Юстус Мёзер и зарождение реакционно-романтического направления в западноевропейской историографии
Наряду с историографией Просвещения в западноевропейской историографии XVIII в. возникали и другие течения. Зарождение буржуазной идеологии выражалось не только в теоретических построениях. Важнейшие идеи буржуазии осуществились затем на деле во французской революции. Это вызывало тревогу у реакционных кругов. Вот почему одновременно с распространением идей прогресса в конце XVIII в. начинают распространяться и прямо противоположные воззрения, прежде всего в тех феодальных кругах, которые непосредственно были задеты революцией. Некоторая часть буржуазии тоже испугалась той бури, которую она до известной степени сама призывала. В разгар французской революции начала поднимать свою голову и реакция. Возникает историография реакции, представляющая во многих отношениях большой интерес, потому что, в сущности говоря, она во многом предварила основные положения реакционной буржуазной идеологии конца XIX — начала XX в., и в частности фашистской идеологии.
Уже во второй половине XVIII в.— еще до начала французской буржуазной революции — идеология, и в частности историография Просвещения, начинает вызывать протест у представителей феодальных кругов и у тех промежуточных мелкобуржуазных слоев населения, которые были связаны со старыми, феодальными формами производства, постепенно уступавшими место новым, капиталистическим. Рост капиталистических отношений ударил по старым, традиционным формам производства, прежде всего по мелкому производству. Раньше всего это проявилось в Англии, но этот процесс угрожал и другим странам Европы, и эта угроза заставляла мелкую буржуазию этих стран также насторожиться против тех новых идей, которые сопровождали и прославляли вторжение капиталистических форм производства в общественную жизнь.
Одного из наиболее ранних представителей такой мелкобуржуазной реакции на идеологию Просвещения мы встречаем во второй половине XVIII в. в феодальной еще Германии, в мелком захолустном княжестве— Оснабрюк, которое представляло собой курьезный продукт Вестфальского мира 1648 г.
Я имею в виду Юстуса Мёзера (1720—1794), одного из первых немецких медиевистов1, который оказал значительное влияние на последующую немецкую историографию средних веков.
Многие представители современной буржуазной историографии всячески превозносят Мёзера. Его называют основателем немецкой истории права и науки о немецких древностях, отцом исторической школы права, великим мастером исторического метода. Очень высокую оценку дает Мёзеру, например, А. Допш. Он говорит, что Мёзер как практический деяхель и юрист хотел понять прошлое, исхода из настоящего, он ставит ему в особую заслугу то, что Мёзер отбрасывал свидетельства Цезаря о древних германцах, таксах эти свидртрльни гпЯткртгтипда гти живой действительности, наблюдавшейся Мёзером в его родной Вестфални в XVIII в. По мнению Допша, у Ю. Мёзера индуктивное наблюдение всегда смело выступает против веры в авторитет исторического предания. Допш называет Мёзера основателем истории германского хозяйства, утверждая, что все дальнейшие исследователи по существу примыкают к нему и что в его концепции основную роль играет «принцип свободы» 2.
Совсем другую оценку, как мы увидим ниже, дает Мёзеру Маркс, называя его точку зрения на историю германской марки «идиотской»3.
Для того чтобы выяснить сущность исторических взглядов Мёзера, следует прежде всего познакомиться с тем, что представляло собой княжество Оснабрюк, где он жил, работал и достиг видного служебного положения и истории которого он посвятил свою главную работу — знаменитую «Историю Оснабрюка» (1768) 4.
Оснабрюк представлял собой маленькое княжество-епископство в. Вестфалии, которое должно было управляться попеременно то протестантским, то католическим епископом. Епископ выбирался обычно из рода Брауншвейг-Люнебургов, капитулом т 25 канонцков, каждый нз которых должен был указать в доказательство своих прав на участие в выборах 18 предков, пользовавшихся ранее этой привилегией. Капитул представлял собой одновременно верхнюю палату епископства. Кроме нее существовала еще рыцарская палата, состоявшая преимущественно из представителей протестантского рыцарства, и городская корпорация, в которую входили главным образом представители мелкого мещанства. Мелкие города, входившие в состав княжества-епископства, пользовались значительным самоуправлением, и население их Состояло главным образом из довольно мелкого ремесленного люда. Крупного производства здесь вовсе не было. Крестьяне по своему положению принадлежали к различным категориям. Было тут и свободное, и крепостное крестьянство. Формы зависимости крепостных крестьян были весьма разнообразны. Кяк и Rnofiine в Гермяцри, в Оснабрюке К концу XVIII в. стоял вопрос об освобождении крестьян, вызывавший там борьбу. Попытки освобождения крестьян, находившие сочувствие среди чиновничества, представителем которого являлся Мёзер, вызывали крайнее ожесточение со стороны дворянства.
