КАИР, ТЕГЕРАН И «ОВЕРЛОРД»

До Квебекской конференции все считали, что главнокомандующим операцией «Оверлорд» будет англичанин — по двум причинам": во-первых, потому, что эта огромная операция должна быть предпринята из Соединенного Королевства, и, во-вторых, потому, что теперь уже была очередь англичан занять командный пост, поскольку верховное командование операциями в Северной Африке и Сицилии и первыми этапами операции на итальянском материке было вверено с общего согласия американцу Эйзенхауэру. Черчилль обещал этот новый пост начальнику имперского генерального штаба сэру Алану Бруку. Однако стало очевидным, что если на первоначальной стадии операции по обеспечению позиций для прикрытия высадки десанта численность английских войск будет равна численности американских войск или даже превзойдет ее, то на последующем этапе, когда начнется наступление через Францию на Германию, численность американских войск неизменно будет возрастать и в конечном итоге превысит численность английских войск примерно в пять раз. Поэтому в Квебеке Черчилль согласился поручить верховное командование американцу, и он ничуть не сомневался в том, что этим американцем будет генерал Маршалл. Да и у Рузвельта в то время не было никакого сомнения, что именно Маршалл является самым подходящим человеком для этой исключительно ответственной операции, которую он должен будет довести до победоносного завершения, и это мнение решительно поддерживалось Стимсоном и Гопкин-сом.

С точки зрения Рузвельта, Стимсона и Гопкинса, Маршалл был единственным человеком, на кого можно было положиться, что он будет упорно добиваться осуществления главной цели, не поддаваясь уговорам и лести Черчилля, с которым он должен будет поддерживать постоянный и тесный контакт в своем лондонском штабе. Следует также иметь в виду, что, хотя к этому времени Эйзенхауэр проявил себя как способный генерал, не было твердой уверенности в том, что он обладает качествами государственного деятеля, необходимыми для выполнения этой исключительно ответственной задачи. Все еще были свежи в памяти политические ляпсусы, имевшие место в ходе операции в районе Средиземного моря.

В соответствии с принятым решением Маршаллу сообщили, что он должен взять на себя командование и в то же время за ним сохраняется пост начальника штаба, а Эйзенхауэр будет отозван в Вашингтон и назначен исполняющим обязанности начальника штаба. После этого, как писала г-жа Маршалл, они начали потихоньку перевозить свои пожитки из резиденции начальника штаба, помещавшейся в Форт-Майер. Но в это время началась шумиха, принявшая фантастические размеры и которая, как это часто случалось, вылилась в злобные нападки печати и членов Конгресса на Гопкинса. Против назначения Маршалла главнокомандующим операцией «Оверлорд» решительно выступили адмирал Кинг и генерал Арнольд на том основании, что они не могут лишиться такого коллеги, как Маршалл, который является признанным лидером Объединенного комитета начальников штабов. Адмирал Леги был согласен с ними и сказал об этом Рузвельту, когда тот спросил его мнение. Однако он не пытался оказать какое-нибудь влияние на решение президента. Но Кинг высказывал свою точку зрения без всякого стеснения. «Мы имеем здесь, в Вашингтоне, удачную комбинацию людей,— сказал он.— Почему мы должны ее расстраивать? Если предполагаемое назначение будет проведено в жизнь, утверждал он, Маршалл будет выступать в двух лицах — как начальник штаба и как главнокомандующий. Это всегда создает путаницу и чревато опасностью. В качестве примера Кинг привел Стилуэлла, который к тому времени выступал в пяти лицах — как начальник штаба при генералиссимусе Чан Кайши, заместитель Маунтбэттена, верховный главнокомандующий театром военных действий Китай — Бирма — Индия, командующий фронтом в Северной Бирме и как контролер по распределению материалов, поступающих в Китай по ленд-лизу. Вокруг этого последнего поста, являвшегося в известном смысле самым важным, разгоралось больше всего споров. Кинг и Арнольд указывали, что ни Эйзенхауэр, ни кто-либо другой, кто будет назначен исполняющим обязанности начальника штаба, не сможет заменить Маршалла с его исключительным знанием требований мировой войны, техники передвижения сухопутных, морских и воздушных сил, с его умением правильно определить значение того или иного театра военных действий, роли того или иного союзника или того или иного рода вооруженных сил. Кроме того, если Эйзенхауэр станет исполняющим обязанности начальника штаба, то известная натянутость, существовавшая в его отношениях с Макартуром, может послужить источником крупных неприятностей. Желание флота, авиации и, несомненно, некоторой части высшего командного состава сухопутных сил, чтобы Маршалл остался в Вашингтоне, было настолько сильным, что слухи об этом просочились в печать. В журнале «Арми энд нэйви джорнэл», который всегда считался «неофициальным, но авторитетным», появилась редакционная статья, гласившая, что «влиятельные элементы хотели бы избавиться от Маршалла как начальника штаба» и что «это решение глубоко потрясет армию, Конгресс и всю нацию». Смысл этих слов заключался в том, что политики насильно устраняют Маршалла с высокого поста, на котором он проявил себя так преданно и так блестяще, и что ему буквально дают почетную отставку. Генерала Першинга уговорили написать Рузвельту письмо, в котором он выражал «свое глубокое убеждение в том, что предполагаемое перемещение генерала Маршалла является принципиальной и весьма серьезной ошибкой в нашей военной политике». Рузвельт ответил: «Вы абсолютно правы в отношении Джорджа Маршалла, и все же я думаю, что вы также и не правы!.. Я считаю благородным делом дать Джорджу возможность показать себя на фронте, и, учитывая характер поста, на который он назначается, мы сможем воспользоваться его способностями стратега. Я лучше всего объясню это вам, если скажу, что мне хочется, чтобы Джордж стал Першингом второй мировой войны, а он не сможет стать им, если мы будем держать его здесь». Это письмо было написано 20 сентября и свидетельствовало о том, что Рузвельт уже тогда принял решение о назначении Маршалла командующим операцией «Оверлорд».

В палате представителей стали обвинять Гопкинса в том, что он при поддержке пресловутой темной клики в лице судьи Феликса Франкфуртера, Сэмюэля Розенмана и Дэвида Найлса намеревается «превратить военное министерство в мировую политическую организацию» и что деятельность людей, стоящих за этим планом, «нельзя характеризовать иначе как изменническую». То, что Франкфур-тер, Розенмен и Найлс оказывали на военные решения, планы и перемещения не большее влияние, чем Фала, собака президента, не имело для заядлых изоляционистов никакого значения. Для них важно было одно, что все трое — евреи. Эти три фамилии — и обычно к ним добавляли еще Генри Моргентау — неизменно связывались изоляционистской печатью с Гоикинсом как главные организаторы заговора чужеземцев против американского образа жизни.

Редакционные статьи в журналах «Арми энд нэйви джорнэл» и «Арми энд нэйви реджистэр», вызвавшие эту позорную шумиху, были, несомненно, инспирированы каким-нибудь высокопоставленным представителем военного или морского министерства. Я не знаю, кто это был, и это, в конце концов, не имеет большого значения, но тогда, как и в любой другой момент, предумышленное и безответственное использование «просачивания» информации в качестве политического оружия было чревато ужасными последствиями. В письме к своему другу Гоп-кинс писал, что появление всей этой истории о нем и Со-мервелле вызывает «удивление», но на самом деле она не так уж удивительна, если учесть тот факт, что, кто бы ее ни состряпал, он стремился как можно сильнее взбудоражить публику, и он был достаточно смышлен, чтобы понять, что лучше всего этого можно достигнуть, если в дело впутать ненавистное имя Гопкинса — этого Распутина из Белого дома.

