Котел из Гундеструпа

28 мая 1891 г. рабочие, добывавшие торф возле деревни Гундеструп в Северной Ютландии, наткнулись на любопытный металлический предмет. Когда был удален покрывающий его слой торфа, то глазам предстала большая серебряная чаша, наполненная пластинами. Эти пластины, частью вогнутые, частью выпуклые, когда-то плотно прилегали друг к другу, покрывая стенки великолепного котла. Пластины были богато орнаментированы сценами войн и жертвоприношений: бородатые боги, борющиеся с дикими зверями, богиня с обнаженной грудью и слонами по обеим сторонам, возвышающаяся над ними фигура с оленьими рогами, держащая в одной руке змею с бараньей головой, а в другой — крученую шейную гривну.


Котел был помешен в Национальный музей в Копенгагене, и датское правительство выплатило нашедшим его рабочим приличное вознаграждение, из-за которого между ними возникла ссора. Но вскоре она померкла в свете разгоревшейся дискуссии между учеными, которая продолжается и по сей день. Где и когда был изготовлен котел, кем и по чьему указу? Как он попал в болото? Что означают эти изображения? Наконец, соответствует ли он нашему представлению о доисторическом обществе?


Попытаемся ответить на эти вопросы в ходе последовательного рассмотрения научных толкований находки. В течение вековой полемики, ведущейся вокруг нее, появились новые технические методы анализа и произошли изменения в археологических подходах к воссозданию доисторического периода. Во многих отношениях котел из Гундеструпа явился пробным камнем археологических методов.


Уже удалось вплотную приблизиться к решению многих проблем, связанных с находкой. Относительно датировки изготовления котла существует достаточно широкое согласие: его относят к позднему железному веку: 2-1 вв. до н. э. Исследование, проведенное методом растровой электронной микроскопии Эрлингом Беннером Ларсеном из Института консервации Королевской академии изобразительных искусств в Копенгагене, показало, что котел был изготовлен пятью искусными мастерами серебряных дел. Анализ художественных образов показывает, что, хотя котлу и присущи особенности, относимые обычно к кельтскому искусству, и хотя он был найден в той части Европы, которую в те времена населяли германские племена, эти мастера, по всей вероятности, жили во Фракии, на юго-востоке Европы.


Возникают и более сложные вопросы. Анализ котла из Гундеструпа подвергает сомнению сложившееся представление относительно образа жизни в Европе в период железного века; попытки понять находку в ее контексте помогают усовершенствовать теории, используемые археологами для реконструкции доисторического общества. Этническая принадлежность, род и мифология — все могло быть более сложным, чем предполагалось вначале. Возможно, не существовало четких культурных границ, а религиозные воззрения были более гибкими и многообразными.


Палеоботанический анализ котла, выполненный вскоре после его находки, показал, что этот предмет был оставлен на сухой почве. Более влажные условия, возникшие на рубеже новой эры, привели к наращиванию слоя торфа вокруг сосуда и над ним, причем глубина залегания составила примерно 1 м. Таким образом, вовсе не являясь приношением болоту (как это предполагалось многими), чаша, по всей вероятности, была спрятана в густой траве, на некотором удалении от ближайшего поселения. Кто-то явно намеревался вернуться за ней.


Хотя котел не был ассоциирован с более легко датируемыми находками, такими, как фрагменты керамики, на нем имеются изображения шлемов, шпор и иных предметов, которые вошли в употребление немного ранее 150 г. до н.э. Однако, к тому моменту, когда котел был оставлен на земле, он был уже старым, поврежденным и одна из восьми оригинальных внешних пластин отсутствовала. Более того, как показал Ларсен, круглая пластина основания была первоначально частью украшения конской сбруи; позже ее припаяли к дну чаши для заделки дыры. Поэтому, возможно, что сосуд был утерян в 1 в. до н. э., лет через 50—150 после того, как он был изготовлен. В промежутке же его ремонтировали, а также, возможно, разбирали и собирали вновь.