Во второй половине XVIII в. это крошечное княжество внезапно оказалось выдвинутым в сферМтошцой политики, так как на княжеский престол в Оснабрюке должен был взойти сын английского короля. В связи с этим Мёзеру пришлось бывать в Лондоне, где он познакомился с целым рядом выдающихся английских деятелей, что значитель-но содействовало расширению его кругозора. В Англии он имел возможность также воочию видеть результаты начинавшегося промышленного переворота, и развитие новых, капиталистических отношений чрезвычайно испугало его.
Мёзер представляет собой своеобразную и оригинальную фигуру среди писателей XVIII в. На его воззрениях отразилась мелкогерманская провинциальная сфера его деятельности, и прежде всего то, что он жил и работал в отсталой для того времени, феодальной Германии.
Идеология Мёзера, в которой очень ярко отразились отсталые немецкие отношения, и в частности воззрения консервативной мелкой буржуазии, еще уживавшейся с Феодальным строем, во многом противоположна идеологии Просвещения, правда, он часто употребляет термины, заимствованные им из просветительной литературы, но употребляет их совсем в другом смысле, Мёзер, в частности, крайне враждебен Вольтеру и весьма далек от идеи единства человечества, которой проникнута вся просветительная историография. В своей основной работе — «История Оснабрюка» —он.придает особое значение национальной и местной истории. Как правильно сказал о нем один немецкий историограф, для него отвлеченная идея человека ничто, а бюргер — это все. В этом выра жается его бюргерско-ограннченное, мелкое провинциальное представление 0 человеческой личности и об историческом процессе в целом.
Все построения Мёзера проникнуты консервативным духом. Для него характерны приверженность к старине, к традиции, недоброжела тельство ко всему новому, выражается ли это новое в новых учреждениях, в новых социальных отношениях или даже в манерах или модах. Это особенно ярко обнаруживается в книге Мёзера «Патриотические фантазии»5 (1774—1778), представляющей собой сборник статей на са) мые разнообразные темы, начиная от важнейших политических вопросов и кончая такими темами, как моды, обычай пить кофе, новый тогда в Германии, и т. д.
В политике Мёзер выступает против допущения в цехи людей «бесчестного происхождения», к каковым он относит, например, пастухов, которые, по его мнению, не имеют никакого права претендовать на принадлежность к обществу порядочных людей. Он защищает, старинную феодально-цеховую точку зрения, для которой святость брака способна уменьшиться, если незаконных детей будут считать полноправными. Происхождение для него всегда выше лица. Он утверждает, например, Зто феодальные усобицы были лучше современных войн, потому что они имели меньшие масштабы, что кулачное право выше современного международного права, потому что его санкционировал «божий суд».
Мёзер — яростный враг новшеств и в экономической жизни. Он хотел бы помешать передвижению населения, пер"ёходу"ёго_е"места на место, тяге в города. Он противник всяких общих законов и предписаний, полагая, что они опасны для свободы. В частности, он решительно возражает против какого-либо общего кодекса законов для Германии, стоит за партикуляризм местного права, так как, по его мнению, общие кодексы ведут к деспотизму.
Мёзер постоянно выступает против централизма и абсолютизма во имя сепаратистских политических идеалов немецкого бюргерства и зажиточного свободного крестьянства. Так, он утверждает, что каждый город или область должны управляться по своим особым законам. Естественно, что Мёзер — ярый противник просветительного мировоззрения и не упускает случая выступить против него. Особенно он ставит в упрек просветительной философии то, что она заменяет бюргера и христианина «человеком вообще» (ненавистное для Мёзера выражение), что она ставит права человека выше прав гражданина, бюргера, что она стремится всех людей превратить в равных братьев и наследников.
