Историография просвещения во франции. Вольтер как историк
Франсуа Мари Аруэ, который принял псевдоним Вольтер, жил в 1694—1778 гг. Я буду говорить только об его исторических произведениях, но мы не должны забывать, что исторические работы представляют лишь незначительную область в огромном, разностороннем творчестве этого величайшего представителя просветительной мысли XVIII в.
Вольтер был сыном судейского чиновника/Он учился в иезуитской коллегии, где его обучали, как он говорил, «латыни н всяким глупостям». Его готовили для юридической карьеры, но он не пошел по этой дороге, увлекшись литературным творчеством. Сначала он выступает как поэт, причем едкое, сатирическое направление его творчества создает ему очень много врагов. Некоторые его сатиры на высокопостав* ленных особ довели его сначала до Бастилии, а потом до высылки за границу. С 1726 по 1729 г. он жил в Англии. Это сыграло большую роль в его жизни. Он внимательно изучал политический строй Англии, а также английскую философию, особенно Локка, которого считал величайшим философом всех времен. Изучал он в Англии и достижения точных наук. Ньютон был для него одним из величайших авторитетов. Наконец, он много читал английских поэтов и драматургов: Шекспир, Мильтон и Поп были его любимыми авторами.
По возвращении из Англии он в 1734 г. опубликовал «Философские письма» об Англии Это издание было конфисковано, и Вольтеру после этого пришлось скрываться. В 1736 г. он вынужден был бежать в Голландию. Его обвинили в насмешках над религией, что было вполне справедливо. Через некоторое время Вольтер возвратился во Францию. Удачно написанной, в почтительно-монархическом тоне, пьесой он добился звания придворного поэта и историографа (1746), но вскоре навлек на себя недовольство королевской фаворитки маркизы Помпадур и опять вынужден был покинуть Францию.
В 1750 г. Вольтер отправился ко двору Фридриха II Прусского, с которым он уже давно находился в переписке.
После разрыва с Фридрихом II Вольтер поселяется в Швейцарии, в купленном им имении Фернее, на франко-швейцарской границе. Это время наивысшего расцвета литературной деятельности Вольтера и наибольшего роста его авторитета. Он становится известен всему образованному миру, сочинения его читают всюду, с его словами считаются государи. Общественное мнение прислушивается к словам Вольтера и во многих случаях направляется ими.
Только в глубокой старости, 84 лет, незадолго до смерти Вольтер вернулся в Париж, где был восторженно встречен и назначен директором Академии. Вот внешние события жизни Вольтера.
В своих исторических работах, в своей литературной деятельности вообще, в своих романах и драмах Вольтер выступает как идеолог верхов французской буржуазии.
Основы мировоззрения Вольтера были уже изложены в предыдущей лекции в связи с общей характеристикой французского Просвещения.
Пафос Вольтера был направлен прежде всего против основной идеологической опоры феодального общества, против католической церкви. Правда, Вольтер, как мы видели, не совсем чужд религиозных представлений. В сочинениях Вольтера мы нередко встречаем выступления против атеистов и материалистов типа Гольбаха и Гельвеция. Но религия Вольтера носит, скорее, философский характер, Эта религия заключается лишь в вере в божество как первопричину всего существующего, установившую законы природы, которым подчиняется все сущее и которые не могут быть никем изменены. Божество не вмешивается в уже раз установленные законы. Вера в какие бы то ни было чудеса, в какое бы то ни было провидение, которое специально путем своего вмешательства ведет историю к тому или другому результату,— все это, с его точки зрения, есть нарушение представления о боге как первопричине всего сущего. Таким образом, по своему смыслу это религия, которая устраняет бога из истории, но признает его существо-ванне из-за неумения объяснить другим способом начало мира и установление мировых законов. Кроме того, Вольтер не считает возможным полностью отбросить религию, так как считает, что религия полезна с политической точки зрения. Религия — это узда для народа, этой «темной массы», о которой Вольтер иногда говорит с пренебрежением, а иногда с состраданием.
Главная задача литературы и истории, по мнению Вольтера,— это борьба с предрассудками, в первую очередь с тем, что он считал религиозными предрассудками.
Политическая программа Вольтера очень умеренна. Это программа верхов буржуазии его времени. Он стремится прежде всего к экономическому укреплению Франции, т. е. к усилению позиций французской буржуазии, для чего главным политическим средством считает просвещенный абсолютизм. Он считает, что во Франции необходимо создать такие же условия для свободного развития промышленности и торговли, какие существуют в Англии, и устранить все те многочисленные феодальные пережитки, которые представляются ему препятствием для развития французской промышленности и торговли. Сделать Францию столь же могущественной экономически и политически, какой является Англия,— вот что было его целью. Он полагал, что это вполне возможно и достижимо на почве просвещенного абсолютизма. Здесь до известной степени сказался рационалистический подход Вольтера к истории, его представление, что человечество является лишь суммой определенных величин, атомов, которые можно известным образом комМинировать и расстановка которых зависит от воли правителя; в то же время Вольтер был выразителем культурных запросов растущих верхов буржуазии.
Идеалом Вольтера является просвещенное государство, где процветают науки и искусства. Идеальный государь для Вольтера — покровитель наук и искусства вроде римского Августа. Его «Век Людовика XIV»2 имеет целью нарисовать именно такого идеального правителя.
В развитии исторических взглядов Вольтера мы можем отметить два этапа. Если иа более раннем этапе развития его исторических представлений, в соответствии с идеями Просвещения, культурные идеалы буржуазии играют решающую роль, то в дальнейшем все более и более выступает на первый план проблема экономического процветания, как основной стержень его политической концепции. В своем наиболее зрелом историческом труде «Опыт о нравах и духе народов» он уже начинает иронизировать над манерой судить людей, эпохи и правителей только по степени расцвета наук и искусств.