Оригинальная работа выполнена гораздо более искусно, чем ремонт. Чаша, имеющая 70 см в поперечнике, была выкована из одного слитка — сама по себе весьма сложная задача. Пластины изготавливались методом чеканки: сначала формы выбивались на листе при частом нагревании, а затем выпуклые поверхности, поддерживаемые с обратной стороны, украшались с помощью пуансона и других инструментов.


Чтобы определить изготовителей, Ларсен проанализировал следы, оставленные их инструментами. Из силиконового каучука он изготовил слепки с поверхности котла, покрыл эти слепки золотом, а затем подверг золото анализу и растровом электронном микроскопе. Изображение дало диагностические «почерки» пяти наборов инструментов, которые Ларсен достаточно обоснованно приписал пяти различным мастерам. Анализ Ларсена подтверждается независимым образом и стилистическими интерпретациями.


Указать количество мастеров легче, чем установить, откуда они были. Об их не отличавшемся грамотностью обществе известно лишь из отрывочных упоминаний античных авторов и из сомнительных реконструкций археологов. «Сомнительных» потому, что такие реконструкции основаны на чрезмерном упрощении культуры — подход, использованный немецким исследователем Густавом Коссинной, изучавшим доисторический период. В двадцатых годах прошлого века он определил археологическую культуру как последовательное объединение типов артефактов, найденных исключительно в одном районе.


Коссинна связывал такие построения с «народом», обладающим характерной индивидуальностью. Этот подход отражает точку зрения биологов до Дарвина, которые понимала виды как идеальные типы или существа. И так же как эти биологи располагали виды «в цель жизни», с человеком наверху, так и Коссинна располагал народы. Северогерманские, или «арийские», народы при этом считались наилучшими — мнение Коссинны и ряда разделявших его взгляды, в особенности нацистов, которые использовали эту идею для оправдания своей завоевательной политики.


Слабость теории Коссинны очевидна. Отождествление археологических культур с народами предполагает невероятно полное совпадение антропологических переменных. В реальности же эти переменные редко совпадают достаточно полно. Нация, даже управляемая доминирующей группой, обычно включает в себя несколько религий, языков и физических типов; более того, искусство и технология зачастую пересекают национальные границы. И все же до сих пор существует понятие «чистых народов», хотя и в форме, очищенной от крайних расистских обертонов. Многие археологи остаются культурными интегралистами, молчаливо идентифицируя «культуры» и «культурные группы» с «племенами» и «народами» соответственно.


По мнению многих интегралистов, хотел из Гундеструпа принадлежит кельтской культуре и имеет галльское происхождение. Действительно, его фотографии имеются почти в каждой книге, посвященной кельтам. Однако следует помнить, что слово «кельт» пришло к нам от греческих и римских историков, которые использовали его как общее определение народа, населявшего большую часть Центральной и Западной Европы начиная примерно с 6 в. до н. э. Почти так же первые европейские поселенцы в Америке говорили о «краснокожих индейцах» и только иногда отмечали более определенные формации; античные историки тоже говорили обычно о «кельтах» и лишь иногда — о «племенах».


Самые современные кельтологи являются интегралистами: они обычно представляют кельтов как единый народ древнего мира, отличающийся своим языком, физическим типом, религией и материальной культурой. Эти исследователи рассматривают доспехи и оснащение маленьких фигурок сосуда, таких, как крученые шейные гривны (торквес), сигнальные трубы из рогов животных, гребенчатые шлемы и удлиненные шиты с круглыми розетками, как относящиеся к кельтской культуре.


Они «прочитывают» также кельтский пантеон в изображениях на котле, идентифицируя, например, большую фигуру с оленьими рогами как «Рогатого» или бога Цернунноса. Фигура, держащая колесо, гипотетически отождествлялась с кельтским богом колеса Таранисом. В отношении иных фигур мнения расходятся, богатая же иконография сосуда породила настоящий полет фантазии. По предположению некоторых кельтологов, например, загадочные слоны имеют отношение к переходу Ганнибала через Альпы.


Наиболее слабым местом стандартной кельтской аргументации является то, что в Галлии — и в Северной Европе вообще — отсутствуют какие-либо традиции чеканки по листовому серебру. Фердинанд Дрексель из Франкфуртского университета высказал соображения в 1915 г., что котел происходит из Юго-Восточной Европы — ближайшего места, где была развита технология обработки серебра. Эту «технологическую натяжку» Дрексель использовал в качестве основного аргумента в пользу того, что происхождение котла было фракийским.