Мёзер выступает как яростный защитник сословно-корпоративного строя средневековья. То, что закреплено традицией, для него выше того, что провозглашено разумом.
Мёзер хочет найти историческое оправдание всем старым учреждениям, подвергавшимся нападкам со стороны просветительной литературы, не желая замечать того, что историческое объяснение и историческое происхождение не являются еще политическим оправданием для настоящего времени. В конце концов он находит историческое оправдание й для крепостногоправа, противником которого его считали. Хотя в теории его идеалом является свободное крестьянство, но из этого он отнюдь не делает вывода, что в Оснабрюке надо немедленно освободить 'крестьянство. Он предлагает всего лишь частичное смягчение крепостного права. Правда, и этого было достаточно, чтобы оснабрюкские дворяне считали Мёзера противником крепостного права, который покушается на их владельческие права, но вне Оснабрюка Мёзера считали убежденным и закоренелым крепостником. И в самом деле, в своей «Истории» он находит положительные стороны и в крепостном праве. Он утверждает, что крепостные получают защиту и поддержку от своего господина, что крепостное право обеспечивает крестьянину наследственный участок.
Мёзер дожил до французской революции и написал ряд полемических сочинений против нее. В этих работах он высказал свои общеполитические идеи.
Для Мёзера государство есть общество охраняемых землевладельцев, нечто вроде акционерного ошрстда держателей земельных акций, к которым затем присоединяются держатели денежных акций, т. е. зажиточные бюргеры. Всех прочих он рассматривает как людей, которые не могут претендовать ни на какие политические и гражданские права, на равенство с землевладельцами и зажиточными бюргерами. По мнению Мёзера, общество всегда состоит из прежних собственников и новых переселенцев, арендаторов. 'Всё__Щ)ава принадлежат только собственникам, на основе права первого захвата ми добытой таким образом собственности, и собственники могут предписывать любые условия арендаторам и даже совсем их устранять от пользования собственностью. Мёзер говорит, что это право вытекает из понятия собственности и принадлежит как каждому собственнику отдельно в отношении его собственности, так и всему классу в совокупности. Поэтому следует считать чистым насилием, когда пришлые арендаторы, переселенцы, члены второго класса соединяются и провозглашают себя равными членам первого класса и наравне с ними присваивают себе право распоряжаться земельной собственностью.
Мы видим здесь характерное для феодальных воззрений смешение частного и публичного права. Всякое право для Мёзера есть частная собственность. Основой политических воззрений Мёзера является учение с том, что наследственная собственность определяет политические права человека. По его мнению, государство находится в руках тех, кто имеет в силу исторической традиции преемство прав собственников, с исключением всех остальных. И это Мёзер провозглашает принципом «герман-г скои свободы», очевидно понимая «свободу» в смысле «феодальной» привилегии.
Что же является тем центром, вокруг которого группируются собственные исследования Мёзера, что его главным образом привлекает в прошлом? Он ищет в нем опоры против всякого рода переворотов. Фигура крепкого крестьянина-собственника представляется ему наиболее прочным оплотом общества. Крепкий крестьянин-собственник, а затем такой же городской ремесленник—вот главные охранители свободы и собственности. Мёзер нередко пользуется термином «свобода», который был в большом ходу у просветителей, но придает ему совсем иное значение. Для него «свобода» — это то, что в средние века называлось «libertas» и что мы переводим обычно словом «вольность». Это известные сословные_привилегии, которые противопоставляются Мёзером нивелирующему влиянию абсолютистского государства, а также тем политическим требованиям, которые выдвигали в XVIII в. идеологи буржуазии — просветители.
Основная идея Мёзера заключается в том, чтобы связать прошедшее с настоящим, не только в том смысле, чтобы искать в прошлом оправда-" ?ния ДОЛ* нЗТГОйЩего, но также и в том отношении, что прошлое можно ронять только из настоящего. £)н указывает прежде всего на те аграрные порядки, которые существовали в Оснабрюке в его время, и утверждает, что эти порядки без особенно крупных изменений сохранились здесь с древнейших времен 6. Эти свидетельства современности Мёзер противопоставляет показаниям'Цезаря иТаЦтгга>о древних германцах й на этом основании подвергает их критике, опираясь на те пережитюГ древних отношений, которые сохранились у него на родине. Таким образом, он пользуется ретроспективным методом, или методом «переживаний», который в XIX в. получил широкое применение в буржуазной историографии. Та система поселения, которая имелась в его время в Вестфалии, представлялась Мёзеру исконной формой поселения германских племен. Таким образом, он впервые в немецкой историографии поставил проблему первоначальной формы поселения древних германцев.