На протяжении всей этой шумихи сам Маршалл не произнес ни слова, в то время как г-жа Маршалл продолжала потихоньку перевозить обстановку из Форт-Майер в свой дом в Лисбурге (штат Виргиния) в предвидении отъезда мужа на новый пост в Лондон. Маршалл скрупулезно воздерживался от всякой попытки оказать влияние на то или иное решение Рузвельта, но те, кто знал его хорошо, утверждают, что его мечтой было увенчать свою карьеру на фронте в качестве командующего решающей операцией по вторжению через Ла-Манш, которую он первым предложил и за осуществление которой неутомимо боролся с тех пор, как он и Гопкинс вместе ездили в Лондон в апреле 1942 года, когда дело Объединенных Наций находилось в опасном положении. И Маршалл знал, что у него нет таких друзей, которые бы больше, чем Гопкинс, желали видеть эту его мечту исполненной.

Легкую разрядку в разгар этой шумихи внесло перехваченное сообщение нацистской пропаганды, переданное по парижскому радио, в котором говорилось: «Начальник штаба США Джордж Маршалл уволен в отставку. Президент Рузвельт взял на себя его обязанности. Это'йроизошло два дня тому назад, но в Вашингтоне до сих пор не комментировали это событие».

Маршалл направил это сообщение Гопкинсу с припиской: «Дорогой Гарри, признайтесь, не вы ли виновник этой шутки? Д. М.».

Гопкинс показал эту записку Рузвельту, который карандашом написал на ней: «Дорогой Джордж, верно лишь частично — я теперь начальник штаба, но зато вы — президент. Ф.Д.Р.».

Поскольку Маршалл был генералом с четырьмя звездочками и, следовательно, ниже по рангу, чем английский фельдмаршал., многие предлагали присвоить ему звание фельдмаршала, что звучало бы довольно смешно в сочетании с его фамилией, но, помимо этого, и сам Маршалл и Рузвельт возражали против введения звания, которого никогда не. было в американской армии. В письме к Рузвельту Стимсон предлагал, чтобы он просил Конгресс присвоить Маршаллу звание генерала армии, которое в то время было только у Першинга, и чтобы это было сделано с согласия последнего. Стимсон писал: «Я думаю, что мы не можем затягивать принятие им командования дальше 1 ноября. Надо полагать, что опасные оттяжки и уклонения в сторону, могущие нанести ущерб операции «Овер-лорд», начнутся в Соединенном Королевстве этой осенью, и только его личное присутствие и влияние могут избавить нас от них. Я больше, чем кто-либо, не желаю потери его влияния на прочие театры войны, помимо европейского, но я надеюсь, что присвоение ему предложенного мною ранга и титула поможет сохранить это влияние, если не прямо, то косвенно, на отдаленные театры военных действий. Я уже говорил по этому поводу с Гарри и полагаю, что по большинству из этих вопросов он полностью разделяет мое мнение».

Это был затруднительный для Рузвельта вопрос: чтобы ответить на вымышленные обвинения в том, что Маршалла «снижают в должности» или что ему дают «почетную отставку», президенту хотелось разъяснить, что новый пост Маршалла будет куда более важным и значительным, чем пост обычного командующего театром военных действий, и что явно было бы желательно иметь единое командование для всех операций против Германии, особенно в области осуществления стратегической бомбардировки с баз, расположенных в Соединенном Королевстве, в Италии и даже на Среднем Востоке. Гонкинс написал 30 сентября следующую записку:

«Премьер-министр в разговоре по телефону выразил надежду, что в ближайшее время он и президент сумеют сделать совместное заявление об изменениях в командовании.

Он сказал, что от него все время требуют ответа на сообщения печати и что он крайне обеспокоен отсутствием ответа на его телеграмму, отправленную мне.

Он считает, что это заявление должно быть сделано после нашего очередного успеха в Италии. Мне представляется, что он предпочел бы сделать его после падения Рима, хотя он об этом ничего не сказал.

Он заявил, что задерживает Идена в Лондоне в ожидании сообщения от Сталина о месте конференции. Он был явно раздражен тем, что Сталин так долго затягивает свой ответ».

В то время, то есть в начале октября, все считали, что падение Рима последует вскоре за падением Неаполя. Рузвельт, остерегавшийся обычно выступать с оптимистическими предсказаниями, телеграфировал Сталину 4 октября: «Кажется, американская и английская армии будут в Риме в ближайшие несколько недель». В тот же день Гопкинс написал следующий меморандум для президента:

«Я твердо считаю, что, с точки зрения организации, Маршалл должен командовать всеми вооруженными силами союзников (за исключением русских), атакующими германскую крепость.

Важно иметь единые стратегические военно-воздушные силы, чтобы наши бомбардировщики не мариновались в Англии, Италии или Африке. Для командующего театром военных действий вполне естественно желание опираться на свою авиацию. По той же причине сухопутные, морские и десантные силы должны находиться под единым командованием.

Я спрашивал об этом генерала Ведемейера, который до ■ этого консультировался с генералом Маршаллом. Веде-мейер считает, что с военной точки зрения такая организация разумна.

Хотя для того, чтобы дать удовлетворение англичанам, нам, возможно, придется передать командование операцией «Оверлорд» кому-нибудь из таких лиц, как Монтгомери, я думаю, что нам стоит согласиться с этим, чтобы добиться главной цели — передачи Маршаллу командования всеми силами.

Мне кажется, что в нашем наступлении в Европе против Германии нам нужна будет в первую очередь гибкость, и, хотим мы того или нет, ход событий, несомненно, потребует этого.

Сейчас никто не может знать, на каком этапе или этапах нам придется изменить направление и силу нашего удара.

Если Черчилль согласится на такого рода организацию, тогда я не вижу никаких препятствий к тому, чтобы вскоре объявить об изменении в назначениях. Конечно, для этого будут все основания.

Я думаю, что имеется реальная возможность убедить Черчилля согласиться с этим».

Рузвельт послал потом телеграмму Черчиллю примерно в тех же выражениях. Он также сообщил ему, что, хотя печать раздула вопрос о назначении Маршалла, теперь это уже дело прошлого. Если принимать решения под влиянием кампаний, поднимаемых печатью, сказал он, тогда «мы окажемся в таком положении, что войной будут руководить газеты». Говоря о неудачных попытках устроить совещание министров иностранных дел в более удобном месте, чем Москва, Рузвельт писал Черчиллю: «Ответ, полученный нами от дяди Джо относительно Московского совещания, не был неожиданным для нас, так что делать, по-видимому, нечего, придется поехать туда, и мы уже приступили к соответствующей подготовке». (В телеграммах, которыми обменивались Рузвельт с Черчиллем, Сталин часто фигурировал под именем «дядя Джо», а иногда и просто «Д.Д.».)

В основе возражений Черчилля против предоставления Маршаллу неограниченных полномочий на европейском театре лежала его неослабная решимость осуществить свой собственный стратегический план в восточной части Средиземного моря — в районе, который теперь был более близок его сердцу, чем когда-либо. И действительно, в конце сентября Черчилль предложил своему командующему на Среднем Востоке генералу сэру Генри Мейтлэнд Вильсону снарядить экспедицию, которая потом заняла Додека-незские острова — Кос, Самос и Лерос — в Эгейском море. После этого немцы послали морские и авиадесантные силы и снова взяли эти острова. В боях за Лерос англичане потеряли около пяти тысяч лучших солдат, четыре крейсера и семь эсминцев, которые были либо потоплены, либо повреждены. Это неожиданное поражение было потрясающим и унизительным в такой момент, когда казалось, что немцы потеряли всякую возможность захватить где-либо инициативу в свои руки. Черчилль захотел немедленно встретиться с Маршаллом и Эйзенхауэром в Алжире, чтобы наметить новые диверсионные операции в Средиземном море, и, судя по запискам Гопкинса, по трансатлантическому телефону было сказано немало резких слов по поводу поражения на Додеканезах.