В работе «Век Людовика XIV» Вольтер доказывает, что в конце концов Людовик XIV не был просвещенным абсолютным монархом в том идеальном смысле, в каком это понимал сам Вольтер. Просвещенный абсолютизм, с точки зрения Вольтера,— это средство против всех политических зол. При этом Вольтер не является здесь сторонником какой-нибудь определенной политической формы правления. Ему безразлично—монархия ли, республика ли, лишь бы имелась сильная центральная направляющая власть, лишь бы власть эта не попадала, с одной стороны, в руки «бессмысленной черни», которая не может управлять, с другой стороны, в руки грубых деспотов. Он хочет, чтобы управление государством находилось в руках просвещенных классов, возглавляемых абсолютным монархом. Идеалом ему представляется Китай, где будто бы осуществляется подобного рода правление. Аристократические государства, как Англия или Голландия, по мнению Вольтера, также могут осуществлять этот идеал сильного центрального правления. Идеальная аристократия рисуется Вольтеру не в виде феодальной аристократии, а в виде аристократии ума, аристократии культуры, в виде той новой интеллигенции, которая выдвигается развитием буржуазии.
Задачей государства является обеспечение спокойствия, мира, хорошей финансовой политики, правосудия и, как результата всего этого, процветания наук и искусств. Для внутреннего спокойствия государства прежде всего необходимо, чтобы оно придерживалось религиозной терпимости, чтобы оно держало в узде духовенство и фанатическую толпу. Религиозная терпимость необходима из политических соображений, потому что религиозные столкновения всегда приводят к гражданским смутам, к войнам и в конечном счете к падению материального благосостояния государства. Но терпимость не должна простираться на атеистов: без веры в бога невозможно управлять массами.
Вполне понятно, что не только буржуазные круги, но и значительная, наиболее дальновидная часть дворянства того времени восприняла эти идеи. Даже в отсталой крепостнической России дворянство, стремившееся влиять на политическую жизнь, сочувствовало этим идеям Вольтера. Вольтерианство было популярно и в Восточной Европе. И абсолютная монархия, которая в XVIII в. уже видела необходимость компромисса с растущей буржуазией, легко восприняла, правда в искаженном виде, многое в этих идеях Вольтера, который в конце концов всюду обращается к просвещенным группам господствующих классов, прежде всего к просвещенной буржуазии и той части дворянства, которая примыкает к этой буржуазии, способна пойти на компромисс с ней и может в той или иной мере усвоить ее идеологию.
Перейдем теперь к рассмотрению отдельных исторических произведений Вольтера.
Одним из его наиболее ранних исторических произведений является «История Карла XII»3, написанная в 1731 г. Это не вполне зрелое произведение, в котором Вольтер еще не выступает во всем своеобразии как историк. Он дает здесь биографию романтического, приключенческого характера. Это, скорее, занимательный исторический роман, чем историческое повествование, хотя Вольтер довольно строго придерживается рамок истории. Но самая работа над этим произведением показала Вольтеру все несовершенство тех приемов исторического исследования, которые применялись в его эпоху. Вольтера прежде всего интересовал вопрос о том, каково было политическое и экономическое состояние Швеции в эпоху Карла XII. А у кого из писателей той эпохи он мог бы найти ответ на этот вопрос? Пуфендорф, который писал о Швеции, экономикой Швеции интересовался очень мало. По финансовым вопросам, которые хотел выяснить Вольтер, он у Пуфендорфл также ничего не нашел. Очевидно, надо было начинать писать историю как-то по-новому.
Вторым крупным историческим произведением Вольтера, которое многие критики.считают лучшим его произведением, хотя с этим можно и не согласиться, является «Век Людовика XIV». Эта работа была начата в 1735 г. и окончена в первой редакции в 1739 г. Потом, в 1750 г., во время пребывания в Берлине, Вольтер ее совершенно переработал. В переработанном виде она вышла в Берлине в 1753 г.
Здесь мы видим уже совершенно новую манеру писать историю. Читая «Век Людовика XIV», легко забыть, что это произведение написано в середине XVIII в. У вас часто создается впечатление, что вы читаете современного историка. В этой работе Вольтер не интересуется деталями событий и политическими интригами, которые главным образом занимали историков-эрудитов. Его интересует прежде всего история внутреннего управления, история финансов, церковных дел и история культуры. Всякого рода сенсационные случаи Вольтер ставит на второй план. Для него прежде всего важен правдивый и трезвый рассказ о событиях, который может быть полезен для государственного деятеля и для любого человека,
Мы видим даже не столько рассказ о событиях, сколько анализ этих событий. Это произведение нового исторического стиля. Вольтер здесь решительно порывает с ранее принятой формой исторического повествования. Он оставляет хронологическую последовательность и начинает анализировать явления в их внутренней связи. Рассматривая отдельные ряды явлений в их внутренней последовательности, он возвращается затем хронологически назад, чтобы рассмотреть другие ряды явлений.
На эту структуру повествования нередко нападали, называли ее системой выдвижных ящичков (systeme des tiroirs); говорили, что здесь политика и финансы оторваны друг от друга и не связаны хронологически. Например, Вольтер рассматривает войны Людовика XIV, которые были вызваны экономической политикой Кольбера, раньше, чем рассматривает самую эту экономическую политику. Но эти обвинения носят внешний характер, потому что у Вольтера отдельные стороны в жизни государства достаточно четко увязаны в одно целое. Тенденция первого варианта этого произведения несколько иная, чем второго.
В первой редакции Вольтер сначала перечисляет те благодетельные меры, которые были приняты абсолютистским государем для установления внутреннего порядка в государстве. Это победа над внутренней анархией — фрондой, чему он придает особое значение. Затем излагаются войны, система управления, финансовые и церковные дела. Наконец, как следствие,— процветание наук и искусств, блестящая, несколько прикрашенная картина культуры в век Людовика XIV.