Остановимся несколько подробнее на взглядах Мёзера относительно германского общества раннего средневековья и путей его развития, как это изложено в его «Истории Оснабрюка».
По мнению Мёзера, ядром германской нации, вокруг которого он строит всю германскую историю, является крестьянство, которое было первоначально свободным. Первые крестьянские поселения были поселениями в виде отдельных индивидуальных дворов. Он подчеркивает, что с самого начала между отдельными дворами отсутствовало земельное равенство и что каждый хозяин двора был полным и неограниченными собственником своего надела. С этими индивидуальными дворами, каждый из которых основывался там, где было удобно его собственнику и в каких было возможно размерах, связана была первоначальная германская свобода. Деревни возникли значительно позже, и самое поселение деревнями показывает, что свободной земли осталось мало, что на-: селение этих деревень обычно арендует землю и платит ценз.
Правда, Мёзер характеризует этими чертами не всю Германию. Немецкие исследователи'давно указали на то, что Мёзер рисует как индивидуальные только поселения саксовно не других германских племен. В этом отношении оТПт р от и вттгтоста в j?g ет саксов свевам и подчеркивает, что Цезарь описал только свевов. Свевы, как считает Мёзер, находились в исключительном положении, так как все время кочевали, переселялись и поэтому у них был особый строй, вызванный таким образом жизни. Саксы же всегда_были_оседлы. Само слово «саксы» он выводит из слова «sassen», т. е. саксы — это те, которые сидят на месте. Аргумен-Рацйя Мёзера почти ~5ез изменений была в наше время использована Цопшем, когда ему понадобилось опорочить свидетельства Цезаря.
Мёзер доказывает далее, что тот строй, который, по описанию Цезаря, существовал у свевов, явился результатом не естественного развития, но сознательной деятельности законодателя или «военного гения», 'который уничтожил старинный строй и ввел новый, соответствующий военнымпотребностям государства. Это предполагает какой-то переворот — революцию, которая должна была изменить общественный строй. Допш, и в этом случае использовавший аргументацию Мёзера, называет этот строй «Государственным социализмом» 7. Между тем как у саксов, которые до Карла Великого мало подвергались внешним влияниям, по мнению Мёзера, сохранились,исконные черты древнегерманского быта.
Неправильно было бы преуменьшать значение всех этих утвержде-нтГМёзера, ссылаясь на то, что они относятся только к Вестфалии. Несомненно, он сам придавал им более универсальное значение. Идеалом Мёзера является союз мелких свободных землевладельцев, которые возделывают свои собственные земли и крепко придерживаются старинных обычаев. Этот идеал помещен нм в историю ранней Германии, до Карла Великого. Здесь имеется, может быть, известное влияние некоторых дореволюционных мыслителей XVIII в., в частности Руссо.
Собственники индивидуальных дворов были полными хозяевами на своих землях, жрецами и королями в своих домах, они были господами над жизнью своей семьи и своих рабов и не отдавали никому отчета Каждый двор, по мнению Мёзера, был как бы независимым государством, он мог находиться со своими соседями.или в мирных отношениях, или в отношенияхТгойн ыг~каждому дому~соответствовал свой домашний порядок и свой домашний мир.
В таких резко индивидуалистических чертах рисует Мёзер начало германского расселения. Для него частная собственность и двор, связанный с личным__уыастком земли, являет.ся исконнрй-рсновой общественной жизни древних германцев. Такой" "общественный строй представляется Мёзеру идеальным.
Этот ранний период средневековья Мёзер называет «золотой порой» германской свободы, когда в каждом немецком дворе сидел еще воин, ни один холоп не был прикреплен к земле вотчинника, когда высокоразвитое чувство чести являлось общим достоянием, когда простой староста был выборным судьей.
