Историография просвещения в Германии. Общее значение просветительной историографии

 

В Германии, где буржуазные порядки в XVIII в. только еще зарождались и в основном господствовали еще феодальные отношения и мелкое производство, идеи Просвещения преломились совершенно своеобразно. Во Франции историография этого периода апеллировала к широким кругам буржуазной интеллигенции и приобрела преимущественно публицистический характер. В Германии же просветительные идеи становятся достоянием либо замкнутых университетских кругов — н тогда они находят выражение в особом направлении педантичной университетской науки — исторической науки,— либо эти идеи воспринимаются узким кругом интеллигенции и принимают характер религиозного прозелитизма, иногда облекающегося в своеобразные, полумистические формы.

Большинство немецких историков XVIII в.— это беспомощные эклектики. По большей части это профессора многочисленных немецких университетов, которые обращались с кафедры к очень ограниченному кругу слушателей, а не к той широкой и живо воспринимающей все новые идеи аудитории, с которой имели дело французские историки.

Духота и мелкость немецкой бюргергской жизни XVIII в. сказываются и в исторических теориях. Влияние идей XVIII в. сводилось здесь к тому, что в области историография стали появляться новые модные идеи, доходившие вместе с прочими французскими модами. (Подражание же французским модам в Германии этого времени было развито часто даже до смешного.) При этом старые, рутинные идеи немецкой историографии подновлялись чисто механически, эклектически, кое-чем из новых идей.

Впрочем, у некоторых немецких историков того времени мы видим более широкие горизонты. Немцы в то время ценились как знатоки истории, как ученые специалисты. Их выписывали в другие страны, например в Россию, где в это время быстро развивались науки, в том числе историческая.

Одним из таких наиболее видных немецких историков-рационали-ствЦ университетского кабинетного тйпа можно считать Шлёцера.

 

Август-Людвиг Шлёцер (1735—1809) был последователем Вольтера и стремился в университетском преподавании проводить идеи «Опытов» Вольтера. Впрочем, Шлёцер в гораздо большей степени принадлежит историографии России, где он жил с 1760 до 1769 г., и его главные труды посвящены истории России

Основные исторические идеи Шлёцера не выходят за рамки того, что дал Вольтер. При этом подход к истории у него гораздо более узкий и плоский. В политике он, как и Вольтер, был сторонником просвещенного абсолютизма, образцом которого ему казалось царствование Екатерины II. Он считал, что народ сам не способен к прогрессу и задача правительства — вести его вперед и воспитывать.

В критике источников Шлёцер особенно уступает Вольтеру. Он лишен его остроты и проницательности. У него не хватает и знаний, и смелости, особенно в отношении библейской истории. Например, он серьезно говорил о сотворении мира, о грехопадении Адама и т. д.

Отсутствие в Германии широкой аудитории, которая могла бы принять и усвоить идеи Просвещения, отсутствие широкого общественного движения среди мелкого немецкого бюргерства заставило те небольшие интеллигентские круги, которые осваивали эти новые идеи, замкнуться в себе, выступать чуть ли не в виде заговорщиков, тем более что эти идеи не пользовались сочувствием со стороны правительства, особенно когда они выходили за пределы специальных ученых книг.

В Германии создается ряд тайных обществ, например Общество «перфектибилистов» {в 1776 г.), т. е. людей, занимающихся усовершенствованием себя и других, которое превратилось потом в Общество «иллюминатов» и приобрело более широкое влияние в Германии и вне ее. Это просветительное общество имело особую иерархию на манер иезуитов, тайные обряды; прием в члены сопровождался торжественной церемонией. Целью его считалось ниспровержение предрассудков и фанатизма посредством «братского соединения всех, кто любит божье дело». В такого рода тайных кружках сами идеи Просвещения приобретали мистический оттенок.

Подобных обществ создается в Германии XVIII в. довольно много. Для их участников характерна вера в добрые стороны человеческой натуры, в беспредельный прогресс, который предстоит человечеству. Но этот бесконечный прогресс часто представлялся им совсем не в тех ярких конкретных чертах, как мы видели это у Кондорсэ, а в крайне мистической и туманной форме.

Широкого отклика в массах идеи этих маленьких авангардов бюр-гергской интеллигенции не находили. Та «туманность» Германии 20-х годов XIX в., которую подметил Пушкин2, сказывалась и в том, как преломлялись идеи французских просветителей в умах немецкой интеллигенции. Здесь встречается, в частности, сильное влияние идей Руссо, которые соединяются с представлением о неограниченном прогрессе, культе истины и добра и выражаются в крайне мистических формах.

