Социальные конфликты в условиях «догоняющего развития».
Ускоренная модернизация, форсируемая «сверху» с помощью реформ, оказала крайне негативное воздействие на социальную структуру общества. Насильственная, искусственная ломка экономического механизма подрывала положение многочисленных традиционных средних слоев. Росло количество людей, не востребованных обществом, лишенных перспектив на будущее. Увеличение численности буржуазии и промышленного пролетариата не могло создать достаточный противовес этой негативно настроенной среде. Городская и сельская буржуазия в странах «второго эшелона» еще не имела достаточной экономической мощи и социальной солидарности, чтобы претендовать на роль бесспорно доминирующего класса. В составе общественной элиты по-прежнему сохранялись сословные (дворянство, духовенство) и корпоративные (чиновничество, офицерство) группы, обладающие собственными статусными отличиями и политическими притязаниями. Рабочий класс, напротив, был минимально дифференцирован и представлял собой классический пролетариат индустриальной эпохи. Широкая практика экономии на социальных издержках производства, отсутствие или ограниченность фабричного законодательства чрезвычайно ужесточали эксплуатацию наемной рабочей силы, способствовали политизации профсоюзного движения. Пролетариат в таких условиях оставался революционным классом, сохранял негативное отношение к собственному социальному статусу.
В чрезвычайно сложном положении в условиях «ускоренной модернизации» оказалась интеллигенция. Она была вынуждена приспосабливаться к стремительному изменению социально-экономической модели, появлению новых стандартов социального поведения, что противоречило роли интеллигенции как хранителя традиционных ценностных ориентиров, морально-этических принципов, конфессиональной культуры. Быстро росла экономическая и политическая зависимость интеллигенции от основных индустриальных классов, что превращало ее в «прослойку» классового общества, выполняющую «обслуживающие» функции.
Обострение антагонистической классовой борьбы в странах «второго эшелона» происходило на фоне зарождения еще одного глубочайшего общественного конфликта. В основе его лежали причины не только экономического, но и психологического характера. Растянувшаяся на десятилетия ускоренная модернизация представляла собой радикальный слом традиционного общества, идеалами которого являлись стабильность, традиции, спокойствие, неприятие новаций. На смену им должны были прийти мобильность, предприимчивость, психологическая гибкость. Происходил насильственный разрыв привычных социальных отношений. Рушился понятный и знакомый мир, а новый нес вместе со свободой жесткую социальную конкуренцию, необходимость постоянного выбора, борьбы за существование. Под угрозой оказался привычный уклад жизни сотен тысяч людей, не готовых к происходящим преобразованиям. Даже представители тех социальных групп, которые были востребованы индустриальной системой, долгое время испытывали дискомфорт и психологическую нервозность, возникавшие при быстрых изменениях условий жизни. Результатом становилась массовая маргинализация общества.
Понятие «маргинальность» (от лат. «marginalis» - находящийся на краю) характеризует одну из наиболее тяжелых форм кризиса идентичное- 7 ти. Маргинальные реакции порождаются ценностным и ролевым дуализмом, возникающим при переходе в новую социальную среду. Приобретаемый социальный статус или образ жизни вступает в противоречие с внутренними установками, привычными стереотипами и идеалами. В этой ситуации появляется устойчивое ощущение тревоги, неуверенности, беспомощности. Маргинальность, возникающая в условиях ускоренной модернизации, провоцирует в человеке особенно острые переживания собственной «неприкаянности». Болезненно воспринимается необходимость нести личную ответственность за собственную судьбу, включаться в жесткую конкуренцию, отказываться от устоявшихся и казалось бы бесспорных представлений. Свобода, не выстраданная и завоеванная, а приобретенная в результате распада предыдущей социальной системы, ассоциируется для маргинала с одиночеством, изоляцией, порождает растерянность и разочарование. Социальная мобильность, индивидуальная успешность, состязательный стиль жизни отторгаются как явления этически нелегитимные, «бездуховные», разрушительные по своей природе.
