую платформу. Но генерал говорил лишь о восстановлении величия Франции и осуждал одинаково энергично как Петэна, так и Третью республику. Последнее пугало социалистов, поскольку де Голль тем самым как бы отказывался бороться за восстановление после войны парламентской демократии. Он не хотел вначале и слышать о каких-либо проектах социальных реформ. Де Голль и Пино не смогли договориться. Социалистический лидер 28 апреля1942 года уже садился в самолет, когда мотоциклист вручил ему текст обращения де Голля к Сопротивлению, в котором генерал обещал восстановить демократические свободы и провести социальные реформы.

В мае 1942 года, выбравшись из Франции на подводной лодке, в Лондон приезжает д'Астье де ла Вижери, руководитель одной из крупных организаций Сопротивления «Либерасьон». Д'Астье — потомок аристократического рода, из которого вышли несколько министров внутренних дел при Наполеоне и Луи-Филиппе. Это бывший морской офицер, словом, человек своего круга. Но д'Астье все же инстинктивно почувствовал народную сущность Сопротивления, неотделимого от левых, демократических сил, от коммунистической партии. Он тоже за социальные реформы, за демократизацию Франции. Сначала его несколько часов назойливо допрашивали офицеры британской контрразведки, потом французской. Наконец его пригласили на беседу с де Голлем. «С самого утра,— вспоминает д'Астье,— я остро ощущаю атмосферу того непреодолимого недоверия, в котором я, словно в облаке из ваты, уже полтора года бьюсь во Франции; я вновь выкладываю доводы в защиту нашего общего дела. Как может он не верить? Он подозрителен, это понятно, потому что он слишком многое и многих презирает в мире. Но не доверять мне он не может, ибо я — тот французский муравей, который тащит свою соломинку для исторического здания...»

Да, никакое историческое дело невозможно осуществить, не опираясь на широкие массы, на Сопротивление, выражающее их надежды и чаяния. Де Голль видит необходимость поворота своей политической линии; пенно меняет характер своих выступлений, в которых появляются слова, довольно необычные для его лексикона.

23 июня 1942 года в подпольных газетах Сопротивления публикуется манифест генерала де Голля, призванный сформулировать цели французского народа в войне. Здесь в общей форме содержится та программа, которая должна объединить де Голля и Сопротивление. В этом документе подтверждаются задачи, которые выдвигались им и раньше, то есть восстановление независимости и территориальной целостности Франции и т. п. Но кроме этого в манифест включены важные гарантии внутреннего устройства Франции после победы. Французам «должны быть возвращены все их внутренние демократические свободы. После того как враг будет изгнан из Франции, все мужчины и женщины нашей страны изберут Национальное собрание, которое само решит судьбы нашей страны». Де Голль говорит о необходимости упразднения «системы коалиций частных интересов, которая в нашей стране действовала против интересов нации», о достижении не только свободы для каждого, но и «социальной справедливости». Французский народ, заявляет он, «собирает свои силы для революции».

Вскоре, 27 июля 1942 года, в состав Французского комитета национального освобождения включают социалиста Андрэ Филлиппа, получающего пост комиссара внутренних дел. Отныне Пасси и его организация занимаются только военными проблемами Сопротивления, а его политические задачи передаются в ведение Филиппа, конечно, при его полном подчинении верховному руководству де Голля, Таким образом, усилия Жана Мулена по объединению Сопротивления дополняются изменениями наверху, в окружении генерала, в его фактическом правительстве.

Однако по-прежнему в стороне остается самая сильная и активная организация Сопротивления «Фрон нась-ональ», в которой преобладают коммунисты. Они составляют основу наиболее боевых и действенных вооруженных сил Сопротивления. Зародыш военной организации, которую коммунисты начали создавать еще в конце 1940 года, уже превратился в подпольную армию «франтиреров и партизан».

Во имя освобождения Франции коммунисты требуют объединения всех национальных сил. Более того, ради интересов родины они учитывают и принимают притязание де Голля на руководство. В феврале 1942 года ее представители встречаются с полковником Реми и, как пишет де Голль в своих мемуарах, «поручили передать мне, что они готовы признать мое руководство и послать полномочного представителя в Лондон в мое распоряжение». Проходят месяцы, но это новое обращение остается без последствий. Де Голль все еще не решается преодолеть свои опасения, что коммунисты хотят «объединить все Сопротивление, чтобы превратить его, если окажется возможным, в орудие своих честолюбивых устремлений... оттеснить меня и самим очутиться у руководства».

Таким образом, после двух лет существования «Свободной Франции» для объединения Сопротивления сделан еще только первый шаг. Де Голль пока ограничивается сотрудничеством с социалистами и уклоняется от поддержки компартии.

Молчанов Я. Генерал де Голль. М.: Международные отношения. 1988.