Эти черты встречаются у ряда деятелей немецкой культуры, которые не были в прямом смысле историками, но в мировоззрении которых историческое мышление играло главную роль. Среди них надо упомянуть прежде всего знаменитого немецкого поэта Фридриха Шиллера {1759—1805), который был также сверхштатным профессором всеобщей истории в Иенском университете и написал ряд исторических трудов3: знаменитую «Историю отпадения объединенных Нидерландов от испанского владычества в 1576 г.» (1788), «Историю Тридцатилетней войны» (1791 —1793) и специальную работу—«Что мы называем всеобщей историей (universale Geschichte) и для какой цели мы ее изучаем».

Историческое исследование у Шиллера было теснейшим образом переплетено с его поэтическим творчеством. Его «История отпадения Нидерландов от испанского владычества» получила известное преломление в его драме «Дон Карлос», «История Тридцатилетней войны» — в трилогии «Валленштейн». Шиллер — представитель периода бурных стремлений, того бунтарского, романтического пафоса, который в несколько неопределенной форме отразил буржуазные стремления в германской общественной среде,— заимствовал у Руссо симпатии к человеку, веру в человеческое достоинство, ненависть к деспотизму и феодальным порядкам.

Этот бунтарски-романтический подъем выразился в ряде драм Шиллера — в «Разбойниках», «Заговоре Фиеско» и особенно в пьесе «Коварство и любовь», о которой Ф. Энгельс сказал, что это «первая немецкая политически-тенденциозная драма»4. Но с 80-х годов у Шиллера уже заметен некоторый спад этого настроения. Немецкая действительность в то время предоставляла слишком мало простора для применения этих взглядов. Начинается своего рода примирение с этой действительностью, искание других, уже не бунтарских, путей. Шиллер проповедует возможность способствовать прогрессу общества через просвещенного монарха, внушая ему истинные идеи, как это пытается делать в его драме «Дон Карлос» благородный маркиз дё Поза. Исторические труды Шиллера, написанные в этот более поздний период, отразили именно эти новые, компромиссные настроения.

Самое построение истории человечества у Шиллера крайне своеобразно. Здесь сказался больше поэт, чем историк. Он строит историю человечества, как роман или трагедию. Его идеи весьма возвышенны, это идеи гуманности, блага народа. В истории его привлекает, главным образом личная судьба его героев, их внутреняя драма. Это особенно относится к «Истории Тридцатилетней войны», главными героями которой являются для Шиллера Густав-Адольф и Валленштейн; с того момента, как они исчезают с исторической сцены, изложение Шиллера становится гораздо более беглым и много теряет в смысле живости и эмоциональности. В целом его работы основаны на неглубоком знакомстве с источниками и мало продуманы, но стиль его исторических сочинений великолепный. Это работа большого художника.

У другого крупнейшего писателя той эпохи— Готхольда-Эфраима Лессинга (1729—1781) заметно влияние исторических идей Просвещения, в частности идеи прогресса, но все это облекается у него опять-таки в своеобразную, туманно-мистическую форму. Его религиозные фантазии сливаются с теорией прогресса. В работе «О воспитании рода человеческого»5 (1780) он изображает историю развития человечества как историю развития отдельного человека. Он рассматривает три возраста человечества — детство, юность и мужество. Для него прошедшая история человечества — это своего рода школа, причем средством воспитания в этой школе является «Священное писание» и божественное откровение.

К периоду детства человечества Лессинг относил грубый и жестокий израильский народ, на который могли влиять лишь грубые, устрашающие картины, моральные угрозы немедленной кары и обещания немедленной же награды. Христианство — юность человечества — дает, по его мнению, более совершенные формы религиозного сознания, а именно — вводит представление об отдаленном духовном возмездии, которое будет иметь место лишь в будущей жизни. Наконец, в его время, полагал Лессинг, человечество вступает в период полной зрелости— в эпоху нового вечного евангелия, когда добро будут делать ради самого добра, а не ради воздаяния за него в будущем. Картина прогрессивного развития человечества у Лессинга переходит в мистическую картину переселения душ. По его мнению, люди, которые жили один раз в прошедшую эпоху, путем ряда перевоплощений будут жить в эту более совершенную эпоху вечного евангелия.

