Гуманистическая историография во Франции и в Англии
Причины, которые определяли появление и развитие гуманистической историографии в самой Италии, действовали и в других странах Европы. Но тут дело обстояло несколько сложнее, потому что в этих странах имелись свои местные историографические традиции, иногда идущие вразрез' с теми приемами, которые были выработаны к этому времени итальянской историографией, Подобно тому как ряд правителей в Италии заказывал истории для придания своей власти большего блеска и в расчете произвести большее впечатление за границей, так и в других странах Европы появился ряд исторических работ, написанных с тою же целью.
Причем первыми гуманистами-историками во многих странах Западной Европы были именно итальянцы. Перенос гуманистической историографии на новую почву совершался довольно просто. Тот или иной государь нанимал гуманиста-итальянца для того, чтобы написать по-новому историю своей страны, например историю Франции или Англии. И только потом здесь начинала развиваться и своя национальная гуманистическая историография, которая нередко вступала в полемику с итальянскими историками-гуманистами, с теми общими взглядами на историю Европы, которые ранее сложились у итальянских историков. Эта полемика занимала очень большое место в гуманистической историографии вне Италии.
Не только в Италии в XVI в., но и в других странах латинский язык в исторических сочинениях скоро был вытеснен языками национальными. Наряду с развитием местной гуманистической историографии появилось особенно во второй половине XVI и начале XVII в. множество переводов сочинений античных историков и итальянских историков-гуманистов на национальные языки.
Во Франции и Англии первыми историографами-гуманистами были итальянцы. Французы ознакомились с Италией, с ее сокровищами искусства во время итальянских походов, и усвоение итальянской культуры стало модой. Правда, влияние этой культуры сплошь и рядом было поверхностным, ограничивалось главным образом усвоением итальянских мод, итальянского убранства, вывозом из Италии художников и произведений искусства. Таким же образом были приглашены из Италии, между прочим, и историки.
Но надо сказать, что во Франции итальянским историкам-гуманистам пришлось встретиться с уже установившимися историографическими традициями, с которыми им пришлось считаться. Эти традиции оказали сильное влияние на последующее развитие французской гуманистической историографии, может быть, более сильное, чем сочинения итальянских историков-гуманистов, приглашенных во Францию. Эти национальные традиции прежде всего были связаны с «Большими хрониками Франции», официальными хрониками, которые были составлены при Людовике XI и заново переработаны при Людовике ХН. В этих хрониках проводилась официальная точка зрения, в них восхвалялись деяния королевской власти во Франции. Сильнейшее влияние на французскую историографию оказал также знаменитый Филцпп де Коммин {1447—1511).
Филипп де Коммин сначала был на службе у графа Шаролэ, наследного герцога Бургундского, будущего Карла Смелого, потом он перешел на службу к французскому королю Людовику XI, от которого получил целый ряд поместий. Кроме того, Людовик устроил Коммину очень выгодный брак, который принес ему титул н сеньорию Ар-жантонскую. 'Но после смерти Людовика XI, в политику которого Ком-мин был ближайшим образом посвящен, он вмешался в борьбу, связанную с вопросом о престолонаследии, и был посажен в тюрьму. Одиннадцать лет он пробыл в заключении, а когда началась война с Италией и Франции понадобились ловкие люди для дипломатических сношений, его освободили. На время он возвратился к политической деятельности, но в конце своей жизни опять был отставлен и в это время написал свои мемуары. Настоящее их название, под которым они впервые вышли в 1524 г.: «Хроника и история, содержащая события, происшедшие во время царствования короля Людовика XI и Карла VIII за период от 1464 до 1498 г.»