По определению Т. Адорно и Э. Фромма, маргинализированный человек приобретает черты «авторитарной личности» - его мировосприятие базируется на основе категорий «силы» и «бессилия». «Сила» привлекает маргинала не идеями, которые она утверждает, а в качестве фактора стабильности и спокойствия. «Бессилие» вызывает презрение и агрессию, позволяющие компенсировать неуверенность в собственных силах и разнообразные фобии. Маргиналы оказываются склонны к полному нигилизму, будучи уверенными в том, что жизнь подчиняется и определяется внешними, сторонними силами. Но они способны и на глубокую веру, преданное служение «высшим» идеям и идеалам. Так рождается феномен «невостребованной свободы», а точнее, поиска иной, «настоящей свободы», связанной с идеалами равенства и справедливости, спокойного труда без страха за будущее, свободы, основанной не на возможности спонтанного, индивидуального выбора, а на коллективных усилиях по достижению общих, «высших» целей.
Маргинальная масса начинает испытывать острую потребность в сильном «Мы», в бесспорной и абсолютно значимой коллективной идентичности. Масса оказывается чрезвычайно восприимчива к идеалам национальной и конфессиональной общности, выраженным в самой жесткой, экстремистской форме. В качестве источника социальной напряженности начинают рассматриваться некие «внешние силы». Наличие мифического образа «врата» избавляет от необходимости анализировать реальное положение вещей, менять собственное поведение - важно «устоять», «преодолеть», проявить несгибаемость, сохранить «верность заветам». Распространение националистического шовинизма, конфессиональных предрассудков или классовых предубеждений становится неизбежным'результатом подобных настроений.
В действительности увлеченность маргинальной массы этнонацио- нальными или конфессиональными идеалами оказывается поверхностной. Маргинальность не может стать основой для подлинного возрождения национального духа или религиозных традиций. Для массы необходим «абсолютный враг» - практически безличный, хотя и способный персонифицироваться в образах тех или иных народов, стран или даже отдельных политических деятелей. Облик «врага» формируется как эклектичная мозаика, но, в конечном счете, воспринимается как тотальное воплощение зла, опасности, агрессии. Не случайно регионы «догоняющего развития» захлестнула волна этнических, конфессиональных и классовых конфликтов. Их реальные основы совершенно не соответствовали нарастающему уровню конфликтности. Взаимные недоверие и нетерпимость, дефицит сотрудничества, враждебность, основанные на нежелании понять и принять иную позицию, иной образ жизни, оказались способны в кратчайшие сроки взорвать многонациональную государственность, вызвать чудовищные проявления жестокости по отношению к недавним соседям, спровоцировать острейшие межгосударственные и международные конфликты. На волне этих событий произошло и формирование тоталитарных режимов.
Тоталитаризм во многом стал порождением социального «заказа» маргинальной массы. Тоталитарная идеология воплотила столь необходимые для массы «великие идеи» и «великие цели». Пропаганда национальной исключительности и величия находила самую благодатную почву в умах людей, разочарованных и потерянных в собственной жизни. Образ «сильного государства» обеспечивал для маргиналов ощущение стабильности, защищенности. Степень маргинализации общества во многом предопределяла специфику тоталитарных режимов.
В Италии, Австрии, Испании, 11ортугалии, Франции (на фоне военного поражения в годы Второй мировой войны) сформировались режимы, позиционировавшие себя в качестве «народных», «истинно демократических». Их действия были сопряжены с попытками создать сословно-корпо- ративную модель общества, закрепить принципы надклассовой солидарности, создать вокруг личности замкнутое социальное пространство. В качестве особой корпорации рассматривался и сам народ. Так, например, в итальянской «Хартии труда» утверждалось: «Нация является организмом, цели, жизнь и средство действия которого превышают силой и длительностью цели жизнь и средство действия составляющих этот организм отдельных лиц и их групп». Труд во имя нации и политическая лояльность к общенародным интересам, воплощенным в воле государства, провозглашались долгом каждого человека.
Опыт корпоративного общественного строительства был обобщен французским коллаборационистским режимом. Правительство Ф. Петена провозгласило своей целью осуществление национальной революции. Ключевым компонентом «нового социального порядка» считалось формирование солидарного общественного устройства, «уважающего индивидуальную свободу и личную выгоду», но отказывающегося от крайностей либерального индивидуализма. Провозглашалось создание единой «профессиональной семьи», состоящей из отраслевых корпораций и служащей идее «объединения и гармонии интересов». Правительство также заявило о борьбе за возрождение христианской цивилизации, моральное и социальное очищение «французской расы». Укреплялась система школ, контролируемых религиозными конгрегациями. В соответствии с требованиями церкви проводилась унификация светской образовательной системы, существенные изменения были внесены в правовое регулирование семейных отношений (запрещались разводы, вводился контроль рождаемости, поощрялись многодетные семьи).