Подобная же полумистическая  картина истории человечества, но гораздо более проникнутая историческим духом, чем у Лессинга, дается у Иоганна-Готлиба Гердера (1744—1803), идеи которого оказали значительное воздействие на историографию XIX в.

Мировоззрение Гердера представляет собой своеобразное сочетание взглядов священника с идеями Просвещения. На него оказали влияние главным образом идеи Руссо, но отчасти и идеи Вольтера и Монтескье. Как и Руссо, он идеализировал естественное состояние дикаря, но в отличие от него верил в неограниченные возможности человеческого прогресса. Его главное историческое произведение — «Идеи о философии истории человечества»6. Эта трехтомная работа, выходившая с 1784 до 1791 г., должна была охватить историю человечества в целом, но была доведена только до середины XIII в. Кроме того, Гердер написал ряд других историко-философских работ.

Идеи Гердера представляют собой чрезвычайно интересное смешение разнородных элементов. Здесь мы видим огромное влияние естественнонаучных открытий XVIII в. Некоторые его мысли поражают нас своим прозрением, которое, однако, переходит нередко в чистую мистику. Другие вызывают впечатление чего-то недодуманного до конца, недоработанного. Да и трудно было ждать в тех исторических условиях полной обработки этих идей.

'Гердер начинает историю человечества с истории солнечной системы, образования земной коры, развития животного и растительного мира. В его представлениях по этому вопросу присутствует идея эволюции, хотя еще в очень смутном виде. Его любимые слова — «генетически» н «органически». Все в его представлении развивается генетически и органически.

Он полагает, что в основе природы и истории лежит одно и то же начало, что природа и история подчинены одним и тем же общим законам. Это начало—активность. Идея как будто плодотворная и олережающая его время. Однако творящая природа представлялась ему как живое существо, которое своей мыслью определяет будущие пути развития. Человечество —это тоже особый живой организм, это мировая душа, которая все более и более раскрывается с каждым новым поколением. Здесь мы видим оригинальное, крайне своеобразное и противоречивое преломление идей французского Просвещения на германской почве. Не надо забывать, что Гердер — священник, хотя и передовой по своим взглядам. Он берет, например, под свою защиту трактовку Гиббоном христианства, объявляет себя врагом всякой догматики н церковности, Но все же от теологического мировоззрения он полностью не освободился. В его книге поражает странный, экстатический стиль, когда от непосредственного изложения он переходит к фантазиям. В то же время мы встречаем в ней и глубокие мысли о строении организма, об эволюции, о сохранении энергии, хотя часто они тоже облечены в мистическую форму. Он несколько напоминает Вико. Его основная идея состоит в том, что человек—это продукт природы, и законы его развития—это законы природы.

Органического различия между животным и человеком Гердер не признает. Он пытается определить основное отличие человека от животного, утверждая, что человека отличает культура. Но к этому взгляду он примешивает какие-то библейские реминисценции. Он, например, говорит о «сотворении человека» как о моменте, когда гений природы воззвал к усовершенствованному животному и призвал его к культуре.

Гердер видит в истории человечества воспитание человечества про видением для высших целей. Эту идею мы часто встречали, начиная с Августина, и встретим ее и в XIX в. Гердер распространяет эту идею на все человечество, хотя он и сбивается иногда на европоцентризм. Его идеальный человек—это богословская абстракция. Он не может отказаться от «Священного писания». Поражает у него соединение мечтательной мистики с материалистическим прозрением. Гердер думает, что человечество, пройдя ряд этапов по пути к совершенствованию, в конце концов достигнет более высокой стадии существования, на которой человек будет лишен всякого сходства с животным. Но это чисто духовное состояние было связано в его представлении с периодом, когда человечество покинет землю, где оно проделало всю предшествующую эволюцию.

Вся история, по Гердеру,— это путь к высшей цели, к человечности, к гуманности. Эта цель заключена в самом существе человека, она достигается путем развития свойств человека, заложенных в самой его природе, путем полного освобождения духа, что и является целью исторического прогресса.

Гердер считал, что хотя человечество фактически распадается на множество обществ и народов, но тем не менее оно едино в своей истории. Правда, на пути человечества возможны тысячи отклонений и заблуждений, но они должны служить лишь окончательному торжеству этой конечной цели развития человечества. В самых страшных потрясениях, которые пережило человечество, Гердер видит начало лучшего будущего. Это уже не оптимизм Кондорсэ, а какой-то, как правильно определил его взгляды Р. Ю. Виппер, «оптимистический фатализм»7. Лучшая участь человечества в будущем принимается Гердером как нечто заранее данное, помимо усилий человека.