Что представляют собой эти мемуары дс Коммина? Это — мемуары, написанные лицом, близким к Людовику XI, и проникнутые идеями этого короля, хотя, я бы сказал, не вполне. Де Коммин — защитник идеи объединения Франции под властью короля. Но в то же время он не является приверженцем абсолютной власти монарха. Он придерживается, например, того принципа, что обложение налогами должно производиться лишь с согласия самих облагаемых, и с этой точки зрения является сторонником сословного представительства. Он с симпатией относится к парламентскому строю, в том виде, в каком этот строй установился в Англии. Он видит главное зло в политическом и экономическом разобщении Франции и главными врагами считает крупных феодалов, отстаивающих свою политическую независимость и рвущих Францию на части. Во многом он отражает интересы той верхушечной части горожан, на которую французская монархия опиралась в своей политике собирания Франции, Это не мешает ему разыгрывать из себя гордого аристократа, хотя он стал аристократом только благодаря милостям Людовика XI и своему браку. К людям среднего сословия и состояния Коммин относится с пренебрежением.
Коммин — весьма нескромный писатель, и этим он напоминает Гвиччардини. Это не значит, что Гвиччардини оказал на него влияние, ибо он писал позже Коммина; скорее, наоборот, Гвиччардини находился под известным влиянием Коммина — он даже упоминает о нем. Но манера вскрывать всякого рода тайные пружины дипломатических к политических событий, сообщения о том, кто какую взятку получил, какие переговоры велись за спиной действующих лиц,— а Коммин все это знает—сближают его с Гвиччардини. При этом надо сказать, что Коммин очень ловко обходит все случаи, в которых ок был замешан сам и где можно предполагать, что у него кое-что прилипло к рукам. Почему он перешел от Карла Смелого на службу к Людовику XI — этого он не объясняет, и вообще те места, где сам он является действующим лицом событий, ловко затушованы.
Как мемуариста-историка его отличают очень трезвый ум, тонкая политическая проницательность, знание людей и пессимистический взгляд на них. Все люди представляются ему действующими под влиянием низких побуждений, своекорыстных интересов. Людовик XI для него такой же образец правителя, каким для Макиавелли был Чезаре Борджиа. На примере же Карла VIII он старался показать, каким не должен быть правитель и каких ошибок ему следует избегать. Хотя Людовик XI и является для него образцом, однако характеристику его личности и поступков Коммин дает довольно трезво, без всякой идеализации. Вошедшая в школьные пособия характеристика Людовика XI, ставшая до известной степени общим местом, есть результат наблюдений Коммина. Никакого романтического преувеличения в этой характеристике нет. Он говорит, что из всех государей, которых он знал, у Людовика XI было меньше всего недостатков. Если у Людовика XI было меньше всего недостатков, то можно себе представить, каковы же были остальные государи, которых знал Коммин. Он прекрасно разбирается в политике Людовика XI, дает живые портреты самого Людовика, Карла Смелого и окружающих Людовика лиц. В то же время у Коммина, при его знании политических интриг, чрезвычайно скептическое мнение о действенности каких бы то ни было политических мер, если только они не поддержаны силой и хитростью. Он совершенно не интересуется никакими общими принципами политики. Его никак нельзя сравнивать с Макиавелли, хотя в их вкусах, в их отношении к лицам и политическим событиям есть как будто бы много общего. У Коммина его занятия историей не превращаются, как у Макиавелли, в политическую теорию, в политические обобщения. Он считал, что история должна служить для поучения, но полагал, что лучше всего можно учиться на определенных конкретных случаях, которые он и старался сообщать в своих мемуарах.
Может быть, это объясняется той разницей, которая существовала между Италией, и, в частности, Флоренцией, с одной стороны, н Францией — с другой. Во Флоренции постоянная смена правителей, неуверенность в завтрашнем дне, частая необходимость выработки какого-то нового политического статуса — все давало почву для политической мысли, которая не останавливалась перед пересмотром самых основ политического существования государства. Во Франции мы видим твердо установившуюся к тому времени легитимную монархию. Поводов для теоретизирования здесь было меньше. Если о чем и приходилось говорить, то об утверждении этой монархии, об осуществлении единства во Франции.