В это время велась подготовка к встрече с Чан Кайши в Каире и со Сталиным в Тегеране. Теперь уже некогда было заниматься пустыми разговорами. 10 сентября Стим-сон писал Гопкинсу: «Я еще раз подумал над нашим вчерашним разговором и решил в этом письме к вам изложить свои соображения в расчете, что они могут оказаться полезными для вас или для президента. Относительно операции «Оверлорд». Я считаю, что подготовка идет хорошо. Если только не будет новых отклонений и проволочек, мы будем готовы к установленному сроку... Задача нашего главнокомандующего состоит в том, чтобы твердо действовать в соответствии с согласованным планом, который теперь начал выполняться. Он не должен допускать никаких отклонений от этого плана... Итак, мое первое пожелание главнокомандующему — это проявить непреклонность, что очень нелегко, но в данном случае более необходимо, чем когда-либо. Проблема командования. Я считаю, ч!о для обеспечения успеха операции «Оверлорд» командование должно быть поручено только Маршаллу. Чтобы это командование было действенным, он должен в ближайшее время выехать на место. Успех операции «Оверлорд» имеет столь большое значение для всего мира, что Маршалл должен принять командование, несмотря на все другие соображения, которые я могу предвидеть... Я надеюсь, что его командование в Европе распространится в будущем и на все вспомогательные движения в Западной Европе, даже если об этом сейчас и нет договоренности».

Тринадцатого ноября президент выехал из Гемптон-Родса, штат Виргиния, на новом линкоре «Айова», которым командовал бывший морской адъютант Рузвельта и его хороший друг капитан Джон Маккри. На корабле находились также Гопкинс, генералы Маршалл, Арнольд, Уотсон, Сомервелл, Хэнди и адмиралы Леги, Кинг, Браун, Макинтайр и Кук. На корабле происходили весьма важные переговоры между начальниками штабов. Зная на собственном опыте, что следует предвосхищать всякого рода осложнения и готовиться к ним, они ожидали, что на предстоящих совещаниях Черчилль может предложить различные проекты взамен второго фронта и что своим потоком аргументов и угоЬоров он может снова отвлечь президента от главной цели. Они уже знали, что, хотя премьер-министр всегда с большим энтузиазмом и красноречием одобряет операцию «Оверлорд» в принципе, он решительно не желает принять ее как операцию, намеченную на определенный срок, считая, что тактикой измора можно будет довести германские силы до полного истощения, после чего англо-американские войска в Соединенном Королевстве смогут предпринять триумфальный марш через Ла-Манш прямо на Берлин, преодолевая на своем пути лишь сопротивление отдельных снайперов. Независимо от того, были ли эти опасения полностью оправданы или нет, им придавалось такое большое значение, что начальники американского штаба подготовили планы компромиссных решений на случай, если их английские коллеги, находящиеся под влиянием премьер-министра, окажутся непреклонными. Они считали — и события это подтвердили,— что главная борьба разгорится вокруг вопроса о едином командовании для всех европейских операций, начиная от Нордкапа и кончая бухтой Золотой Рог. В меморандуме президенту, подписанном Леги, начальники штабов заявляли:

«Необходимость единого командования является, по нашему мнению, настолько важной и неотложной, что, несмотря на тот факт, что в подавляющей части как сухопутные, так и воздушные силы будут в конечном счете американскими, мы готовы согласиться, чтобы главнокомандующим европейским театром был английский офицер при условии, что этим офицером будет сэр Джон Дилл. Это свидетельствует о значении, какое мы придаем единому и нераздельному командованию. Сэра Джона Дилла хорошо знают наши официальные круги, а также американская общественность. Он работал в самом тесном контакте с американскими начальниками штабов с самого начала войны. Мы высоко ценим его безупречный характер и целеустремленность. Он знает нашу организационную структуру, наши особенности, нашу точку зрения по многим вопросам и наши методы работы.

Если вышеуказанное предложение будет принято — а оно должно быть принято,— тогда Эйзенхауэра следует оставить командующим на Средиземном море. Вопрос о том, кто будет непосредственно руководить первым этапом операции «Оверлорд» — переброской войск через Ла-Манш и высадкой их,— может быть обсужден в дальнейшем».

Рассматривая вышеизложенный документ, следует помнить, что Леги, Кинг и Арнольд надеялись, что Рузвельт не поручит Маршаллу командование на театре военных действий, а также то, что сам Маршалл не принимал никакого участия в этой дискуссии, хотя явно поддерживал предложение о назначении Дилла.

На второй день плавания линкора «Айова» произошел необычайный эпизод, послуживший причиной того, что с мостика был подан сигнал, считающийся самым зловещим во флоте: «Это не учебная стрельба!» Гопкинс следующим образом описывает этот эпизод:

«Во второй половине дня капитан устроил противовоздушное учение. Три связанных вместе аэростата поднимаются в воздух и батареи двух- и четырехлинейного калибра открывают огонь, когда аэростаты достигают определенной высоты и удаляются от корабля на соответствующее расстояние. Применяется и другой метод: пятидюймовая пушка выпускает один снаряд, разрывающийся примерно на высоте 6 тысяч метров, и вслед за этим из других орудий того же калибра стараются попасть в клубок дыма, образовавшийся от разрыва ранее выпущенного снаряда.

Президента выкатили в кресле из-за обеденного стола на палубу; к нему присоединились Уилсон Браун, Росс Макинтайр, папаша Уотсон и я. Стрельба началась; на мой взгляд, все шло хорошо, несмотря на то, что от орудийных залпов шел такой грохот, что не помогала даже вата, которой мы заткнули уши.

Не успели мы перейти на левый борт, чтобы присутствовать при втором залпе орудий, как вдруг офицер, стояна верхней палубе, перегнувшись через борт, закричал: «Это настоящая! Это настоящая!» У президента и без того неважный слух, а теперь, когда у него уши были заткнуты ватой, он никак не мог расслышать слова офицера, которые мне пришлось повторить ему несколько раз, прежде чем он их понял. Я спросил президента, не хочет ли он уйти в каюту. Он сказал: «Нет... Где она?»

Когда я перешел на правый борт, чтобы выяснить, в чем дело, я увидел, что все орудия одновременно вели огонь по следу торпеды, прошедшей на расстоянии около шестисот ярдов от нас; стрельба продолжалась секунд тридцать. След торпеды прошел прямо за кормой.

Это действительно была настоящая торпеда, но не с немецкой подводной лодки. С одного из наших эсминцев была выпущена торпеда, и теперь она двигалась прямо на линкор «Айова». На «Айове» узнали об этом из радиомолнии с эсминца, сообщившего, что на «Айову» двигается торпеда, и лишь через четыре-пять минут было получено сообщение, что торпеда была выпущена с нашего же эскортного судна.

Командир эсминца объяснил это следующим образом: торпеда находилась в торпедном аппарате, но в ней не было взрывателя; выстреливание торпеды произошло самым непонятным образом, по-видимому, причиной была сильная качка. Однако адмирал Кинг и капитан Маккри сочли это объяснение совершенно неубедительным. Ведется расследование.

Подумать только, что собственное эскортное судно торпедировало самый новый и самый большой американский линкор, на борту которого находился президент США вместе с начальником штаба армии и начальником оперативного отдела морского штаба!

Ввиду того, что на борту находилось двадцать армейских офицеров, я думаю, что во флоте разговорам об этом не будет конца».

В записях имеется и название этого злополучного эсминца, с которого случайно была выпущена торпеда, но я не хочу приводить его здесь. Его командир, вероятно, не знал, какие пассажиры находились на борту «Айовы» и были ли там вообще пассажиры. Он сильно встревожился, когда узнал, что одна из его торпед была выпущена и пошла по направлению к большому кораблю, которому пришлось сманеврировать, чтобы избежать попадания. Конечно, дело было бы еще хуже, если бы он знал, что среди жертв мог быть президент Соединенных Штатов. Но если бы ему было известно, что вместе с президентом находился еще и адмирал Кинг, он, несомненно, предпочел бы набросить на себя якорь и опуститься на дно моря, чем жить и быть свидетелем ужасных последствий.