Этот идеальный строй, по мнению Мёзера, не претерпел существенных изменений до времени Карла Великого. Дальнейшую историю Германии он рассматривает как постепенный упадок, особенно со времени Людовика Благочестивого, или, как он его называет, Людовика Слабого По его словам, «из-за глупости, нужды, благочестия и в угоду ложной политике этот король пожертвовал простым народом в пользу духовенства, чиновннков и имперских наместников»8. В результате «общая честь» («gemeine Ehre») исчезла, свобода была поглощена зависимостью, земля, которая фыла собственностью, превратилась в легЙ»
Мёзер впервые поставйЛ'в'своей «Истории Оснабрюка» и другую важную проблему истории средневековой Германии — проблемумарй Мёзер признавал, что наряду с исконной частной собственность}»-» землю у германцев с давних времен было налицо и общее пользование лесом, пастбищем, болотами, дорогами, т, е. землями, которые нельзя было огородить и на которых вследствие этого нельзя было завести индивидуальное хозяйство. Именно этот момент — момент общего пользования лесом и другими угодьями впоследствии положил качало объединению исконно индивидуальных дворов в общине-марке. Эти общие округа, бывшие в общем пользовании, назывались марками. По мнению Мёзера, Markengenossenschaften были первыми объединениями людей — индивидуальных собственников земли и отдельных дворов 9. Эти выводы он основывает на своих наблюдениях над земельными порядками, существовавшими в современном ему Оснабрюке, где еще в XVIII в. сохранялись отчетливо границы старых марок, не совпадавшие ни с какими церковными, административными и судебными делениями более позднего времени.
земель общеголользования, по мнению Мёзера, заставляло устанавливать некоторые общие права пользования или общие для всех членов марки законы. Марки выбирали должностных лиц, которые обязаны были следить за выполнением этих предписаний, устраивать общие собрания.
По образцу марки с ее общим пользованием возникают известные политические объединения, в которых общий мир закрепляется системой вергельдов j0.
У Мёзера нет никакого понятия о родовом строе: о родовой собственности на землю,нет и речи. Объединение отцов семейств, владеющих дворами и являющихся одновременно также и воинами, называется, по его мнению,(манния (mannia).
Объединение их с военными целями носит название Hermannia, или Heerbanis. Отсюда название Германия и германцы. Термин «германцы», или «аллемаяы»,~6н~прТШеняёТТГСБеБйМ7~а~йе к саксам.
Каждый владелец отдельного двора, который обладал правом самозащиты, являлся как бы держателем государственной акции. Другими словами, его политические права определялись тем, что он владел определенной земельной собственностью. Отдельные mannia, представляющие собой политическую форму объединения марки, соединялись в бо- -лее крупные союзы — в государства. Каждая mannia входила в состав государства на равных правах. Здесь уже появляется знать — Adel. Мёзер дает гипотетическое объяснение происхождению знати, указывая, что в общем войске выделились должности офицеров, которые передавались более влиятельным лицам, выдающимся в военном отношении. Эти офицеры постепенно закрепляли за собой наследственное право на свое положение в Heerbanis. На их землях происходили собрания, и та-- ким образом они превращались в знать. Их отличали большим вергель-дом. Число знатных не могло быть велико. Из среды знатных выбирали королей.
Большое значение Юстус Мёзер придает дружине. Эта дружина постепенно вытеснила Heerbann, а с-упадком Heerbann'a начался и упадок первоначальной свободы. Знать стала собирать в своих руках все большее и большее количество земли. На эти земли ее представители стали сажать как свободных арендаторов, так и крепостных, причем крепостные поселенцы были для них более выгодны.
До Карла Великого старые порядки менялись сравнительно медленно, долго сохранялись прежние, исконные формы. Наблюдался лишь известный рост аристократии и подчинение свободных влиянию этой аристократии. Но при Карле Великом произошло завоевание саксов франками. Мёзер делит тогдашнюю Германию на три главных племенных объединения: на северо-востоке — саксы, на юге — аллеманы, ядром которых являются свевы, на северо-западе — франки. Между алле-манами и саксами шла непрерывная борьба, но в конце концов и те и другие подчинились франкам.