Если мы возьмем религиозные воззрения Коммина, то увидим, что он стоит не выше своей эпохи, что он, как и Людовик XI, соединяет политическую хитрость н беззастенчивость с примитивной верой в бога.
Людовик XI верил в Бога к был глубоко убежден, что он погубил свою душу своими хитростями и предательством, однако это не мешало ему снова и снова совершать вероломства и предательства. У Коммина мы видим любопытную религиозную комбинацию: он убежден, что бог безусловно руководит всем и ему принадлежит окончательное решение в истории, но обычно выигрывает более сильный и более хитрый. Таким образом, бог сам по себе, а сила и хитрость сами по себе; они-то, с точки зрения Коммина, являлись решающими в истории, которая в его изображении выступала как история дипломатических и политических интриг, Коммин, скорее, не историк, а мемуарист, он не исследует, не проверяет, а полагается на свою память. Поэтому у него встречаются довольно грубые ошибки, особенно хронологические.
Мемуары Коммина написаны сильным французским языком. Его часто обвиняют в том, что его французский язык недостаточно правилен, недостаточно выдержан, не свободен от вульгаризмов и ошибок, но он необычайно красочен, выразителен и ярок, хотя и грубоват.
Коммин оказал большее влияние на дальнейшее развитие французской историографии, чем гуманистические писатели.
Около 1499 г. Людовик XII пригласил гуманиста Павла Эмилия hs Вероны, или Поля Эмиля, как его называли французы, и поручил ему написать историю Франции на латинском языке. В период между 1516 и 1539 гг. Павел Эмилий написал «Десять книг о деянии франков» 2. доведя изложение до 1488 г.
Павлу Эмилию при составлении своего труда пришлось считаться с рядом традиций и прежде всего с существованием во Франции официальных хроник, которые имели своей целью восхваление французской монархии. Эти «Большие хроники» опирались на чисто средневековые традиции и принимали на веру очень много чудес и совершенно невероятных легенд. Ввиду их официального характера Павлу Эмилию пришлось не мало поработать для того, чтобы обойти все сомнительные места. Он старался либо не упоминать совсем об особо чудесных и невероятных вещах, либо говорить о них, как о мнении или предположении, высказанном теми или другими лицами. Например, в «Больших хрониках» говорится о том, что франки произошли от троянцев. Это представляется невероятным писателю-гуманисту, поэтому он говорит, что франки утверждают, что они происходят от троянцев. Историю Роланда, которая с XIII в. включается во французские хроники как действительное происшествие, перейдя туда из эпической литературы, он устраняет совсем. Затем он старается по возможности отбросить все чудесное в тех случаях, когда его нельзя объяснить как-нибудь рационалистически.
Но нового материала он дал сравнительно мало. Вся его переработка хроник состояла в том, что он написал свое сочинение на отличном латинском языке и подверг довольно поверхностной гуманистической критике содержание этих хроник.
Надо сказать, что это сочинение во французской историографии долгое время оставалось до известной степени изолированным. «Большие хроники» имели гораздо большее распространение и значение во Франции, чем эта переработка их в гуманистическом духе.
Из гуманистических исторических сочинений во Франции надо отметить произведение Жака-Огюста де Ту (1553—1617), или Якобуса-Августа Туануса, как называл он себя по-латыни. охватывающее историю Франции от 1546 до 1607 г. Он писал эту работу с 1593 по 1617 г. и не успел ее закончить. Его произведение, названное «История моего времени»3, находится в прямой связи с итальянской гуманистической историографией и было задумано как продолжение «Historiarum sui temporis» Паоло Джовио. Как и Джовио, де Ту написал свою работу в виде всемирной истории, но в действительности это, скорее, национальная история Франции,
Де Ту стоял вполне на почве гуманистической историографической традиции: переводил на латинский язык не только все термины, но даже все собственные имена. Поэтому в 1634 г. понадобилось издать специальный словарь «Ключ к истории де Ту», ибо часто трудно было узнать собственные имена в той латинской форме, которую он им придавал. Де Ту подражал не только Джовио, но и Гвиччардини, которого очень восхвалял.