Линкор «Айова» 20 ноября прибыл в Оран, где президента встречали Эйзенхауэр со своим штабом, два сына Рузвельта — Эллиот и Франклин Д. младший и сын Гоп-кинса — Роберт, находившиеся на этом фронте. Отсюда Рузвельт вылетел в Тунис на транспортном самолете «С-54».

На следующий день, в воскресенье, Рузвельт выехал на тунисский фронт вместе с Эйзенхауэром, который в то время не знал, что он подвергается самому тщательному изучению. Рузвельт очень интересовался местом расположения Карфагена, который в свое время принужден был к безоговорочной капитуляции, и хотел узнать, действительно ли какие-либо сражения Пунических войн происходили в тех же местах, где велась тунисская кампания. Он высказал предположение, что карфагенские армии, вероятно, обошли эти неприступные горы, оказавшиеся непроходимыми для слонов. Рузвельт со свойственной ему непринужденностью говорил и о будущем, особенно об операции «Оверлорд». Обращаясь к Эйзенхауэру, он сказал: «Айк, мы-то с вами знаем, кто был начальником штаба в последние годы гражданской войны, но, кроме нас, едва ли кто это знает, хотя имена таких генералов, как Грант, Ли, Джексон, Шерман, Шеридан и другие, известны каждому школьнику. Мне неприятно даже подумать, что через каких-нибудь пятьдесят лет никто не будет знать, кто такой был Джордж Маршалл. В этом одна из причин моего желания, чтобы Джордж принял командование большим фронтом; он имеет право занять свое место в истории как великий полководец». Рузвельт рассказал также Эйзенхауэру о своем намерении вернуть его в Вашингтон и назначить исполняющим обязанности начальника штаба. Возможно, Эйзенхауэр высказал президенту свое полное нежелание сидеть в Пентагоне, но он был солдат и готов был идти туда, куда его пошлют. Позже Эйзенхауэр узнал, что решение это не являлось окончательным, так как адмирал Кинг высказал ему свое личное мнение, что Рузвельт в последнюю минуту откажется снять Маршалла с занимаемого им поста. Кинг, однако, сказал, что, если он окажется неправ, он всячески будет приветствовать Эйзенхауэра в качестве руководителя Объединенного комитета начальников штабов.
Когда в воскресенье поздно вечером президент вместе с сопровождавшей его группой вылетел в Каир, Эйзенхауэр не знал, что готовит ему будущее, и пребывал в неведении более двух недель, пока происходили исторические совещания.

На четвертый и последний день первой Каирской конференции 43 американских и английских корреспондента образовали комитет, председателем которого они избрали талантливого журналиста Сайроса Сульцбергера из газеты «Нью-Йорк тайме». Они направили Гопкинсу письмо следующего содержания:

«Нижеподписавшиеся корреспонденты, представляющие все англо-американские газеты, агентства и радиокомпании, обращаются к вам как к влиятельному другу печати.

Мы выражаем свое глубокое недовольство тем отношением к нам, какое имеет место на этих важных совещаниях. Мы требуем доверия к нам и надлежащего обращения с нами, а также информации о том, что происходит, чтобы мы могли заранее подготовить материал.

Мы просим вас назначить нам конференцию, на которой мы могли бы поставить перед вами свои наболевшие вопросы как перед своим другом, обладающим достаточным влиянием и энергией, чтобы помочь нам, и достаточным опытом и пониманием, чтобы суметь сделать это».

Затем следовали конкретные требования, включая пресс-конференции с президентом, премьер-министром и генералиссимусом и еще с одной русской делегацией, если она прибудет в Каир после отъезда китайцев. Предполагали, что приедет сам Сталин, так как тогда еще не было известно, что английская и американская делегации отправляются в Тегеран, чтобы там встретиться с ним. (В это время в Каире находился заместитель народного комиссара иностранных дел Андрей Вышинский, который совещался с Рузвельтом и другими делегатами, но не принимал участия в совещаниях, касавшихся войны с Японией.)

Военные переговоры привели лишь к мнимому соглашению о расширении плана «Анаким» с целью изгнания японцев из Бирмы и восстановления давно уже прерванных .коммуникаций с Китаем: намечалось крупное наступление на севере китайских, английских и только что выделенных для этого американских войск под командованием Стилуэлла. Одновременно крупные десантные операции должны были быть проведены на юге под непосредственным командованием Маунтбэттена при поддержке крупных кораблей английского военно-морского флота, особенно авианосцев, которые теперь можно было перебросить из Средиземного моря после капитуляции итальянского флота. Чан Кайши упорно настаивал на проведении десантной операции. Протоколы тех немногих официальных заседаний, которые происходили между представителями этих трех стран, свидетельствуют о том, что генералиссимус, как правило, очень неохотно брал на себя конкретные обязательства, сопровождая каждое заявление оговорками и ограничениями. С другой стороны, Стилуэлл без всяких обиняков высказывал свое мнение относительно того, что необходимо для обеспечения успеха в Бирме. Конечно, языковые трудности служили таким серьезным препятствием, что удалось согласовать лишь общие положения. Однако было совершенно ясно, что Чан-Кайши не был заинтересован в сухопутных операция на севере, в которых его китайские дивизии должны были быть основной живой силой, если только англичане не согласятся одновременно провести на юге крупные сухопутные, морские и воздушные операции, чтобы перерезать линии снабжения японцев, в том числе построенную ими железную дорогу Бангкок — Рангун. В одном из своих немногих заявлений, записанных в протоколе, генералиссимус сказал: «Бирма является ключом ко всей кампании в Азии. После того как противник будет изгнан из Бирмы, его следующим рубежом будет Северный Китай и затем Маньчжурия. Потеря Бирмы была бы серьезным ударом для японцев, и поэтому они будут упорно цепляться, чтобы сохранить свои позиции в этой етране». Во время всех этих переговоров неизменно возникал вопрос о том, какова ценность бирманского фронта с точки зрения нанесения удара противнику по сравнению с другими возможными фронтами в районе Тихого океана. А это в свою очередь ставило еще более серьезный вопрос: насколько сам Китай важен как фронт? Рузвельт и американские начальники штабов действительно считали важным сохранение китайского фронта, но теперь уже всем известно, что японцам было нанесено окончательное поражение в результате наступательных операций из района Тихого океана и что на Азиатском материке не состоялось ни одного решающего сражения. Огромные японские силы на материке остались в стороне от войны и не участвовали в боях, и в таком же положении оказались гарнизоны в Рабауле и на Труке.
С точки зрения Черчилля, наиболее важной целью в Юго-Восточной Азии было восстановление позиций Англии в Сингапуре и Гонконге. Это стремление отнюдь не ограничивалось стремлением защитить имперские интересы. Оно имело и стратегические основы, с которыми, как мне кажется, впоследствии согласились адмиралы Кинг и Нимиц. Такой план соответствовал точке зрения тех, кто рассчитывал на разгром Японии в первую очередь при помощи военно-морских сил, которые должны были перерезать линии коммуникаций и подвергнуть собственно Японию сильнейшей блокаде. Генералы Маршалл и Арнольд и тем более Макартур и Стилуэлл не были согласны с этим. Они считали, что полная победа не сможет быть достигнута до тех пор, пока на Азиатском материке — в Китае, Индо-Китае, Малайе и Бирме (также на Филиппинах) — будут находиться значительные японские вой-ека, которые будут продолжать действовать самостоятельно в течение долгого времени даже после того, как линии коммуникаций с самой Японией будут перерезаны.