Эти аналогии привели ученых к выводу, что котел был изготовлен либо в Трансильвании, либо в прилегающем районе в низовьях Дуная. Оба района в позднем железном веке находились в состоянии непрерывного изменения. В исторических источниках говорится о «кельтских» набегах на Юго-Восточную Европу (как раз перед тем, когда был изготовлен котел), разграблении греческого города Дельфы в 279 г. до н. э. и основании царства Тылис на территории современной Болгарии. Другие источники свидетельствуют о набегах германских военных отрядов в период после изготовления котла. В результате исследователи пришли к выводу, что Юго-Восточная Европа представляла собой многоэтничное сообщество и что фракийцы, кельты и германцы — все сыграли свою роль в истории исследуемого предмета.


Есть предполочение, что вторгнувшееся кельтское племя, называемое скордиски, заказало котел фракийским мастерам и что германские грабители затем увезли его с собой. Были попытки идентифицировать этих грабителей с кимврами — пиратами, о которых античные авторы говорят, что они пришли на юг из района нижней Эльбы, чтобы напасть на скорлисков в 118 г. до н. э. После того как 5 лет спустя их разбили римляне, некоторые из кимвров переселились на север и основали Иммерландию (предполагается, что это название этимологически соотносится с «химерами»), занимающую часть Ютландии, где и был найден котел. Но все же кимвры не попали в схему транспортировки котла. В то время между Черным морем и Балтикой существовали известные по археологическим данным культурные связи, к которым ученые и обратились.


Прежде всего Бергквист и Тейлор уточнили существующие аргументы, не подвергая сомнению основы общепринятой интегралистской модели, хотя они допускали, что в тот период был не один «чистый» народ. Тогда они еще не дали какого-либо детального объяснения рисунков на котле, не считая принятой идентификации рогатой фигуры с Цернунносом. Слоны для ученых фракийской школы никогда не представляли проблемы, так как эти животные использовались в те времена в Малой Азии и их изображения появлялись на монетах.


Последующее продвижение вперед началось с неправильного шага. Они предположили, что анализ изотопов свинца в серебряных пластинах сосуда поможет определить рудник, откуда было добыто сырье. Однако оказалось, что подобная идентификация ничего не даст, так как при изготовлении металлических сосудов часто использовались переплавленные монеты, имеющие происхождение из различных рудников. Но это открывало новое направление анализа: если котел был изготовлен из переплавленных монет, то его вес мог быть кратен стандартному весу монеты.


Эту идею Тейлор подверг проверке в Копенгагене в мае 1991 г., находясь на конференции, посвященной 100-летию находки котла. Было сделано точное измерение веса отдельных деталей, затем произведена компенсацию веса недостающих деталей. Общий исходный вес котла составил 9445 г, а вес одной полусферической чаши — 4255 г. Это позволило Викерсу найти точный «делитель» — персидский сиглос — монету, максимальный вес которой составлял 5.67 г (умножение этой величины на 1666 и 750 дает соответственно 9445 и 4255).


Эти данные согласуются с фракийским происхождением котла. Персидская обработка драгоценных металлов оказала существенное влияние на развитие златокузнечного дела во Фракии в 5 и 4 вв. до н. э., а персидские единицы веса продолжали использовать и много позже.


Котел не был единственным серебряным изделием, вывезенным из Фракии. Декоративное украшение сбруи, или фалар, которое было использовано для починки котла, является одним из многих, нашедших свой путь на запад. В большинстве случаев эти фалары найдены на путях следования фракийских торговцев, обслуживавших на лошадях римскую армию. Особое значение имеют фалары, найденные на острове Сарк в проливе Ла-Манш в 1718 г., в настоящее время утерянные, но сохранившиеся на подробных рисунках. Фалар «бодающийся бык» напоминает пластину основания котла из Гундеструпа — так же, как и некоторые фалары из бассейна нижнего Дона, где в то время господствовала группа племен, именуемых сарматами. Фалар «слон и дворец» аналогичен двум фаларам, найденным на стоянке возле Равалпинди, в Северном Пакистане.