Работа де Ту написана под впечатлением религиозных войн. Де Ту сам находился на королевской службе, исполнял поручения дипломатического характера, участвовал в составлении Нантского эдикта. Поэтому основная его тенденция — стремление примирить гугенотов с католической церковью путем законодательных мер, а не путем насилия. Его идеал — политика Генриха IV и Нантский эдикт.
При всех попытках подражания Гвиччардини, при всем преклонении перед ним де Ту не хватает той трезвости ума и того скепсиса, которым пропитаны сочинения итальянского историка. Его общее мировоззрение наивно религиозное. Он полагал, что вся история направляется божественной справедливостью к благим богом предназначенным целям. Поэтому он не ограничивался изложением только политических событий, но останавливался на церковных вопросах и законодательных мероприятиях.
Итак, если говорить об историографии XVI в, во Франции в целом, то надо признать, что основное влияние на нее оказали не итальянские гуманисты, а историки Франции, в гораздо большей степени связанные со средневековой традицией, с «Большими хрониками» и с мемуарной литературой XV в. Вообще, если сравнивать гуманистическую историографию в Италии, где она была полностью господствующей формой, с тем, какую роль играла эта историография в других странах в XVI в., то надо признать, что в странах к северу от Альп в историографии гораздо сильнее была церковная и средневековая традиция.
В Англии начало гуманистической историографии также связано с приглашением итальянца. Ту роль, которую сыграл Павел Эмилий во Франции, в Англии сыграл Полидор Вергилий (ок. 1470—1555), ставший родоначальником гуманистической историографии в Англии. Он был послан в Англию в 1501 г. папой Александром VI как помощник сборщика денария св. Петра. В 1507 г. Генрих VII поручил ему написать историю Англии. За это сочинение он получил ряд церковных бенефициев. К кОнцу своей жизни Полидор Вергилий вернулся в Италию.
Его работа «История Англии в 27 книгах» (1555) 4 начинается с древнейших времен и доводится до 1538 г. В некоторых отношениях Полидор Вергилий был свободнее, чем Павел Эмилий, потому что в Англии не было авторитетных хроник, с которыми он должен был бы считаться, но он был стеснен с другой стороны: его заказчиком сначала был Генрих VII, а затем Генрих VIII. Угодить таким заказчикам было задачей нелегкой. Приходилось быть очень осторожным.
Полидор Вергилий несколько отличается от обычных риторических писателей типа Бруни; он был, скорее, собирателем материала, подобно Бьондо. Он писал свою сравнительно небольшую историю в течение 26 лет, тщательно собирая для нее материал, причем не ограничился только политической историей, но собрал данные и по истории права, науки, церкви. При этом он избегал всяких риторических украшений. Подобно Бьондо, он старался по возможности опираться на самые древние источники, как на более достоверные. Его заслуга в том, что он открыл ряд первоисточников по истории англосаксонского периода, например сочинение Гильдаса 5. Но ему приходилось очень считаться со вкусами Тюдоров, в частности Генриха VII, поэтому он принужден был включать в свое изложение и некоторые баснословные истории, которые должны были восхвалять древних английских королей. Так, он не мог исключить легенду о короле Артуре, но ввел ее в свое изложение очень осторожно. Полидор Вергилий очень верно обрисовал Генриха VII, но не посмел сделать это в отношении Генриха VIII. В общем Полидор — слабый историк. Связь между событиями он устанавливает очень плохо, обобщения у него заменены моральными рассуждениями. Он опасался затрагивать церковь, так как Генрих VIII в то время был католиком и получил от папы титул «defensor fidei» («защитник веры»). Поэтому Полидору очень часто приходилось в своем сочинении признавать чудеса и говорить о чудесном. Он утверждал, что англичане — самый религиозный народ в мире.