Развертывая теорию единого прогресса, Гердер отрицательно относился к методу, которому следовали предшествующие историки, а именно к методу сравнительного изучения политических и общественных форм, установлению типических форм. По мнению Гердера, в истории ничто не повторяется, каждая ступень, проходимая человечеством, глубоко индивидуальна, каждый народ дает что-то свое, достигает совершенства в какой-нибудь одной области, но в целом все эти односторонние линии развития дают одно общее равновесие.

Гердер либерален в религиозных вопросах, но сам он человек очень религиозный. Для него религия не враждебна культуре, как для большинства просветителей, культура, и наукн развиваются не вопреки религии, как полагал, например, Кондорсэ, но именно на основе религии. Вместе с тем Гердер разделяет с просветителями отрицательное отношение к церковности, к догматам, в которых он видит позор для человеческого разума. Византийская история, отмеченная господством церкви и догматов, представляется ему отвратительной, исполненной жестокости. Крестовые походы изображаются им как «святая глупость», как «бешеное» предприятие, совершавшееся распущенными шайками разбойников.

Важнейшим моментом Гердер считает влияние арабской культуры. Затем он останавливается на истории ересей и на истории городов. По его мнению, именно города, а не короли, попы и дворяне, создали объединение Европы.

Большое влияние на последующую историографию оказала идея Гердера о неизменных национальных характерах, сходная с идеей, выдвинутой в «Опытах» Вольтера. Гердер утверждает, что культура каждой нации развивается генетически и органически, но не может быть пересажена в другое место, ибо один народ не может освоить культуру другого народа. Эта идея в начале XIX в. получила самое широкое распространение на почве реакционного национализма. Причем обычно национальный характер выводили из изучения литературы и права данного народа, а затем литература и право данного народа объяснялись этим национальным характером. Получался своего рода заколдованный круг, в котором вращалась реакционная мысль начала XIX в.а.

Таким образом, идеи прогресса, которые, как мы видели, в ясной, прозрачной и отчетливой форме были развиты у Кондорсэ, в среде германской мелкобуржуазной интеллигенции приняли своеобразный полумистический, а то и вполне мистический характер, порой совершенно отвлеченный, утопический, фантастический.

Теперь подведем некоторые итоги нашему рассмотрению историографии эпохи Просвещения. Мы видели, что в целом она представляет собой яркое выражение идеологии молодой, идущей к власти буржуазии, сознающей свою силу, опрокидывающей старые авторитеты, завещанные феодальным периодом.

Это течение всего сильнее проявилось не в Англии, где буржуазия, в сущности говоря, была уже у власти, где ей приходилось не столько завоевывать власть, сколько охранять уже завоеванное и где она уже начала вступать в антагонизм с рабочим классом. В XVIII в. ярче всего движение Просвещения проявилось во Франции, где буржуазия объявляет непримиримую борьбу пережиткам феодализма, где ей приходится резко сталкиваться с господством феодальной идеологии.

Очень много можно говорить о недостатках историков-просветителей XVIII в. Можно указывать на их недостаточную критичность и в то же время резкую тенденциозность, на их стремление сделать из истории орудие политики, на их представление об истории как о сцеплении тех или иных действий правителей. Все это недостатки, которые очень легко отмечать. Мы видим у них еще нередко механистический подход к истории, малое понимание органичности развития, а в связи с этим и недостаточное понимание прошлого. Георг Белов, реакционный немецкий историк XX в., например, резко противопоставлял историкам XVIII в., которые механистически объясняли историю и, с его точки зрения, делали ее орудием революции, историков реакционно-романтического направления начала XIX в., которых он старался возвеличить как идеальных историков. Это резко отрицательное отношение к историкам XVIII в, характерно вообще для эпохи европейской реакции как начала XIX в., так и начала XX в.