Третий фалар из Равалпинди изображает женщину с распушенными волосами и с двумя птицами над плечами. Женщину можно идентифицировать с Харити, покровительницей детей, которая в разных вариантах появляется на сарматских металлических изделиях из бассейна Дона. Этот район также подвергался значительному влиянию северной Индии — связь, отмеченная в 1930-х годах известным русским историком Михаилом Ростовцевым (позднее профессором Принстонского университета).


Мы уже говорили о фигуре с точно такими же атрибутами — богине с двумя птицами и ребенком на груди — на фаларе из Северо-Восточной Болгарии, а также на котле из Гундеструпа. Увидев связь с Сарматией и в конечном счете с Индией, Тейлор был поражен: ведь тем самым открывалась возможность объяснить наличие слонов на одной из пластин котла. И эти явные ассоциации уже целый век «смотрели» всем в лицо с серебряной поверхности, на которой изображены слоны! Следуя идентификации с Харити, Тейлор увидел, что гундеструпская сцена, включающая пару слонов, стоящих по бокам центральной женской фигуры, явно изображает ритуальное омовение Шри-Лакшми, богини (в брахмаизме и индуизме) счастья и красоты.

Вопрос об Индии как о возможном месте происхождения котла уже обсуждался вскоре после его обнаружения. В 1895 г. Япетус Стинструп из Копенгагенского университета предположил, что котел был изготовлен в средние века в Северной Индии, Тибете или Монголии. Но интуиция Стинструпа оказалась сильнее его способности к анализу: он представил массу нечетких и бессистемных сравнений без какого бы то ни было объяснения. Сейчас же можно сказать, что те, кто отбросил его выводы, выплеснул вместе с водой и ребенка.


Как можно объяснить сходство между изображениями, найденными в столь удаленных друг от друга местах, а также обнаруженные в них систематические вариации? Сходство должно было возникнуть благодаря связям между ремесленниками, пересекающим этнические и политические границы. Так, область контактов между мастерами серебряных дел простиралась на расстояния более 6 тыс. км от северной Индии до Балкан. Наличие связей можно предположить благодаря дошедшим до нас находкам, несмотря на их скудность.


Вариации в иконографии отражают неточности, которые накапливались при копировании ремесленником работы мастера или конкурента. И. как при игре в испорченный телефон, сообщение изменялось при каждой очередной передаче. Примером могут служить странно заостренные плечи слонов с гундеструпского сосуда, которые явно скопированы не с самих животных, но и с копии, которая в свою очередь также была копией. Дополнительным подтверждением этому является то, что уши слонов из Гундеструпа расположены необычайно высоко, явно в результате многократного копирования декоративных головных уборов, изображенных на индийских моделях. Тем не менее, композиция многофигурной сцены осталась неизменной.


Существование изображений, связанных между собой через обширные пространства и длительные временные периоды, не обязательно подразумевает сохранение первоначального смысла. Более ранним воплощением Харити, покровительницы детей, была великанша Харити, поедавшая детей. Значение фигуры на котле, которую идентифицировали как Харити, могло также подвергнуться ряду трансформаций.


Нерис Паттерсон из Института кельтских языков и литературы при Гарвардском университете указала на поразительное сходство между Харити и Рианнон — образом мабиногионских преданий, записанных по-валлийски (кельтский язык) в 12 в. н. э. Рианнон также вначале была пожирательницей, а затем — покровительницей и также сопровождалась парой птиц. Неясно, возникло ли это сходство в результате случайного стечения обстоятельств, сохранения образа Харити таким, каким он впервые стал известен за тысячу лет до его воплощения на котле в чеканке по серебру, или же в результате более поздней и независимой «передачи».


Модель культурной передачи через транснациональные связи подразумевает принадлежность ремесленника к странствующей группе — возможно, одной из многих в древнем мире. Можно представить некоторые аспекты социальных отношений этих ремесленников с их клиентами на основе рисунков на котле и на других находках. Безбородая фигура со стороны колеса напротив бородатого правителя может, например, принадлежать знатоку ритуалов. Действительно, она может относиться к той же группе, гильдии или касте, что и 5 мастеров серебряных дел, для которых работа по металлу была сама по себе важным ритуальным занятием.