Однако на Каирской конференции американские начальники штабов, по-видимому, единодушно поддерживали предложение о проведении операции «Анаким», и Рузвельт поддержал его на этих первых совещаниях, так как он хотел, чтобы конференция была успешной с точки зрения китайцев. Здесь можно привести пример резкого расхождения во мнениях между англичанами и американцами, вызванного причинами национального порядка. Предполагалось, что командование в Юго-Восточной Азии, возглавляемое Маунтбэттеном, удастся организовать на той же братской, двухнациональной основе, что и командование Эйзенхауэра, и это было бы возможно, если бы Маунт-бэттен был полностью независим от контроля своего правительства. Цр это, очевидно, было исключено, ибо та децентрализация, которая существовала в американской военной системе и предоставляла командующему фронтом исключительные полномочия и свободу принимать решения, отсутствовала у англичан. В штабе Эйзенхауэра самое тесное сотрудничество возможно было потому, что цели англичан и американцев легко было выразить одним словом — «Берлин». Другое дело в Юго-Восточной Азии: там англичане и американцы вели две разные войны и преследовали различные цели, а гоминдановское правительство Китая вело третью войну, имея в виду главным образом свои собственные интересы. Мне кажется, что, не опускаясь до низкопробного шовинизма, можно сказать, что Рузвельт был единственным лидером во всей войне против Японии, который преследовал главную военную цель— уничтожить силы противника и принудить его к капитуляции самым непосредственным образом и в возможно кратчайший срок. Гопкинс не высказал своего мнения по вопросу о разногласиях между союзниками в отношении Дальнего Востока, и читатель должен будет поверить мне на слово, что я правдиво изложил факты. Гопкинс не мог игнорировать факт существования таких разногласий, как не могли игнорировать его Рузвельт, Маршалл, Кинг и Арнольд, потому что было слишком много явных доказательств этого. Гопкинс решительно осуждал всех американцев, которые словом или делом пытались обострить разногласия в момент, когда происходила война, но он относился к числу тех, кто считал, что такие отчеты, которые, подобно солнечным часам, показывают только «лучезарные часы» света и сияния, не имеют никакой цены.

Несмотря на явное нежелание Черчилля выделить значительные английские войска для операций в Бирме, Рузвельт на сей раз всячески поддерживал точку зрения Чан Кайши, Стилуэлла и, возможно, также Маунтбэт-тена. Поэтому, когда 28 ноября генералиссимус с супругой выехали в Чунцин, они были полны надежд, что наконец-то требования Китая будут удовлетворены не только на словах. Эти надежды, однако, были недолговечными. Соглашение, достигнутое в Каире, соблюдалось не больше десяти дней, и только после того как американские силы начали окружать Японию со стороны Тихого океана в последние шесть месяцев войны, по дороге Ледо (или имени Стилуэлла) из Бирмы в Китай стали направляться первые грузовики. Но к тому времени это уже не имело большого значения.

В дни своего пребывания в Каире Рузвельту пришлось потратить немало часов на просмотр почты из Белого дома, накопившейся в его отсутствие и доставленной на самолете из Вашингтона. Среди этой почты было 29 принятых Конгрессом законопроектов, из которых 27 он подписал, а на два наложил вето. Президент обязан принимать решения по законопроектам в течение десяти дней — он не может передавать кому-нибудь другому эти полномочия в свое отсутствие, и именно это соображение ограничивало дальность его поездки. Раньше в период сессии Конгресса ни один президент не мог уезжать так далеко из Вашингтона, как Рузвельт, и только развитие воздушного транспорта (включая и наличие промежуточных баз) сделало возможным доставку документов туда и обратно в срок не •более десяти дней.

Во время своего пребывания в Каире Гопкинс завязал дружбу с Чарльзом Боленом — молодым профессиональным чиновником из государственного департамента, которого Гарриман привез с собой из посольства в Москве, так как он свободно владел русским языком. Гопкинс задавал ему разнообразные вопросы о Советском Союзе и был приятно удивлен его объективностью и значительными познаниями, о чем свидетельствовали его ответы. Гопкинс откровенно сказал Болену, что у него сложилось невысокое мнение о многих американских представителях за границей, с которыми ему приходилось встречаться во время поездок, и назвал их «тупицами, паркетными шаркунами и, как правило, изоляционистами до мозга костей». Болен столь энергично и разумно выступил в защиту государственного департамента, показав, с какими огромными трудностями часто приходится встречаться его работникам, что Гопкинс потом уговорил президента взять Бо-лена в Белый дом для связи с государственным департаментом и таким образом создать то звено, нужда в котором ощущалась уже давно. С тех пор звезда Болена стала светить все ярче, и в конце концов, когда Маршалл пришел в государственный департамент, он стал советником департамента.

В четверг 26 ноября вечером Рузвельт по случаю Дня благодарения устроил прием в своей вилле,— резиденции посла Александра Кёрка, расположенной у гизехских пирамид, в нескольких милях к западу от Каира.

Среди гостей были премьер-министр со своей дочерью Сарой, Иден, Вайнант, Штейнгардт, Эллиот Рузвельт и Роберт Гопкинс. Предлагая тост за здоровье Черчилля, Рузвельт рассказал о происхождении американского праздника Дня благодарения, а также о тоЛ, как этот старый обычай распространяется сейчас американскими солдатами по всему миру. Рузвельт выразил особое удовлетворение тем, что в этом году он может отметить этот праздник совместно со своим большим другом — премьер-министром. Черчиллю показалось, что этими словами президент закончил свой тост, и он встал, чтобы произнести ответ, однако Рузвельт сказал ему, что он еще не окончил. Продолжая, он сказал, что День благодарения всегда считался семейным праздником и что в этом году Англия и Америка • образовали единую семью, более сплоченную, чем когда-либо раньше.
В Каире состоялось совещание с участием Рузвельта, Черчилля и начальников штабов (Гопкинс был на нем единственным гражданским лицом), на котором был сделан обзор будущих европейских операций в связи с предстоявшими переговорами со Сталиным в Тегеране. Черчилль подробно проанализировал общую обстановку, отметил ряд успехов, достигнутых союзниками в Средиземном море, за которыми, однако, в истекшие недели последовал ряд неудач на итальянском фронте севернее Неаполя и на Додеканезских островах. Он настаивал, чтобы, несмотря на значительные германские подкрепления, переброшенные на итальянский фронт, кампания союзников проводилась более энергично, чем до сих пор, с целью захвата Рима в возможно ближайшее время, ибо, «кто владеет Римом, тот владеет и всей Италией». Всячески подчеркивая свое неослабное стремление к осуществле-ню операции «Оверлорд», он в то же время указал, что эта операция не должна затмевать собой все другие оперативные планы в Средиземном море. Среди этих планов он перечислил захват острова Родос, который являлся конечной целью недавней злополучной операции на Додеканезских островах. Он заявил, что, когда союзники достигнут линии Пиза — Римини, севернее Рима, можно будет принять решение, куда двинуться дальше — налево (в сторону Южной Франции) или направо (на Балканы). У американских начальников штабов не было никакого сомнения в том, что это все означает. Они уже хорошо знали, что, раз упрямый премьер-министр заговорил о Родосе или о том, чтобы свернуть «вправо» от Северной Италии, значит, ему хочется проводить стратегические диверсии в Юго-Восточной Европе, подальше от Северной Франции. Они подготовились к боям в Тегеране, в которых американские и русские будут выступать единым фронтом.

Группа, сопровождавшая Рузвельта в Тегеран, насчитывала примерно 70 человек, включая и незаменимых филиппинских поваров из Шэнгри-JIa. На пути из Каира самолет «Священная корова» пролетел 1310 миль над Суэцким каналом, Иерусалимом, Багдадом, реками Евфрат, Тигр и над иранской железной дорогой, которая к тому времени стала важнейшим звеном в гигантской сети мировых линий снабжения.