Как раз в картинах культуры Вольтер особенно интересен. Правда, здесь далеко ке всегда можно найти связь между социальным строем эпохи и ее культурной жизнью, здесь нет исторического анализа, это, скорее, литературная критика, но литературная критика чрезвычайно тонкая и острая, даваемая большим знатоком литературы.
Таково основное построение этого исторического труда в первой редакции. Основное здесь — установление твердой власти абсолютного государя и расцвет культуры, как результат этого. В изложение включены также отдельные главы, касающиеся частной жизни короля, нравов эпохи и т. д.
Во второй редакции мы видим другое построение. Сокращены те части, которые касаются наук и искусств, усилены нападки на католическую церковь. Религиозные столкновения отнесены на коней изложения. Цель этой второй редакции — показать, что Людовик XIV не был просвещенным монархом в том смысле, как это понимал Вольтер, что он был человеком верующим и нетерпимым и следствием этого был ряд смут религиозного характера, переживаемых тогда Францией.
В связи с этим интересна глава 39-я, которой заканчивается «Век Людовика XIV». Эта глава озаглавлена: «Споры о китайских церемониях». Вольтер рассказывает в ней о раздорах, которые начались среди христианских миссионеров в Китае в XVIII в. Иезуиты, чтобы содействовать большему успеху христианской пропаганды, позволили обращенным в христианство китайцам сохранить свои старые церемонии, но доминиканцы, которые были врагами иезуитов, донесли об этом папе. Папские легаты явились в Китай для того, чтобы запретить эти религиозные церемонии, но дело кончилось тем, что всех христианских миссионеров—и иезуитов, и доминиканцев — выгнали вон из Китая и этим устранили причину религиозных смут. По мнению Вольтера, Людовик XIV должен был всех гугенотских и католических проповедников выгнать вон из Франции, rio он этого не сделал, и поэтому в данном случае он не заслуживает названия просвещенного монарха. Это не сказано всеми словами, но смысл главы именно таков. Она ясно показывает, что направленность второй редакции «Века Людовика XIV» несколько иная, чем первой. Она служит прежде всего борьбе с фанатизмом и суеверием.
Вольтер совершенно чужд национальных пристрастий. Людовик XIV одобряется не как национальный государь, а лить постольку, поскольку те или иные его поступки соответствуют идеалу просвещенного деспота.
Надо сказать, что эта книга ни в какой мере не является панегириком Людовику XIV, которого, впрочем, Вольтер ставит довольно высоко. Он подчеркивает ту роль, которую играли при Людовике его крупные советники и полководцы —Кольбер, Вобан, Лувуа, Тюренн и др. В частности, он очень критически и иронически относится к претензиям, на которых Людовик обосновывал свои захваты. И все же «Век Людовика XIV» написан несколько торжественным языком, не таким, как позднейшие произведения Вольтера.
Перейдем к крупнейшему историческому произведению Вольтера, к его знаменитой работе «Опыт о нравах и духе народов и о главных событиях истории от Карла Великого до Людовика XIII»4. Эта работа является общим обзором всемирной истории. Основным ее главам предпослана вводная часть, в которой Вольтер начинает свое изложение от самых ранних времен. Изложение всего материала он доводит до времени Людовика XIII. В дальнейшем сюда был присоединен «Век Людовика XIV» и сжатый очерк истории Людовика XV. Таким образом, мы видим здесь всемирную историю от древнейших времен и до дней самого Вольтера. Конечно, такого рода произведения требовали исключительных знаний, особенно потому, что здесь Вольтер не мог основываться на сочинениях предшествовавших ему историков. Очень легко критиковать этот «Опыт» Вольтера, очень легко говорить, что у Вольтера не было нужной суммы знаний для того, чтобы написать такое произведение, что очень часто его работа носит отрывочный характер и является изложением случайно взятых фактов, что он не дает последовательного и цельного изложения. Все это совершенно справедливо, но в ту эпоху невозможно было дать больше того, что дал Вольтер. Говорят о том, что культур но-исторический раздел в «Опыте» Вольтера слаб, что экономическая история представлена здесь совершенно недостаточно. Но где бы он мог все это взять? Предшествующие историки совершенно или почти совершенно этим не интересовались, и Вольтер никогда бы не написал своей истории, если бы он стремился дать всюду равномерное и последовательное изложение.
Главной задачей Вольтера в этом труде является историческая критика, которая, однако, не всегда достаточно обоснована источниками; это критика, которая идет от здравого ума. Материал здесь действительно часто случайный. Например, о такой крупной проблеме, как схоластика, Вольтер почти ничего не говорит. Между тем, казалось бы, что это очень выигрышная для него тема. То же самое относится к монашеским орденам, упомянутым только в связи с выступлениями Лютера. А ведь «Опыт о нравах» в гораздо большей степени, чем предыдущие произведения Вольтера, должен был служить целям антирелигиозной пропаганды. Главная цель его — показать нелепость богословской доктрины, которую проводит Боссюэ в своей всемирной истории, доктрины, проникающей всю средневековую историографию И сохранившей свое значение до Вольтера. Вольтер смотрит на свою работу прежде всего как на борьбу с религиозным фанатизмом.
«Опыт», действительно,— первая по-настоящему всемирная история. Вольтер здесь порывает с тем, что можно назвать европоцентризмом, он дает не только историю Европы, но и историю азиатских народов, историю Китая, Индии, Персии, арабов. Если Европе отведено здесь первое место, то это потому, что история Европы была лучше известна Вольтеру. Изложение истории других стран большей частью заключается в ниспровержении тех представлений, которые существовали о них раньше. Вольтеру чуждо стремление показать превосходство Европы над другими странами. Он часто сравнивает европейские учреждения и нравы с нравами и учреждениями других стран, причем далеко не всегда в пользу Европы. Мы видим у Вольтера попытку дать реалистическое изложение истории. Но материал у него был далеко не всегда доброкачественным, и особенно в изложении истории народов Востока мы встречаем у него чрезвычайно мало достоверных исторических конструкций.