Саксы так упорно сопротивлялись франкскому завоеванию потому, что в подчинении франкам они видели конец своей политической самостоятельности. Здесь отчетливо выступают мелкодержавные тенденции Мёзера. Он отказывается ставить вопрос, был ли Карл Великий прав с моральной точки зрения, завоевав саксов. Этот вопрос о праве снят успехом Карла, как он говорит. Карл сделал очень много для величия Германии, но вместе с тем все беды для германского общества начались именно от Карла. Он уничтожил старинную саксонскую свободу, разделил страну на епископства, графства и генеральные департаменты. В эти округа направлялись missi dominici, которых Мёзер представляет себе в виде каких-то постоянных администраторов, а не периодических контролеров. Таким образом, Карл Великий, по мнению Мёзера, создал те силы, которые на всем протяжении германской истории, вплоть до Вестфальского мира, вели непрерывную борьбу между собой — борьбу, в которой погибла собственность, честь и свобода германской нации.
Это отношение к Карлу Великому как сокрушителю исконной германской свободы, уничтожившему самостоятельность исконного германского племени саксов, и противопоставление му ВидукиндгГ'как главного героя саксонских войн впоследствии часто встречались в работах немецких историков XIX и даже XX вв.
Я не буду прослеживать изложение дальнейшей истории Германии в «Истории Оснабркжа» Мёзера. Хотя оно доведено до середины XIII в., но наибольший интерес представляет та часть работы, которая посвящена древнейшему строю германцев11, поскольку высказанные здесь Мёзером идеи были в значительной степени восприняты последующими поколениями немецких историков.
Нельзя не отметить и некоторые сильные стороны Мёзера как историка. Мёзер стоит на точке зрения географической обусловленности исф торическнх явлений —идея в то время уже не новая. Мы видели ее у Бодена, ее развивал Монтескье, но у Мёзера она приобретает более конкретные реальные очертания и особенно настойчиво подчеркивается. Он думает, что земельное устройство вполне зависит от характера почвы и от местоположения. Он полагает, что потребности человека именно этими условиями вызываются и удовлетворяются. Нравы, законы, религия, по его мнению, должны приспособляться к этим природным условиям. Он указывает на то, что они изменяются вместе с изменением характера почвы и ее плодородия. Например, он считает, что религия жителей гор совершенно отлична от религии пастухов и землевладельцев, а также от религии воинственного народа, который живет охотой. Поэтому, по мнению Мёзера, и землеведение также должно входить в сферу компетенции историка. В связи с этим Мёзер дает подробное описание почвы Оснабрюка, того влияния, которое она должна была оказывать на историю этого епископства.
В своей «Истории Оснабрюка» Мёзер впервые в немецкой историографии попытался дать социальную историю раннесредневековой Германии, показать в органической связи экономическую и политическую жизнь целых народов. Личность играет в его построениях совершенно /подчиненную роль; его мало привлекает внешняя, чисто политическая, "история; он останавливается главным образом на развитии права и учреждений.
Мёзер всегда базируется на документальном материале, и в этом отношении его приятно читать. Он враг морализирования и резонерства и всегда стремится к строго эмпирическому методу исследования и изложения. Мёзер избегает поспешных обобщений и решительно против того, чтобы пользоваться материалом из вторых рук.
Во вводных замечаниях к своей «Истории Оснабрюка» Мёзер заявляет, что у него было слишком мало времени, и поэтому он вынужден был обратиться непосредственно к первоисточникам. Этим он хотел сказать, что обращение к литературе, к тому, что писали до него другие, было бы ,£ищь бе_сполезной тратой времени. Он думает, что в истории факты должны говорить сами за себя. Для его книги характерен деловой стиль без риторики. В нем чувствуется хотя и дилетант, но человек одаренный большим историческим чутьем. Несомненно, это был ода-f' ренный историк, но тем опаснее те реакционные идеи, которые он внес в арсенал идеологической реакции конца XVIII — начала XIX в.12.