К школе Бьондо принадлежал еще один историк конца XVI — начала XVII в.— англичанин Уильям Кемден (1551—1623), который был связан со двором Елизаветы и Якова I. Он написал «Летопись истории Англии и Ирландии в царствование Елизаветы» полностью опубликованную в 1615—1625 гг. Кемден — сухой собиратель материалов. Он стремился опираться на официальные документы, обнаруживая при этом большую добросовестность, но его труд скорее, сборник фактов, чем история. Описывает он события с верноподданнических позиций. Суждений политического характера мы у него не встретим. Следует отметить, что Кемден внес в свое сочинение, нарушая гуманистическую традицию, очень много данных о церковных делах и попытался установить связь между политической и церковной историями. Эт;о, очевидно, связано с тем, что в эпоху Елизаветы, после реформации и контрреформации Марии, церковный вопрос был одним из важнейших вопросов английской политики.
Но в английской историографии XVI — начала XVII в., кроме последователен Бьондо, были и последователи Макиавелли и Гвиччардини. Из них самым крупным был знаменитый философ Френсис Бэкон (1561—1626).
Бэкон — в первую очередь историк-политик. Для него те или иные исторические материалы являются поводом для обобщений политического характера. Бэконом была задумана большая история эпохи Тюдоров, однако он успел написать только первую часть этой работы — историю Генриха VII, которая была издана на английском языке в 1622 г., а потом переведена самим же автором на латинский язык. Подзаголовком к этой «Истории царствования короля Генриха VII»7 поставлены слова: «Opus vere politicum» («Произведение по преимуществу политическое»), что вполне характеризует ее содержание. Эта книга была написана Бэконом в то время, когда он уже находился в отставке и его политическая карьера была окончена8, так же как у Гвиччардини, когда он писал свою «Историю Италии». В самом тоне повествования Бэкона очень много общего с Гвиччардини, в нем нет никакой риторики и морали, это чистая политика. Бэкон в этой книге выступает идеологом абсолютизма, и она по существу посвящена не только Генриху VII, но вообще создателям абсолютизма. Если в Генрихе Бэкон видел создателя тюдоровского абсолютизма, то не менее он восхищался двумя другими королями — Людовиком XI и Фердинандом Католиком. Интересно отметить, что два последних как основатели сильной монархии во Франции и Испании были также предметом восхищения Макиавелли и Гвиччардини.
Содержание этой книги Ф. Бэкона ограничивается главным образом вопросами политики в том смысле, как ее понимал и Гвиччардини, т. е. вопросами дипломатии п тех тайных пружин, которые движут политическими событиями. Но иногда Бэкон по своим взглядам шире Гвиччардини: он затрагивал историю законодательства, привлекал экономические данные, хотя на вопросы экономики он смотрел лишь глазами политика.
Форма этого произведения Бэкона очень близка к форме гуманистической. Бэкон приводит много речей, однако в книге отсутствует торжественная манера изложения; она написана простым, сильным, энергичным языком; иногда вульгарным, но очень индивидуальным. В книге чувствуется сильная индивидуальность автора, его острый, наблюдательный глаз. Однако надо сделать одну очень существенную оговорку. Бэкон, один из творцов материалистического мировоззрения, в своих философских построениях обходил те проблемы, которые могли так или иначе задеть церковь (или из почтения, или, скорее, из соображений личной безопасности), и таким же образом он поступал и в этой исторической работе. Когда дело доходило до религии, то его резкие суждения и индивидуальный взгляд на вещи обычно ему изменяли; для религии у него находились только слова, полные почтительности.
В обращении с источниками он так же свободен, как Макиавелли и .Гвиччардини. Источниками он пользовался лишь постольку, поскольку они были полезны для подтверждения того или иного его положения. Таким образом, к его интерпретации источников надо относиться очень осторожно.
Таковы крупнейшие представители гуманистической историографии в Англии.