В Тегеране Рузвельт, Гопкинс, Леги, Браун и майор Джон Беттигер (зять президента) вначале остановились в здании американской дипломатической миссии в качестве гостей посланника Луиса Дрейфуса. Но миссия находилась -иа порядочном расстоянии от русского и английского посольств, которые были расположены рядом. Гарриман рассказал Рузвельту, что Сталин обеспокоен возможностью дребывания большого количества вражеских агентов в городе, и высокие гости могут подвергнуться «какому-нибудь неприятному инциденту» — это вежливое выражение означало «покушению»,— когда они будут разъезжать туда и обратно из своих далеко отстоящих друг от друга резиденций.

На следующий день после прибытия в Тегеран — это было воскресенье 28 ноября — Рузвельт принял приглашение Сталина переехать в один из особняков на территории русского посольства, где можно было обеспечить полную безопасность. Она действительно была обеспечена; президенту и его свите никогда не давали об этом забывать, ибо слуги, которые стелили им постель и убирали комнаты, все были сотрудниками вездесущего НКВД, секретной полиции, и весьма выразительные бугры, скрытые их аккуратными белыми куртками, выпячивались в том месте, где находится задний карман. Это было напряженное время для Майкла Рейли и его агентов секретной полиции, которые были приучены подозревать каждого и которые не любили допускать к президенту кого-либо, кто был вооружен хотя бы золотой зубочисткой.

Рузвельт переехал в здание советского посольства в 3 часа дня, а через 15 минут его посетил Сталин. Это была первая встреча между советским и американским лидерами военного времени. Помимо президента и маршала Сталина при этой встрече присутствовали только переводчики Болен и Павлов.

Рузвельт приветствовал Сталина следующими словами: «Я рад вас видеть. Я давно уже хочу встретиться с вами». Сталин после соответствующего выражения удовлетворения встречей с президентом сказал, что он виноват в оттяжке этой встречи, что он был очень занят военными делами. Рузвельт спросил у Сталина, как дела на русском фронте, и Сталин в ответ нарисовал реальную картину положения, которое в то время было менее благоприятным, чем это указывалось в информации, находившейся в распоряжении западных союзников. Рузвельт сказал, что среди основных вопросов, которые надлежит обсудить в Тегеране, имеется вопрос о том, чтобы отвлечь тридцать или сорок германских дивизий с Восточного фронта; Сталин согласился, что это было бы весьма полезно. Рузвельт далее заявил, что по окончании войны американо-английский торговый флот достигнет таких размеров, которые, вероятно, превысят потребности этих двух стран, и поэтому некоторые из этих судов должны быть предоставлены Советскому Союзу. Сталин на это ответил, что наличие соответствующего торгового флота имело бы большое значение не только для Советского Союза, но и для развития торговых отношений между Советским Союзом и Соединенными Штатами после войны, которые, как он надеется, будут значительно расширены. Он сказал, что если Соединенные Штаты будут поставлять Советскому Союзу оборудование, то последний может предоставить в распоряжение США большое количество сырья.

Довольно много времени было уделено обсуждению французских дел. В связи с упоминанием Индо-Китая разговор зашел о Дальнем Востоке. Рузвельт рассказал Сталину о своих беседах с Чан Кайши и о планах наступления в Бирме. Сталин был невысокого мнения о боевых качествах китайских войск, но сказал, что это вина их руководителей. Рузвельт перешел здесь к одной- из своих излюбленных тем, указав на необходимость научить колониальные народы Дальнего Востока, например Индо-Китая, Бирмы, Малайи и Восточной Индии, искусству самоуправления. Он с гордостью указал на заслугу Америки, помогшей филиппинскому народу подготовиться к самоуправлению. Он предостерег Сталина против обсуждения проблемы Индии с Черчиллем, и Сталин согласился с ним, что это, несомненно, щекотливый вопрос. Рузвельт сказал, что реформу в Индии следует начать снизу, на что Сталин заметил, что реформа снизу означала бы революцию.

Эта встреча продолжалась сорок пять минут, но, как и на всех совещаниях с русскими, большая часть времени ушла на перевод. В четыре часа Черчилль и члены Объединенного комитета начальников штабов прибыли на первое пленарное заседание Тегеранской конференции, которая носила торжественное условное название «Эврика». На первом заседании присутствовали также Гопкинс, Иден и Молотов. Следует отметить, что на протяжении всей конференции Гопкинс выступал в роли государственного секретаря по отношению.к этим двум министрам иностранных дел. У Сталина единственным начальником штаба был маршал Ворошилов, а Леги и Кинг представляли американских начальников штабов. Маршалл и Арнольд не присутствовали, так как они неправильно поняли, на какой час было назначено совещание, и уехали осматривать Тегеран. Сталин и Черчилль единодушно предложили, * чтобы на первом заседании председательствовал Рузвельт, который во вступительном слове заявил, что рад приветствовать русских в качестве «новых членов семейного круга» и заверить их в том, что такого рода совещания всегда проводились в дружественной обстановке и в атмосфере ' полной откровенности всех его участников. Он выразил надежду, что представленные здесь три нации будут работать в тесном сотрудничестве не только во время войны, но и в грядущие годы.

Рузвельт затем выразил американскую точку зрения на войну. У него создалось впечатление, что Сталин знает очень мало о ходе войны против Японии, и поэтому он прежде всего остановился на этом вопросе. Он сказал, что Соединенные Штаты наиболее непосредственно затронуты войной на Тихом океане и их войска несут основное бремя в этом районе, хотя, конечно, им помогают австралийские и английские войска. На Тихом океане находится большая часть американского флота и свыше одного миллиона войск. Чтобы показать, с какими расстояниями приходится иметь дело на Тихом океане, Рузвельт сообщил, что транспортное судно, производящее погрузку в США, может сделать только три рейса в год. Стратегия союзников на Тихом океане, основывающаяся на тактике истощения противника, оказалась успешной. Мы топим больше японских судов, чем Япония в состоянии построить. Он сказал, что союзники продвигались вперед через южные острова, а теперь продвигаются через острова, находящиеся к востоку от Японии. На севере многого сделать нельзя из-за большого расстояния между Алеутскими и Курильскими островами. На западе нашей главной задачей является сохранить Китай в качестве воюющей стороны, и с этой целью готовится экспедиция для организации наступления через Северную Бирму и из провинции Юньнань. В этой операции английские войска будут действовать в Северной Бирме, а китайские — из Юньнани. Вся операция будет находиться под командованием лорда Луиса Маунтбэт-тена. Помимо того, намечаются десантные операции на * ' юге Бирмы с целью нападения на важные японские базы и линии коммуникаций в окрестностях Бангкока. Президент указал, что, хотя этими операциями должна быть охвачена большая территория, для их осуществления вы-ЖАвлено минимальное количество кораблей и людей. Цели ft-kTHx операций он подытожил следующим образом: У 1) открыть линию снабжения Китая, чтобы сохранить его в качестве участника войны; 2) открыв дорогу в Китай и более интенсивно используя транспортные самолеты, обеспечить условия для бомбардировки самой Японии.

Затем президент сказал, что он переходит к наиболее важному театру военных действий — европейскому. Он подчеркнул, что в течение более полутора лет и на последних двух или трех совещаниях с премьер-министром все военные планы были неизменно связаны с вопросом о том, как ослабить давление немцев на советский фронт; но главным образом из-за затруднений с морским транспортом до Квебекской конференции было невозможно установить точную дату высадки через Ла-Манш. Он указал, что воды Ла-Манша очень неприятные и военные операции до мая чреваты опасностями и что принятый в Квебеке план предусматривает проведение огромной операции, дата осуществления которой намечена на 1 мая 1944 года.

Рузвельт далее заявил, что, хотя он не является сторонником второстепенных операций, которые могут задержать основную операцию «Оверлорд», он и премьер-министр обсуждали возможные будущие операции в Италии, в Адриатическом и Эгейском морях и с территории Турции как базы, если удастся убедить турок вступить в войну. Президент также сообщил Сталину о планах высадки в Южной Франции.