В построениях Мёзера, как мы видели, основную, решающую роль " играет апелляция к традиции, к историческому преемству, к неподвижности исторических явлений. Все это обращение к прошлому связано с политическим консерватизмом, Для Мёзера характерно, что мелкую крестьянскую земельную собственность, а также бюргерскую недвижимую собственность он считает своего рода государственной акцией, своего рода основой всех политических прав. В этих взглядах уже дается руководящая линия всей реакционной историографии, которая была вызвана к жизни событиями французской революции. Правда, сам Мёзер большую часть своей «Истории Осиабрюка» написал еще до революции, когда и возникли его основные идеи, но значительная часть ее была впервые издана только после его смерти (в 1824 г.), и его исторические воззрения получили известность уже во время и после революции.
Революция, особенно для тех кругов, которые или непосредственно от нее пострадали, или так или иначе находилисьпод угрозой, рисовалась как практическое приложение идей Просвещения. Поэтому та бешеная, исступленная вражда, которую вызвала к себе французская революция в этих кругах европейского общества, выразилась в резкой крн-'тике идей Просвещения.
Сама философия рационализма, теории общества и государства, созданные просветителями, подверглись теперь резкой критике. У Мёзера нередко эта антирационалистическая тенденция выступает очень ярко. Так, например, он одобряет то, что древние германцы обращались к га-даниям. к воле богов, а не к каким-нибудь способам разумного исследования. Слово «разумный» он здесь употребляет иронически, апеллируя к вере — против разума, к традиции, к старине — против всякого прогресса.
Идеологическая реакция конца XVIII — начала XIX в, была направлена против идеи человечества как единого целого. Мёзер также противопоставлял человека гражданину определенного государства, определенной эпохи—бюргеру. Против идеи единого человечества он и его единомышленники в будущем выставляли идею национальной ограниченности, а идее национальной свободы противопоставляли сословные связи и привилегии. В противовес идее переворота, который в корне может обновить общество, ими выдвигалась идея неподвижности, косности всех общественных отношений, или идея медленного органического развития. Эта идея органического развития, сама по себе верная, использовалась и Мёзером, и другими представителями идеологической реакции этого периода лишь для оправдания неподвижности и застоя.
Французская революция и последовавшая вслед за ней реакция показали, что старые силы феодализма, монархиицеркви были в Ев-. ропе гораздо более крепки ж живучи, чем это казалось философам Просвещения, которыё~думалй~именноТ1утем просвещения перевернуть ста-(рые общественные отношения.
Свою силу феодализм показал особенно в Германии. Историки реакционного лагеря усиленно призывали к историческим традициям, которые они противопоставляли искусственным построениям разума. Отсюда их особый интерес к истории, в которой они видели источник и. основу всех современных им явлений. Поэтому эпоха начала XIX в. ча-стон а зывается« исторической» Jb противоположность неисторическому рационализму предшествующей эпохи. Однако идея закономерного исторического развития, которая, действительно, отчасти была заложена в исторических концепциях этого перирда, ляля в дальнейшем такие роСтки, которых, конечно, не предвидели выдвигавшие их в противовес историографии Просвещения реакционные школы. Эта идея закономерного исторического развития обратилась затем в ряде случаев как раз против идеи о неподвижности и косности, против идеи медленности и постепенности исторического процесса и приобрела прогрессивное значение.
Представителям рационалистической философии пути исторического развития представлялись как процесс сознательный, наоборот, идеологи реакции подчеркивали бессознательный, стихийный характерного процесса. Силы, которые действуют в истории, по их мнению,—это силы, не зависящие от человеческого разума, от воли человека, это силы бессознательные. Только то прочно, что создано бессознательно, а то, что создано сознательной деятельностью человека, эфемерно и быстро) рaapjmac 1 снт~С~зтйм "была связана .чарамйрпап-ддя идеологов-реакции конца XVIII — начала XIX в. теологическая идея недоступности человеческому разуму мудрости истории. Человеческая личность, по их мнению, не должна претендовать на высшую мудрость, на предначертание путей исторических событий; она должна склоняться перед неизбежным, которое является в то же время и мудрым, и благом, поскольку оно ниспослано свыше.
По существу это означало восстановление старой, теологической точки зрения о божьем промысле, который ведет человечество к цели, недоступной пониманию людей, и перед действиями которого они должны покорно склониться.