Вольтер один из первых показал, насколько западная цивилизация зависела от восточной, насколько крупную роль сыграли арабы и другие народы Востока в истории европейской цивилизации.
Наконец, для самой истории Европы Вольтер дал очень много. Он первый сделал попытку обобщить историю средних веков, свести ее к главнейшим линиям. Эта попытка, правда, очень поверхностна. Связать политическую историю с историей экономической Вольтер не смог. Он понимал эту связь, но не сумел провести ее реально в своей истории. И вообще органическая связь всех сторон исторического процесса, которая так ярко выступает у Вико, Вольтером ощущалась значительно слабее.
В этом произведении, которое сам Вольтер назвал «Опыт» («Essai»), очень много пробелов и недоработок, это не завершенное произведение, а скорее лишь беглый очерк, но очерк гениальный, представляющий собой огромный шаг вперед. Как мы уже говорили, главное в «Опыте» Вольтера — это критика. Она в корне отличается от той исторической критики, которую давали в своих трудах боллан-дисты и бенедиктинцы. Вольтер не вдается в палеографическую и дипломатическую критику, но он с полной убедительностью показывает несостоятельность некоторых исторических источников. Его замечания полны глубокого смысла, он дает критику не формальную, в которой сильны были болландисты и бенедиктинцы, но критику по существу. Вольтер показывает, сколько, при всей своей формальной критике, болландисты и иезуиты вносили в историю нелепых, непроверенных, невероятных фактов.
Для Вольтера характерно стремление к ниспровержению авторитетов, безразлично религиозных или светских — вроде античных авторов, перед которыми так преклонялись гуманисты. Никакая древность, никакая ученость не заслуживают его уважения, наоборот, ему доставляет особое удовольствие разоблачать своими сарказма ми те кумиры, которые были вознесены предшествующей традицией. Он видит нелепости там, где академики и ученые монахи сквозь свои очки ничего не замечали. Его политический опыт, его большое знакомство с государственными людьми, с политической жизнью Англии, с политической экономией, его исключительные знания в области литературы, науки и философии, в области культуры вообще, его крупные технические познания-—все это позволяет ему давать историческую критику гораздо решительнее и реальнее, чем это делали ученые XVII в.
Его критика действительно отличается исключительной решительностью. Он сравнивает прошедшее с настоящим и не ограничивается устранением явно неправдоподобного; он исходит из положения, что каждое историческое произведение в известной степени является выражением определенных партийных взглядов и поэтому к нему можно применить те же приемы критики, какие применяются к публицистике. По мнению Вольтера, произведения историков средневековья можно рассматривать так же примерно, как партийную или памфлетную литературу его собственного времени. Он замечает по этому поводу, что если бы в Столетней войне победа осталась за англичанами, то историки описывали бы эти события совсем иначе, чем они описали их после победы Карла VII и создания сильной французской монархии. «...Если бы преемники Генриха V- го,— пишет он,—удержали то здание, которое было воздвигнуто их отцом, если бы они теперь были королями Франции, нашелся ли бы хоть один историк, который не утверждал бы, что право было на их стороне... Не посылали ли бы им папы буллу за буллой?.. Не сочли ли бы Салический закон химерой? Сколько бенедиктинцев стали бы предоставлять королю династии Генриха V- ro старые дипломы в опровержение Салического закона? Сколько остроумцев стало бы над этим законом издеваться? Сколько проповедников стало бы превозносить до небес Генриха V- ro, мстителя за убийство и освободителя Франции»5. (Вольтер имел в виду убийство герцога Жана Бургундского, совершенное по приказанию дофина Карла в 1419 г.)
Словом, характер произведения историка зависит всецело от того, чью сторону он держит и чьи интересы он представляет. Вольтер думает, что в случае изменения характера этих интересов совершенно изменился бы весь характер истории. Он знал, как часто не обоснован и легковесен тот материал, на котором базируются журналисты и памфлетисты его времени, и ничего другого не ждал и от прошлого. Он знал, как мало стоят мемуары и один из первых усомнился в правдивости Тацита. По его мнению, «Германия» Тацита — это чисто публицистическое произведение, написанное с целью противопоставить в виде контраста добродетельных германцев развращенным римлянам. Вольтер думает, что жизнеописания цезарей, которые мы находим у Тацита и Светония, основаны на сплетнях и слухах.
Характер критики Вольтера ярко сказывается в его отношении к цифровым материалам, которые приводят средневековые историки. Он подвергает сомнению цифры (число участников сражений, численность огромных армий), которые приводятся в хрониках. Правда, он ошибается в тех поправках, которые делает, но сами его сомнения вполне обоснованны.
Таким образом, историю в изложении Вольтера можно назвать в первую очередь реалистической критикой исторических традиций. До этого времени античная и библейская история была окружена почтением, а история средних веков окрашена сентиментальным патриотизмом. Вольтер со всем этим покончил. Он развенчал героев древности, особенно греков, развенчал героев библейской истории, а всю средневековую традицию подверг уничтожающей критике.