Затем выступил Сталин, который, говоря о войне на Тихом океане, не скрывал того факта, что Советское правительство радо всем англо-американским успехам в войне против японцев. Он сказал, что до сих пор русские войска не смогли вступить в войну с Японией потому, что они ведут тяжелые бои с немцами. Он пояснил, что по своей численности русская армия в Сибири может выполнять лишь оборонительные задачи, а для того, чтобы начать наступательные операции против Японии, ее пришлось бы увеличить в три раза. При этом он добавил, что, когда Германия будет окончательно разгромлена, можно будет послать необходимые подкрепления в Восточную Сибирь, и тогда, сказал он, «мы сможем общими силами разбить Японию». (Это было первое заверение, данное Рузвельту или Черчиллю по этому важному вопросу.) Сталин сделал подробный анализ германских военных сил на русском фронте и рассказал о трудностях, с какими встречается Красная Армия при наступлении по освобожденной от врага территории, где немцы дочиста уничтожили все средства связи и снабжения. Касаясь итальянской кампамии, он сказал, что освобождение Средиземного моря для судоходства союзников имеет большое значение, но он не считает, что дальнейшее продвижение вверх по полуострову даст какие-нибудь ощутимые результаты, так как Альпы представляют собой «почти непреодолимый барьер, как это в свое время установил знаменитый русский полководец Суворов». Он сказал, что вступление Турции в войну, возможгно, поможет открыть путь на Балканы, но Балканы расположены далеко от территории собственно Германии и единственный прямой путь для нанесения удара по ней лежит через Францию.

Черчилль заверил Сталина, что как он, так и президент уже давно согласились с необходимостью произвести вторжение через Ла-Манш и что уже намечено высадить на континенте Европы один миллион срлдат в мае, июне и июле 1944 года. Он сказал далее, что операции в Северной Африке и Италии всегда рассматривались как второстепенные по отношению к операции «Оверлорд». Сталин ответил, что ему отнюдь не хотелось создать впечатление, будто он считает эти операции второстепенными или преуменьшает их значение. Наоборот, по его мнению, они являются очень ценными.

Черчилль сообщил, что первая группа войск для операции «Оверлорд» будет состоять из девятнадцати американских и шестнадцати английских дивизий — и это максимум того, что может выставить Англия, учитывая ее ограниченные людские ресурсы. Дополнительные дивизии для последующих этапов операции «Оверлорд» будут непрерывно поступать из Соединенных Штатов. Он сказал, что возможны задержки в осуществлении операции «Оверлорд» — основным узким местом в тот момент был недостаток десантных судов — и что в предвидении таких задержек союзные войска не должны бездействовать. Затем он перешел к вопросу о желательности вовлечения Турции в войну, о чем он уже неоднократно говорил с восхитительной и в то же время монотонной настойчивостью.

Рузвельт удивил и встревожил Гонкинса своим упоминанием о возможности операции через Адриатическое море для дальнейшего наступления с помощью партизан Тито на северо-восток — в Румынию, чтобы соединиться с Красной Армией, наступающей на юг из района Одессы. Гоп-кинс после этого послал адмиралу Кингу записку: «Кто выдвигает этот план адриатической операции, к которому президент постоянно возвращается?» В ответ на это Кинг написал: «Насколько мне известно, это его собственная идея». И действительно, она не имела ничего общего с планами американских начальников штабов. Черчилль поспешил присоединиться к предложению Рузвельта, но Сталин спросил, коснутся ли дальнейшие операции в Италии или из Италии тех тридцати пяти дивизий, которые, как он понял, предназначаются для операции «Оверлорд». Черчилль дал довольно пространный ответ, смысл которого сводился к тому, что не коснутся.

Сталин затем заявил, что, по его мнению, не целесообразно распылять силы в различных операциях через восточную часть Средиземного моря. Он считает, что операция «Оверлорд» должна быть основной в 1944 году и что после занятия Рима высвободившиеся войска должны быть направлены на юг Франции для диверсионной операции в поддержку операции «Оверлорд». Он даже считает, что лучше пока отложить план захвата Рима, оставить десять дивизий для закрепления занятых рубежей в Италии, а остальные союзные войска использовать для вторжения в Южную Францию. Опыт Красной Армии показал, продолжал Сталин, что лучше начинать наступление с двух противоположных направлений, вынуждая противника перебрасывать свои резервы с одного фронта на другой. Поэтому он высказался за одновременные операции в Северной и Южной Франции и против «распыления» сил в восточной части Средиземного моря. Он совершенно ясно и неоднократно выразил свое убеждение в том, что Турция ни в коем случае не согласится вступить в войну.

Это первое заседание продолжалось 3 часа 20 минут и закончилось в 7 часов 20 минут вечера. После заседания Рузвельт подписал еще четыре законопроекта, принятых Конгрессом, и одну прокламацию и занимался своей почтой до обеда, состоявшегося в 8 часов 30 минут, на который им были приглашены Сталин, Молотов, Черчилль, Иден, Арчибальд Кларк Керр (английский посол в Москве), Гоп-кинс, Гарриман и три переводчика. Этот обед был настоящим подвигом филиппинских моряков, прибывших сюда на четыре часа до этого на чужую кухню, в которой не было самых необходимых вещей, в том числе и плиты. Это объяснялось той поспешностью, с какой оборудовался особняк для американских гостей. Недостатки были быстро восполнены, и обед прошел успешно.

Гопкинс отметил, что Сталин поседел по сравнению с тем, когда он его видел в последний раз, летом 1941 года, выглядел более нарядным в военной форме с золотыми погонами, на каждом из которых была белая звезда, закрепленная красной булавкой. Сталин непрерывно чертил на клочке бумаги и курил на совещаниях. Говорил он тихо, едва слышно, и, обращаясь к переводчику, он, казалось, не тратил сил на то, чтобы подчеркивать те или иные фразы. Гарриман сказал, что Сталин с такой откровенностью и теплотой приветствовал Гопкинса в Тегеране, каких он никогда не проявлял ни к одному иностранцу. Очевидно, маршал Сталин видел в лице Гопкинса человека, который давал обещания и делал все, чтобы сдержать их.

В первый вечер за обедом Рузвельт обсуждал со Сталиным вопрос о Фербенксе на Аляске как о месте будущей встречи. Сталин снова коснулся вопроса о Франции, правящий класс которой, по его словам, прогнил насквозь. Он охарактеризовал бывшего вишийского посла в Москве Бер-жери как типичного представителя большинства французских политических деятелей. Он считал, что в послевоенный период Франции нельзя доверять какие-либо стратегические позиции за пределами ее собственных границ. Он, по-видимому, все еще придавал мало значения де Гол-лю, как лицу, играющему сколько-нибудь значительную роль в политических или иных делах.

Затем разговор перешел к послевоенному обращению с Германией и к вопросу о границах Польши. Сталин сказал, что границы Польши должны простираться до Одера и что русские помогут полякам установить их границу так далеко на западе, но он ничего определенного не сказал о восточных границах Польши. Запись гласит: «Президент сказал, что он интересуется вопросом обеспечения подступов к Балтийскому морю и имеет в виду создание международной зоны в районе Кильского канала и установление какой-то формы опеки над ней, с тем чтобы обеспечить свободную навигацию в обоих направлениях через эти подступы. Из-за какой-то ошибки советского переводчика маршал Сталин, очевидно, понял, что президент коснулся вопроса о прибалтийских государствах. Исходя из этого, он категорически заявил, что прибалтийские страны по волеизъявлению своих народов присоединились к Советскому Союзу и что, следовательно, этот вопрос не может служить предметом обсуждения. Но после выяснения этого недоразумения он высказал свое благосклонное отношение к вопросу об обеспечении свободной навигации по Балтийскому морю».