Если идеологи Просвещения в истории хотели видеть уроки для полезных преобразований, то, по мнению их оппонентов, история должна показывать уроки человеческой скромности, ограниченности человеческих сил, она должна указать те тесные, раз навсегда установленные границы, которые, человек не_может преступать в истории. Борьба с традицией рассматривалась ими как борьба с историческими законами, даже как борьба с богом.
В связи с этим у большинства историков реакционной школы наблюдается потеря интереса к всемирной истории. Только националь-ая история считается предметом, достойным изучения, а в ней главный нтерес представляет гименно история средних вековк которым так трицательно относились историки эпохи Просвещения. У представи-елей реакционной школы история средних веков из предмета насмешки [ли едкой критики превращается в объект идеализации. В средних вед :ах они видят источник всех благ—«золотой век человечества». Воз-ipaT к средневековью с точки зрения исторической представляется крлательным.X
:__В силу этого реакционные и консерватнвныегфавительства. р конце
VHiji начале"ХIХ_.азсо5енно в"1 ермании,Пдачиншот~шсазывать покроет ельст!мГЩучению истории, пытаясь использовать ее на службе реакции. История противопоставляется революционным доктринам как неис-орическим. Ей ставится официальная цель —показать, что ничего нельзя достигнуть путем переворотов, путем подражания иностранцам, )собенно французам. Идея органического развития каждого отдельного «рода используется для того, чтобы доказать невозможность благотворного влияния на него тех идей или тех учреждений, которые выра-зоталиеь у других народов. Все это делает обязательным для каждого фактического деятеля, политика и особенно юриста изучение прежде зсего родной истории. Это новое течение в историографии имело и некоторые преимущества по сравнению с просветительной историографией. Эно порывало с прежним, механистическим представлением об обществе как сумме индивидуумов, с идеей о возможности механического изменения этого общества по любому рациональному плану в угоду чистой георни. Характерное для историков-рационалистов признание особой роли мудрого законодателя, который создает новый политический строй, или идя -жрриа, ftn-трый .выдумывает религию, устранялись из истории. Личность ставилась в историческое окружение. Историки этого направления обращали большое внимание на изучение исторической обусловленности и закономерности, ввели в историческую науку понятие сложного и часто противоречивого органического исторического развития 1S.
Однако в силу реакционности их политических воззрений и их слепой ненависти к прогрессу и революциям представители идеологической реакции использовали эти, в основе своей плодотворные, идеи для обоснования невозможности революционных переворотов, для проповеди застоя и предопределенности исторического процесса. Выдвинутые ими на этом основании теологическая и телеологическая концепции исторического процесса совершенно искажали историю, вдастности историю средневековья и понятие о нации. Под нациеи историки этого направления понимали не продукт определенного исторического развития, а нечто искони данное и при этом постоянное, неподвижное. В этом они видели проявление какого-то мистического «народного духа»—подлинного творца истории, в недрах которого совершается развитие истории, протекающее в сфере чистых идей, вне связи с реальными человеческими интересами и борьбой. Так, например, особенности политического строя средневековой Англии или Германии они пытались объяснять не реальной историей этих стран, а особенностями англосаксонского, или германского, «народного духа».
Это.т «народный дух» историки эпохи реакции изображали, в соответствии с собственными политическими идеалами, в качестве оплота неподвижности и консерватизма. Особенно это было характерно для Германии с ее крайней политической раздробленностью и отсутствием какого-нибудь объединения, культурного и исторического. Здесь, собственно, можно было говорить только о языковом единстве. Язык поэтому и считался главным проявлением «народного духа». И реакционные немецкие историки полагали, что подобно тому, как язык якобы развивается в силу каких-то внутренних, присущих ему одному сил, без всяких внешних влияний, точно так же, в силу каких-то внутренних процессов, происходит и развитие права и государства. Всякий момент борьбы здесь был заранее исключен, всё сводилось к органическому мирному развитию.
Все охарактеризованные выше доктрины реакционной историографии конца XVIII — начала XIX в. на первых порах развивались не столько историками (у историков мы видим лишь отдельные ее моменты), сколько публицистами. Поэтому, не познакомившись с реакционными политическими мыслителями этой эпохи, нельзя полностью понять и характер реакционной историографии этого времени. Нам придется в связи с этим остановиться на публицистических произведениях эпохи французской революции и начала XIX в.