Итак, критика — это самая сильная сторона дарования Вольтера как историка. Когда же он начинает строить свою философию истории, то ничего цельного у него не получается. Его представления о движущих силах истории не ясны и смутны. Собственно, единственно выдержанной линией является систематическое устранение богословской точки зрения, устранение какого бы то ни было вмешательства божества в историю. Но когда Вольтер сам пробует давать связь фактов, то здесь мы видим у него отсутствие какой бы то ни было определенной точки зрения или колебания между несколькими точками зрения. То он говорит о «духе времени», который производит важнейшие события, не определяя точнее это понятие, то он приписывает прогресс развитию естественных наук и техники, то обосновывает исторические события гением каждого народа. Он считает, что каждому народу свойственны особые национальные черты, которые сказываются в течение всего хода его истории6. Наряду с этим исторические события часто являются в представлении Вольтера результатом сознательной деятельности тех или иных личностей.
Мне уже приходилось отмечать отношение Вольтера и вообще просветителей его поколения к так называемому «просвещенному абсолютизму». По их мнению, общество может быть преобразовано деятельностью просвещенного деспота. Это убеждение отражается и на их исторической концепции. Роль личности при этом иногда крайне преувеличивается. Когда Вольтеру нужно подтвердить эту точку зрения, он любит ссылаться на Петра Великого, который, по его словам, превратил варварскую страну в страну, находящуюся на уровне современного просвещения, сделал огромное дело, не имеющее примера ни в новой, ни в древней истории. В связи с таким преувеличением роли личности Вольтер иногда крупнейшие исторические события объясняет мелкими причинами, что вообще характерно для историографии рационализма. Так, объясняя причины крестовых походов, он сводит их к действиям одного человека — Петра Амьенского. Вольтер пишет по этому поводу: «Он нам известен под именем Петра Пустынника. Этот житель Пикардии, отправившись из Амьена в паломничество в Ара-кию, был причиной того, что Запад вооружился против Востока и что миллионы европейцев погибли в Азии. Так сцепляются между собою мировые события»7.
Или, например, когда он объясняет причины реформации, он говорит так: «Когда доминиканцам была передана на откуп продажа индульгенций в Германии, то августинцы, пользовавшиеся издавна этим правом, почувствовали зависть, и этот ничтожный интерес монахов саксонского захолустья дал в результате больше 100 лет раздоров, неистовства и бедствий для 30-ти наций»
Тут можно усомниться, действительно ли Вольтер думал, что вражда между двумя монашескими орденами из-за выгод от продажи индульгенций могла вызвать такие события и действительно ли он выводил крестовые походы из того, что какой-то монах совершил паломничество на Восток. Это в значительной степени литературный прием, имеющий совершенно определенную цель, а именно желание принизить историческое значение того или иного факта. Поскольку крестовые походы играли крупную роль в теологическом построении истории, Вольтер хотел показать, что эти походы, вдохновляемые фанатизмом, произошли, собственно говоря, от- совершенно ничтожной причины. Точно так же все споры и раздоры, вызванные реформацией, историческое значение которой он хочет принизить, произошли от глупой и нелепой причины. Словом, в иных случаях объяснение исторических событий мелкими причинами не столько отражает действительные исторические взгляды Вольтера на связь между историческими фактами, сколько является определенным критическим приемом.
Но в большинстве случаев Вольтер дает событиям возможно более реалистические объяснения.
Разберем несколько подробнее построение его «Опыта», В начале его он дает своего рода введение — «Discours preltminaire», которое посвящено очерку истории древнейших времен и античной истории. История же средних веков, от эпохи Карла Великого, составляет главное содержание самого «Опыта».
Вольтер начинает свое изложение с геологических переворотов, которым подвергалась земля. Однако о них у него самое неясное представление. Он связывает их главным образом с действием океанов на земную поверхность. Он едко критикует миф об Атлантиде и объясняет его чисто рационалистически, полагая, что здесь, вероятно, имеется в виду остров Мадера, открытый сначала финикийцами, а потом забытый. Воспоминания об этом потерянном острове и дали толчок к мифу об Атлантиде. Далее Вольтер делает попытку охарактеризовать отдельные расы, на которые распадается человечество. Но надо сказать, что это, пожалуй, наименее удачная часть его введения, поскольку и самое знание внеевропейских рас было в это время чрезвычайно слабым. Он говорит, например, о какой-то особой расе альбиносов, живущей в Африке, допускает существование сатиров, полулюдей-полуживотных, происшедших от совокупления женщин с обезьянами и козлами.
Интересно мнение Вольтера о происхождении человека и человеческого общества. До Вольтера человеческую историю рассматривали как нечто чрезвычайно кратковременное, исчерпывающееся несколькими тысячами лет. Вольтер, не ставя вопроса о возникновении человека, говорит, однако, что человек пребывал в первобытном состоянии тысячу столетий.
Когда он говорит о происхождении человеческого общества, то заявляет, что утверждение о дообщественном состоянии человечества — это нелепая выдумка. Тем самым отпадает и вопрос о происхождении человеческого общества, которым занимались рационалисты XVII в. Человеческое общество, с точки зрения Вольтера, такое же древнее, как и человек.
Вольтер задается вопросом и о происхождении языка. По его мнению, язык—это нечто искусственное, созданное некоторыми наиболее талантливыми и одаренными людьми, которым понадобилось очень много времени для того, чтобы обучить этому языку других. Здесь Вольтер стоит, конечно, в значительной степени на чисто рационалистической, механистической точке зрения и его концепция сильно уступает той, которая была высказана Вико.
Рассматривая вопрос происхождения религии, Вольтер все время пользуется аналогиями с известными в его время дикими племенами. Он допускает первоначальное безрелигиозное состояние человечества. Возникновение религии он объясняет также чисто рационалистическим путем: из природных бедствий у людей рождается представление о высшем существе, которое необходимо умилостивлять подарками. Когда создается большое общество, это представление создает бога — покровителя народа. Жрецы, выделяясь в особую касту, в целях обогащения развивают н укрепляют подобного рода идеи.