Хорошей аналогией здесь могут служить современные цыгане, которые часто оказывают различные ритуальные услуги в оседлых сообществах, в которых они кочуют. Эти услуги включают исполнение музыки па похоронах, гадание и обработку металлов. Так же как цыгане обычно не упоминались в письменных источниках, так и археологически выявленные нами группы могли легко выпасть из поля зрения античных авторов. Даже если мастера, изготовившие котел из Гундеструпа, и жили в Юго-Восточной Европе, они могли не считать себя фракийцами или каким-либо другим народом, известным нам сегодня.


Вместо этого они могли походить на энареев из Скифии (нынешняя территория Южной России), описанных в 5 в. до и. э. греческими авторами Геродотом и Гиппократом. Биологически мужчины, но одетые как женщины, энареи толковали предсказания и решали споры скифской аристократии. Подобные «специалисты» засвидетельствованы в Евразии — это не шаманы Скифии и не йоги Индии, а предсказатели Фракии, друиды Галлии и, несколькими веками позже, барды Ирландии. В Ирландии бард, восхваляющий в песне короля, будучи биологически мужчиной, описывался как женщина в противоположность мужественным правителям. Этнически и барды, и серебряных дел мастера были изолированы от оседлого населения; их статус был сродни индийской касте.


Самое знаменитое изображение на котле — Цернуннос с оленьими рогами — прекрасно вписывается в эту картину. В 1959 г. Хайнс Моде из Университета в Галле отметил поразительное сходство между этой фигурой на сосуде и фигурой на каменной печати из Мохенджо-Даро в долине Инда, датируемой вторым тысячелетием до н. э. Обе фигуры явно сидят в позах йогов, но Моде, рассматривавший котел как исключительно кельтский, доказывал, что позы, соотносимые со столь ранней датой, не могут в действительности иметь отношения к йоге и являются межкультурными.


Томас Максвилли из Университета Райса указал но то, что, хотя фигура из Мохенджо-Даро и имеет мужские гениталии, она одета в женский тип одежды того времени. Он также отмечает, что данная поза похожа на одну из поз йоги, до сих пор практикуемых в сельских районах Индии факирами-йогами низшей касты, которые промышляют на жизнь, торгуя талисманами, делая татуировки, дрессируя змей и творя заклинания. Более того, данная поза предназначена для направления сексуальной энергии. Наблюдения Максвилли проливают совершенно иной свет на сходство между фигурами из Мохенджо-Даро и Гундеструпа.


В изобразительной грамматике котла, на котором мужские фигуры изображены с бородами без грудей, а женские — без бороды и с грудями, пол рогатой фигуры допускает двоякое толкование. Одна ее пятка прижата к промежности — в позе, родственной той, что и в примере Мохенджо-Даро, и, возможно, перенятой с целью того же направления энергии. Фигура частично парит, балансируя на одном носке, и имеет круглую гривну, змею с бараньей головой и рога. Эти особенности обретают смысл с точки зрения распространения власти шамана над тремя сферами: мужской, женской и животной.


Мастера, изготовившие котел из Гундеструпа, были значительно отдалены в пространстве и времени от художников Мохенджо-Даро и работали в иных условиях и в другой технике. Тем не менее, они создавали схожие изображения, так как работали в схожих ритуальных рамках. И те и другие составляли касты, которые выходили за пределы оседлых сообществ. И те и другие предоставляли различные ритуальные услуги тем, кто этого требовал. Эти ритуалы явно базировались на магической традиции, общей для Евразии, которая дожила и до наших дней в тантрической йоге и сибирском шаманстве.


Вот почему появление таких каст сыграло решающую роль в объединении культуры древнего мира. Одно лишь понимание этого может, в конечном счете, оказаться более важным, чем раскрытие того, о чем повествуют изображения на котле. Сама по себе эта проблема, подобно иным математическим головоломкам, может оказаться более ценной, чем ее решение.