Сотрудничество фашистских режимов с католической церковью, усиленная пропаганда семейных ценностей, регулирование трудовых отношений на основе принципов надклассовой солидарности и государственного патернализма, создание общенациональных систем социального страхования были очень показательны. Все эти меры способствовали умиротворению маргинальной массы, преодолевали отчуждение человека и способствовали его социализации (хотя во многом и искусственной). Поэтому фашизм, приходя к власти на гребне экстремистского протестного движения, неизбежно эволюционировал в сторону консервативной, охранительной политики. Совершенно иначе ситуация развивалась в странах, где в условиях особенно сильной маргинализации населения сформировались тоталитарные режимы с мессианской, наднациональной идеологией.
В Германии и России на волне революционного движения или в борьбе с ним к власти пришли политические силы, стремившиеся не преодолеть отчуждение человека, а придать ему тотальный характер, воспитать новый тип личности, способный отречься от собственного «Я» во имя «великой борьбы» за новый мировой порядок. Маргинальная масса под влиянием нацизма и большевизма превращалась в крайне агрессивную силу, ориентированную на постоянную, бескомпромиссную Зорьбу с внешним и внутренним врагом. Во имя этой борьбы оба режима были готовы принести в жертву национальные интересы, ввергнуть свои народы в коллапс мировой войны или подвергнуть беспощадным репрессиям.
Встав на путь борьбы за мировой расовый порядок. Третий Рейх оказался уничтожен антигитлеровской коалицией. Эволюция же советского режима была более долгой и сложной. Еще накануне Второй мировой войны в СССР начался постепенный отход от наиболее радикальных идей большевизма. Менялась и социальная политика. На смену насильственной пролетаризации населения пришла более дифференцированная социальная структура, основанная на полном преобладании лиц наемного труда. Важнейшие изменения произошли и в общественном сознании. В активную жизнь вступило поколение, воспитанное уже после войны, Для него «досоциалистический» период был почти историей, а идея мировой революции становилась все более абстрактной.
В 1960-х гг. в СССР и восточноевропейских странах были предприняты попытки реформировать социалистический строй, усилить роль «человеческого фактора». Выросла активность динамичных социальных групп, которые получили возможность повысить уровень жизни в условиях «социалистического рынка». Происходило и духовное раскрепощение общества. Но официальная идеология так и не утратила своего эгалитарного пафоса. К тому же растущая имущественная дифференциация вызывала недовольство широких групп населения. Оказавшись перед выбором между саморазрушением системы и ее консервацией, коммунистическое руководство избрало второй путь. Начался период «застоя», когда стагнация социального развития дезавуировалась демагогическим тезисом о «развитом социализме» как высшей ступени социалистического строительства.
«Застой» породил в социалистических странах диссидентское движение, которое поставило вопрос о несовместимости социализма и демократии, об отсутствии гласности и свободы личности как главных причинах неудачи любых преобразований, их половинчатости. Одновременно «застой» привел к росту социальной апатии в массах, их разочарованности и инертности. Широко распространенным явлением стало «двойное сознание» - раздвоение идентичности человека, когда искренняя вера в идеалы социализма соседствовала с предельно циничным отношением к окружающей действительности «реального социализма». Подобная социально-психологическая установка оказалась чрезвычайно опасной. Она во многом и предопределила особенности массового поведения в годы перестройки, когда романтическое ожидание перемен, реформаторский энтузиазм соседствовали с глубоко укорененной социальной инфантильностью. После краха социализма и начала либеральных реформ массам пришлось столкнуться с неприятной реальностью - неожиданно легкая «победа над коммунизмом» оказалась лишь прологом к действительно тяжелым испытаниям. Постсоциалистические реформы принесли с собой новую волну маргинализации общества, а вместе с нею - социальную напряженность, рост националистических настроений и этнического экстремизма, нарочитые попытки «вступить в борьбу» за национальные традиции и культурную самобытность.