В связи с этим он и делает уже цитированное замечание о том, что можно написать множество томов по этому вопросу, но все это сводится к двум словам, а именно, что огромное большинство человеческого рода было и остается глупым и бессмысленным9.
Вольтер отмечает, что мифы, религиозные представления и обряды у всех народов одинаковы, потому что они возникают от одних и тех же причин, из невежества в первую очередь.
Ставя вопрос о человеческом обществе и человеческой культуре первобытных времен, Вольтер прибегает к совершенно правильному приему, к аналогии с дикими племенами. Однако он рисует эти племена несколько идеализированно. У него, правда, нет тон идеализации дикаря, которая характерна для Руссо, но все же черты, которыми он рисует дикарей, не вполне реальны. Он пользуется этим материалом для того, чтобы обличить современное ему общество. Я уже приводил его замечание, в котором он характеризует современных ему дикарей, т. е. крестьян. Когда он сравнивает с ними первобытных дикарей, то отдает предпочтение последним, гораздо более искусным в приготовлении всего, что им нужно, но, кроме того, свободным, тогда как современные дикари не умеют завоевать свободу10.
Первобытные дикари знают, что такое честь, что такое отечество, они храбры, патриотичны, чего никак нельзя сказать, по мнению Вольтера, о «дикарях» цивилизованных обществ.
В развития культуры он придает огромное значение совершенствованию орудий. Очень долгое время техника находилась на крайне низком уровне. Первобытные люди пользовались каменными орудиями. Но у человека, по мнению Вольтера, существует «инстинкт механики», равным образом как и «инстинкт морали». Здесь явно обнаруживается идеалистическая точка зрения Вольтера на исторический процесс.
Признавая бога как своего рода философскую причину, как начало всех вещей, он и человеческую природу в ее основе считает созданием бога. «Инстинкт механики», как и «инстинкт морали», полагает Вольтер, заложен в человеке богом.
Наиболее древней формой правления Вольтер считает теократию — управление, осуществляемое жрецами. Он говорит, что теократия не только господствовала чрезвычайно долгое время, но она создала необычайно жестокие формы тирании, довела их до самых невероятных жестокостей, каких только может достичь человеческое безумие; чем более это теократическое правление считало себя божественным, тем более оно было жестоко и ужасно. Из асех народов, которые, по его мнению, неправильно носят название цивилизованных, только один народ избег этого ужасного господства теократии — это китайцы, которые, с его точки зрения, имеют наиболее разумные формы религиозного устройства. Китайцы имеют в лице императора просвещенного деспота, который правит при помощи философов-мандаринов11.
Конфуций — философ, и его учение не может быть названо религией. Что же касается народных масс, то среди них господствуют грубые суеверия, и правящая верхушка — богдыхан и его мандарины — не ведет прямой борьбы с этими суевериями, потому что считает их необходимыми для невежественного народа, для которого ничего лучшего придумать нельзя. Но они во всяком случае борются за то, чтобы постепенно уничтожать некоторые суеверия и, следовательно, медленно, постепенно возвести народ на более высокую ступень религиозного сознания. Они пользуются для этого подходящими случаями. Когда происходит какое-нибудь бедствие и народ начинает роптать на своих богов, тогда философы-мандарины уничтожают культ того или иного божества и разрушают его храмы.
Конечно, это картина совершенно фантастическая, и сам Китай нужен Вольтеру, собственно, для того, чтобы противопоставить его идеальное устройство, отсутствие в нем всякого рода теократии тому, что мы видим в Европе. Точно так же он противопоставляет цивилизацию Китая, Индии и Финикии грубости маленького, безвестного, затерянного в пустыне между Сирией и Аравией еврейского народа. Касаясь Греции, он говорит, что свобода мысли сделала греков наиболее умным народом в мире.
Он сравнивает греков с англичанами и говорит, что в настоящее время английская нация сделалась наиболее просвещенной, потому что англичане могут у себя в стране думать безнаказанно. Свобода мысли представляется Вольтеру величайшим благом, достигнутым греческой философией, но в то же время греческая философия, как он считает, показывает одновременно и ум, и глупость, и величие, и слабость человеческого духа. Он посвящает целую страницу карикатурному изображению философии Платона и говорит, что лишь темнота и непонятность придают кажущуюся глубину этой философии. Читатели Локка не станут терять время на галиматью Платона. В заключение он замечает, что греки были настолько умны, что иногда злоупотребляли своим умом.
Критика Вольтера опрокидывает все авторитеты, развенчивает всех ложных героев, показывает глупость того, что считалось мудрым. Но под видом критики и насмешек над религией дикарей и древних скрывается самое едкое издевательство над католичеством. Книга Вольтера вышла вполне легально, и прямых нападок на католическую религию в ней не содержится, но зато те фразы почтения, которыми Вольтер говорит о католической религии, проникнуты таким ядом, что большей силы разрушительности не достигли бы самые резкие выпады. Он никогда не упускает случая показать превосходство других религий над христианством. Он берет, например, вопрос о пророчествах и предсказаниях у первобытных народов, «Кто изобрел пророчества?» — задает он характерный для рационализма вопрос. И дает не менее характерный ответ: «Изобрел пророчества первый мошенник, который встретил дурака» («Le premier fripon qui rencontra un imbecile»)
Вольтер зло издевается над евангельским апокалипсическим предсказанием второго пришествия Христа, при этом ядовито замечая, что христианская религия основывалась на таких веских доводах, что даже эта груда ошибок не могла ее поколебать. Он издевается над верой в чудеса, хотя и делает такую оговорку: конечно, мы верим без всяких затруднений в истинные чудеса, именно те чудеса, которые перешли к нашей святой религии из еврейской религии, подготовившей нашу. Мы говорим здесь исключительно о других национальностях. Но вслед за этим он высмеивает библейские и евангельские чудеса под видом насмешки над языческими. Например, рассказывая об известном мифе о Юпитере и Алкмене, согласно которому Юпитер будто бы продлил ночь и она продолжалась 24 часа вместо 12-ти, Вольтер иронически замечает, что для этого пришлось бы прекратить вращение земли и планет, произвести полный переворот в небесной сфере и т. п. Здесь нельзя не видеть явное издевательство над чудом Иисуса Навина, который, по «Библии», остановил солнце и луну для того, чтобы дать возможность окончить сражение.