Но для того, чтобы правильно оценить историков-просветителей с исторической точки зрения, необходимо сравнивать их прежде всего с тем, что было до них. Тогда мы, несомненно, должны будем отметить здесь крупнейший прогресс. Все те недостатки, которые им приписывают, существовали и раньше, у историков гуманизма и реформации, и притом в гораздо большей степени. То же самое представление об истории, как ряде актов воли тех или других правителей, то же самое обращение истории в орудие политической борьбы мы видим во все предшествующие периоды существования исторической науки. Особенно ярко это сказывается, естественно, в такой решительный момент, каким явилось общественное движение в предреволюционной Франции. Стремление изгнать из истории всякие теологические элементы, секуляризировать историю — работа, которая была начата гуманистами, но далеко не была ими завершена и, более того, была заглушена последующими историками, католическими и протестантскими,— эта работа завершается теперь просветителями. После Вольтера и других рационалистов XVIII в. нелегко было вводить бога в историю.

Историография Просвещения XVIII в. имеет огромную заслугу перед исторической наукой, заключающуюся прежде всего в том, что она изгнала из истории теологическое начало и создала возможность научной трактовки истории. Именно с эпохи Просвещения можно говорить о зарождении научной историографии. К этому же времени относится возникновение медиевистики как особой области исторической науки.

Мы видели, что весь период средневековья в тесном смысле этого слова до XVI в. вызывал у историков эпохи Просвещения крайне отрицательное отношение. Они видели в нем лишь период господства суеверий, в виде религии и религиозных авторитетов, отсутствия личной свободы,— период, в котором царили сословные привилегии, цеховые стеснения и личность была связана всевозможными сословными путами. Они полагали, что в средние века вместо прогресса и быстрого развития науки и техники господствовал полный застой.

Казалось бы, что, исходя из таких взглядов, историки эпохи Просвещения должны были пренебрегать изучением истории средневековья. Однако, в действительности, такого рода оценка средневековья не мешала историкам Просвещения усиленно заниматься именно этой эпохой. Более того, в «Опыте» Вольтера и в произведениях других историков этого направления средневековье занимает центральное место. История средних веков привлекает их прежде всего как обширное поле для той борьбы с суевериями и предрассудками, которую они считали своей главной задачей. Именно на материале средних веков — эпохи господства церкви и сословных предрассудков—они видели возможность показать всю нелепость, все ничтожество этих часто освященных исторической традицией, явлений.

С другой стороны, история средних веков нередко служила идеологам третьего сословия в качестве обоснования тех или иных политических и исторических притязаний этого сословия. В этом отношении чрезвычайно характерна полемика, возникшая в начале XVIII в. между предшественниками тех направлений, которые в XIX в. выступают перед нами как школа «романистов» и школа «германистов»,— между аббатом Дюбо и графом Буленвилье. В этой полемике уже в XVIII в. наметился ряд проблем, вокруг которых будет биться историческая мысль буржуазной науки на протяжении всего XIX в. В нее, как мы видели, включились затем такие крупные идеологи третьего сословия, как Монтескье и Мабли, которые также пытались решить эти спорные вопросы средневековой истории с позиции политических и идеологических притязаний своего сословия. Мы видели, что к истории средних веков обращались, в поисках аргументации для обоснования своего буржуазного социально-политического идеала в настоящем, также Робертсон и Адам Смит. Последний в истории средних веков черпал аргументы для восхваления капиталистического строя как полной антитезы феодальному.

Именно в XVIII в. были заложены основы буржуазного византиноведения (Гиббон) и высказаны многие положения, послужившие фундаментом для ряда буржуазных концепций в медиевистике.

Таким образом, многие историки, а также экономисты XVIII в. искали в истории средних веков обоснования своих социально-политических взглядов в связи с политическими проблемами своего времени, изучая и освещая те или иные коренные вопросы истории этого периода.

Пользуйтесь Поиском по сайту. Найдётся Всё по истории.
Добавить комментарий
Прокомментировать
  • bowtiesmilelaughingblushsmileyrelaxedsmirk
    heart_eyeskissing_heartkissing_closed_eyesflushedrelievedsatisfiedgrin
    winkstuck_out_tongue_winking_eyestuck_out_tongue_closed_eyesgrinningkissingstuck_out_tonguesleeping
    worriedfrowninganguishedopen_mouthgrimacingconfusedhushed
    expressionlessunamusedsweat_smilesweatdisappointed_relievedwearypensive
    disappointedconfoundedfearfulcold_sweatperseverecrysob
    joyastonishedscreamtired_faceangryragetriumph
    sleepyyummasksunglassesdizzy_faceimpsmiling_imp
    neutral_faceno_mouthinnocent
2+два=?