По поводу позиции Сталина относительно послевоенной Германии был составлен следующий меморандум:
«Маршал Сталин, по-видимому, считает все предложенные президентом и Черчиллем меры для покорения Германии и установления контроля над ней недостаточными. Он неоднократно пытался убедить президента и премьер-министра не останавливаться перед более строгими мерами, которые следует применить к Германии. Он, очевидно, не верил в возможность исправления немецкого народа и с горечью говорил о позиции немецких рабочих в войне против Советского Союза. В доказательство послушания немцев закону он привел пример 1907 года, когда во время его пребывания в Лейпциге 200 немецких рабочих не прибыли на очень важный массовый митинг потому, что на вокзальной платформе не оказалось контролера, кото-рый должен был проверить их билеты, без чего они не могли выйти из вокзала. Он считает, что эта психология поклонения дисциплине и традиция послушания не могут быть изменены.

Он не согласился с мнением президента, что Гитлер умственно неуравновешенный, и подчеркнул, что только очень способный человек мог добиться того, чего добился Гитлер в деле сплочения немецкого народа, независимо от того, что мы думаем о методах, применяемых им. Из замечаний Сталина вытекало, что Гитлер, совершив по своей глупости нападение на Советский Союз, лишился плодов всех своих прежних побед.

Маршал Сталин поставил под сомнение — с точки зрения военных интересов — целесообразность принципа безоговорочной капитуляции без точного указания условий, которые будут навязаны Германии. Он считал, что если принцип безоговорочной капитуляции не будет уточнен, то он лишь будет способствовать сплочению немецкого народа. Если же разработать конкретные условия и, независимо от того, какими бы суровыми они ни были, сказать немецкому народу, что эти условия он должен будет принять, то это, по его мнению, приблизит день капитуляции Германии».

В записях нигде не значится, как реагировал Рузвельт на этот спорный вопрос о безоговорочной капитуляции, но, как показывают последующие записи, он не изменил своего мнения.

На следующее утро, в понедельник, во время переговоров военных представителей выяснилось, что было бы целесообразно начать наступление против Южной Франции силами двух дивизий с последующим введением в бой еще десяти дивизий, причем эта операция должна быть начата в тот же день, что и операция «Оверлорд», или за две-три недели до нее. При рассмотрении вопроса о составе войск на средиземноморском театре военных действий была оглашена следующая записка: «Эйзенхауэр сообщает, что 370 тысяч итальянских солдат сотрудничают теперь с союзными войсками»,— внушительная цифра, если учесть, что Италия капитулировала всего лишь десять недель назад я что две трети итальянской территории все еще находились в германских руках.

: Во время этих переговоров Ворошилов задавал массу очень конкретных вопросов по поводу многочисленных деталей, связанных с конкретным осуществлением операции «Оверлорд». Он хотел знать, что фактически делается. Он спросил генерала Брука в упор, придает ли он такое же значение операции «Оверлорд», какое придает ей генерал Маршалл. Брук ответил утвердительно, но добавил, что он знает, насколько сильны германские оборонительные укрепления в Северной Франции и что при известных обстоятельствах операция «Оверлорд» может закончиться неудачей. Ворошилов сказал, что английские и американские войска уже показали свое превосходство над германскими в сухопутных боях в Северной Африке и еще более убедительно — в воздушных боях над Европой и если у американского и английского штабов действительно есть воля и желание провести операцию «Оверлорд», то она окончится успешно и «войдет в историю как одна из наших величайших побед». Он сказал, что он, как и Сталин, признает, что операция через Ла-Манш сопряжена с трудностями, но русские встречались с подобными же трудностями при форсировании больших рек и преодолели их, потому что «у них была решимость сделать это».

Маршалл, которого Сталин и Ворошилов, очевидно, считали самым горячим сторонником операции «Оверлорд» и поэтому своим другом, заявил, что он хотел бы сделать одно замечание: «Разница между форсированием реки, какой бы широкой она ни была, и высадкой с океана заключается в том, что неудачное форсирование реки — это поражение, а неудача десантной операции — это катастрофа».

Пока происходили эти переговоры, Рузвельт разбирал свою почту. Гарриман сообщил, что Черчилль прислал записку, приглашая президента на совместный завтрак, чтобы подготовиться к предстоящему в тот же вечер пленарному заседанию. Но Рузвельт слишком хорошо ощущал присутствие сотрудников НКВД и не хотел разговоров о том, что они с премьер-министром тайно сговариваются. Гарри ман передал отказ Рузвельта Черчиллю, который не был особенно доволен этим и заметил, что он может, как и всякий другой, проглотить и такой отказ, но, по словам Гарримана, он добавил: «Я буду настаивать на одном: завтра вечером я должен устроить обед. Мне кажется, что у меня есть кое-какие основания требовать предпочтения. Начать хотя бы с того, что я стою на первом месте по возрасту и по алфавиту (английскому, — Ред.). Во-вторых, из наших трех правительств я представляю самое древнее. И к тому же, в-третьих, завтра мой день рождения».

Рузвельт спокойно позавтракал вместе со своими домочадцами. Его сын Эллиот прибыл утром из Египта; самолет его задержался из-за неполадок с мотором. После завтрака президент провел короткое совещание с начальниками штабов, которые доложили о своих планах операции «Энвил» в Южной Франции и представили подготовленные ими для президента записки для переговоров со Сталиным по вопросу о необходимых мерах в связи с предстоявшим вступлением России в войну против Японии. В 2 часа 45 минут прибыл Сталин. Рузвельт передал для ознакомления Сталину доклад, полученный им от американского офицера, который был у Тито в Югославии и который с большим уважением отзывался о работе, проделанной там партизанами. Сталин поблагодарил президента и сказал, что он с интересом прочитает этот доклад и вернет ему. После этого Рузвельт передал Сталину три меморандума, содержавшие:

1.Просьбу о разрешении американским бомбардировщикам, действующим с английских баз, использовать русские авиабазы для заправки, перевооружения и производства неотложного ремонта при осуществлении предполагаемых «челночных, бомбардировок» Германии.

2.Просьбу немедленно приступить к составлению планов создания баз для тысячи с лишним американских тяжелых бомбардировщиков в приморских районах Сибири для воздушного наступления против Японии.

3.Просьбу об обмене информацией и о дальнейшем предварительном планировании будущих операций против Японии.

Рузвельт спросил Сталина, не желает ли он обсудить вопрос о будущем всеобщем мире. На это Сталин ответил, что ничто не может помешать им обсуждать все, что им угодно. После этого Рузвельт изложил Сталину свой план создания организации, основным ядром которой явятся Объединенные Нации, для сохранения всеобщего мира. Она должна состоять из трех главных органов:

первый — Ассамблея в составе всех членов Объединенных Наций, которая собиралась бы в разных местах в определенное время для обсуждения мировых проблем и дачи рекомендаций для их разрешения. На вопрос Сталина, мыслится ли эта Ассамблея как всемирный орган или как европейский, Рузвельт ответил: «Как всемирный».

Второй — Исполнительный комитет в составе СССР, США, Соединенного Королевства и Китая, двух представителей от европейских стран, одного — от Южной Америки, одного — от Среднего Востока, одного — от Дальнего Востока и одного — от английских доминионов. Этот Исполнительный комитет должен заниматься всеми невоенными вопросами, как, например, экономическими, продовольственными проблемами, здравоохранением и т. д.

Сталин спросил, будет ли этот комитет иметь право принимать решения, обязательные для всех наций. Рузвельт не дал четкого ответа на этот вопрос. Он не был уверен, что Конгресс согласится, чтобы Соединенные Штаты были связаны решениями такого органа. Он сказал, что комитет будет делать рекомендации для разрешения споров в надежде, что заинтересованные страны будут руководствоваться ими.

Третьему органу Рузвельт дал название «Четыре полицейских» — СССР, США, Соединенное Королевство и Китай. Этот орган, как это явствует из его названия, был бы органом принуждения и располагал бы полномочиями немедленно принимать меры против угрозы миру или в случае неожиданного возникновения чрезвычайного положения.