Вольтер издевается над верой в возможность воскрешения мертвых через несколько дней после смерти, приводя миф об Ипполите и Пелопсе, но явно имея в виду евангельский рассказ о воскрешении Лазаря. Он иронизирует над верой в чудесные исцеления, имея, в частности, в виду приписываемую английским и французским королям способность исцелять золотушных.
Вольтер замечает, что вся библейская история представляет собой описание необычайных жестокостей, которые совершались по приказанию божества. Но тут же делает такое замечание: «Я здесь вовсе не касаюсь вопроса о том, являлись ли эти книги вдохновенными богом. Наша святая церковь, которая с ужасом и отвращением относится к евреям, учит нас, что еврейские книги были продиктованы богом, создателем и отцом всех людей. Я не только не смею высказывать какое-нибудь сомнение в этом вопросе, но даже не смею о нем рассуждать» 13.
Историю евреев, библейскую историю Вольтер пишет так же, как историю других народов, греков или скифов, между тем как до него историки выделяли ее отдельным разделом, ибо в ней действовали не обычные силы истории человечества, а откровение божества. До Саула, по мнению Вольтера, это была маленькая арабская орда в пустыне, не имевшая никакой силы и влияния11.
Он перечисляет все противоречия и нелепости библейских рассказов и иронически замечает, что постоянное нарушение законов природы к еврейской истории есть одно из чудес, которое было сделано богом для своего избранного народа. Приводя ряд нелепостей и противоречий, содержащихся в «Библии», он всякий раз сопровождает это таким рефреном: так хотел бог, церковь, н мы должны в это вернть. И именно этим, говорит он, отличается эта история от всех других.
Разделавшись, таким образом, с библейской историей, Вольтер обрушивается на идеализацию римлян, которая была так характерна для гуманистов.
Кто такие римляне, по его мнению? Это «маленький разбойничий народ» («un petit peuple de brigands») 15., который отличают, по его мнению, два свойства — разбой и любовь к отечеству. Причем он отмечает, что любовь к отечеству у римлян —это «добродетель воров и разбойников». Для них любить отечество означало грабить других людей. Правда, он отмечает превосходство римской религии; хотя она полна диких нелепостей, но в ней, по его мнению, есть ряд здравых принципов—это вера в высшее божество, терпимость и свобода совести16. О Риме он говорит очень кратко, вообще только в виде постановки вопроса. Но он останавливается довольно подробно на проблеме, представляющей'для нас большой интерес, именно на проблеме падения Рима.
На вопрос, почему Рим был разрушен варварами, Вольтер дает очень примитивный ответ: отчасти потому, что варвары были сильнее и воинственнее, чем впавший в изнеженность Рим. Но главную причину он все же видит в теологических спорах и политических раздорах внутри империи. Он говорит, что слабость императоров, интриги министров и евнухов, ненависть старой религии к новой, кровавые раздоры, начавшиеся в христианстве, теологические диспуты, заменившие искусство владеть оружием, ложь и изнеженность, сменившие храбрость, и множество монахов вместо земледельцев и солдат — все это призвало тех же варваров, которые не могли в свое время победить воинственную республику (кимвры и тевтоны), но покорили Рим при жестоких и благочестивых императорах.
Какие меры были приняты к отражению варваров, когда они вторглись в Рим? Велись только бесконечные споры, смущавшие Запад и Восток, шло преследование ересей. Все это окончилось погибелью. Пока велись бесконечные споры о пустяках, варвары захватили Европу и Африку.
Свой вступительный очерк Вольтер заканчивает характеристикой начал историографии. По его мнению, началом известий о ранней истории всех народов являются легенды, не заслуживающие доверия. В этом смысле он обнаруживает не меньше критического чутья, чем Вико. Он говорит, что ранняя история — это сборник мифов. До Геродота— у греков, до Пунических войн — у римлян не было истории. Ранняя история у Тита Ливия полна противоречий. Говоря о Григории Турском и франкских летописцах-монахах, он замечает, что они передают самые невероятные басни и, что самое худшее, скучные басни. Он указывает на ряд нелепостей в рассказах Григория Турского. Например, рассказ о Брунгильде, которую будто бы привязали к хвосту лошади за волосы. Он говорит, что волосы у старухи должны были оторваться. Утверждают, что она была разнесена на куски конем, но известно место ее погребения 17. Он говорит, что все эти века варварства — века ужасов и чудес. Монахам-летописцам вообще верить невозможно и, прежде всего, невозможно верить тем характеристикам, которые они дают. Идеальными королями они считали тех, которые давали им богатые подарки и, наоборот, всячески старались очернить тех, даже хороших королей, которые по отношению к ним были скупы. На этом оканчивается его «Введение»,
Затем Вольтер переходит к истории средневековья (хотя этого названия у него и нет).
Он рассматривает свою историю как продолжение истории Боссюэ, доведенной до Карла Великого, но это, так сказать, щит, которым он прикрывается. На самом деле он дает опровержение исторической концепции Боссюэ, постоянно с ней полемизируя и критикуя ее.
Прежде всего у Вольтера несравненно более широкий всемирно-исторический подход, чем у Боссюэ,— историю средних веков он начинает с обзора Китая, Индии, Персии, Аравии, возникновения мусульманства, особенно много внимания он уделяет таким вопросам, как начало христианства, его распространение, значение папства и т. п.
По его мнению, теория, на которой папы строили свои притязания на светскую власть, опирающаяся на легенду о том, что апостол Петр когда-то был римским епископом, является плодом невежества и фанатизма. У христиан в течение первого столетия, полагает Вольтер, вообще не существовало никакой иерархии; иерархия стала возникать не раньше Траяна, когда только и появляются епископы и т. д. Апостол Петр, по его мнению, никогда не был в Риме, и тех, кто думает иначе, Вольтер называет просто идиотами. Эта нелепая басня была разоблачена в эпоху возрождения науки. Все источники, говорящие о пребывании Петра в Риме и об епископстве апостола Петра, подложны. Ни деяния апостолов, ни послания Павла об этом не говорят. Но в то же время на этой нелепой басне папы основывают свое могущество. Вообще Вольтер говорит, что история начала существовать только с XVI в., так как разум только недавно родился на свет. До Макиавелли и Гвиччардини, по его мнению, настоящей истории не было.
Останавливаясь на истории христианских мучеников,Вольтер говорит, что все эти басни о житиях святых—сплошная нелепость. Он показывает, на какие сомнительные доказательства опирается ранняя история церкви и какие бредни передают, не краснея, ученые иезуиты Болланд и Папеброш. Здесь обнаруживается разный подход к источникам у Вольтера и его предшественников. Он не жалеет крепких слов, когда характеризует эту житийную литературу, в которой «столько обмана, надувательства, столько ошибок и столько отвратительных глупостей»19, и с издевкой замечает, что религия действительно была чем-то чудесным, если даже такое нагромождение мошенничества и глупости не смогло ее окончательно разрушить |9.
В то же время здесь у него имеется интересное замечание о том, что сама грубость исторических памятников средневековья позволяет видеть дух эпохи, каким он был, и самые фантастические легенды нам могут разъяснить нравы народов20.
Говоря это, он несколько противоречит своему же высказыванию, что бесполезно искать в мифах и легендах какой-либо смысл.
Вольтер доказывает подложность «Константинова дара» и при этом добавляет, что еще в конце XV в. в Страсбурге были сожжены люди, которые отрицали подлинность этого дара. У пап не было никогда никаких политических прав, не было также и верховных прав над церковью.
Очень интересно то, что говорит Вольтер о так называемом «Великом переселении народов». Он решительно отрицает достоверность известий Прокопия и Иордана. При этом любопытно, что он не считает готов германцами. Он считает совершенно невероятным, чтобы гунны могли гнать перед собой, как стадо баранов, такие сильные и воинственные народы, как народы, населявшие Молдавию, Валахию, Украину, Польшу. Он полагает, что все эти народы один за другим приходили по своему почину, чтобы грабить Римскую империю.
Вольтер дает очень яркую картину начала средневековья. Он говорит, что при переходе от истории Римской империи к истории тех народов, которые расчленили ее на Западе, испытываешь чувство, похожее на чувство путешественника, который покинул великолепный город и оказался в пустыне, покрытой терниями. Вместо прекрасного латинского языка — 20 варварских наречий, вместо культуры и законов — только варварские обычаи. Цирки и амфитеатры, возвышавшиеся во всех провинциях, сменились хижинами, крытыми соломой 21. «Большие дороги, такие красивые и прочные, проведенные от подножия Капитолия до гор Тавра, покрылись стоячими водами. Такой же переворот произошел в умах; Григорий Гурский и монах Фредегар из Сен-Гал-лена — это наши Полибии и Титы Ливии. Человеческий разум огрубел среди самых подлых и бессмысленных суеверий... Вся Европа коснеет в этом унижении до XVI в. и освобождается от него лишь путем ужасных судорог»22.
Это характерно для подхода к средневековью со стороны писателя эпохи Просвещения. Несмотря на то что Вольтер, в противоположность гуманистам, развенчал историю античности, все же переход к средним векам, к эпохе, когда зарождаются и крепнут самые ненавистные для буржуазии XVIII в. учреждения — католическая церковь и феодализм, представляется ему как глубочайшее падение культуры и в то же время как рост самых глупых и бессмысленных суеверий. Здесь у Вольтера выступает уже известная нам новая периодизация истории, деление ее на древнюю, среднюю и новую с характеристикой эпох преимущественно по культурному признаку. Грубое варварство отличает Европу после германского нашествия; города и торговля приходят в упадок, нравы грубеют. Вольтер издевается над варварскими «Правдами», которые оценивают человеческую жизнь в солидах, и говорит, что вообще правосудие отличалось дикостью и суеверием. Вся история тогдашних королевских домов, особенно Меровингов, является сплошным рядом ужасающих преступлений, свидетельствующих о глубочайшем упадке нравов.
Подводя итог рассмотрения Вольтера как историка, необходимо еще раз подчеркнуть, что его основной заслугой перед историографией является ниспровержение теологического взгляда на историю, особенно ярко проявившееся в его «Опыте о нравах». Эта разрушительная критическая работа является самой сильной стороной этой книги. Кроме того, Вольтер дал в ней впервые очерк истории с действительно всемирно-исторической точки зрения, рассмотрев в ней не только историю Европы, но и всего человечества в целом.
Несомненной заслугой Вольтера является то, что он по-новому сформулировал требования и задачи историографии. Можно сказать, что именно у Вольтера мы видим впервые отчетливо осознанное представление о научных задачах истории, указание на необходимость изучения не только и не столько церковной н династической истории, но также экономической, культурной и политической истории в самом широком смысле слова. При этом Вольтер отчасти осуществил сам намеченную программу не только в критическом, но и в положительном плане, дав в своей работе «Век Людовика XIV» очерк важнейших сторон общественной и политической жизни Франции XVII в. в духе этой программы.