Троецарствие и шесть династий – история Китая

О китайской литературе часто говорят, что она пренебрегает жанром эпопеи, и романтика жизни, дарованной и отнятой во имя чести, проникает в нее с черного хода и с запозданием, и то лишь под влиянием западной литературы, особенно французской и русской. В обстоятельствах ли здесь дело? Или же это очередное заблуждение, результат одного из тех навязчивых состояний, в которые так любят впадать интеллектуалы?

Громадная империя Хань, экономически больная уже двести лет, рухнула (220 г.) за каких-то три года, вдруг распавшись на три части. И вот мы видим Великую равнину, разделенную на «царства», возникавшие со скоростью по одному в год, хотя тогда никто не мог знать, далеко ли заведет этот процесс дробления. В итоге он остановился на цифре три: Вэй (220 г.), Шу (которое еще называлось Шу Хань, или «Малая Хань», 221 г.) и У (222 г.). Каждое из них соотносилось с огромным географическим районом. Династии Цао и Сыма, правившие Вэй, господствовали над засушливым Китаем вдоль реки Хуанхэ; Лю, царский род государства Шу, последний наследник сошедшей со сцены династии Хань, владел ярусными рисовыми полями Сычуани, красными в период засухи и ярко зелеными в период созревания риса; повелители У правили районом Янцзы - этой длинной, никогда не пересыхающей реки; это был Китай заросших тростником равнин и покрытых хвойными лесами гор.

Итак, государство распалось, и на смену ему пришла местная аристократия: такова была давно отработанная схема, однако впоследствии, через тысячу с лишним лет, литература, будучи носительницей удивительной коллективной памяти, окружила эту эпоху ореолом золотого века героизма. Сегодня реальные или вымышленные несчастья, сыпавшиеся на людей в то время, несколько более беспокойное, чем обычно, не представляют большого интереса. Важны лишь приключения и персонажи, по-прежнему живущие в сознании наших современников. И, разумеется, эпизод, связанный с Троецарствием, поставил во главу угла образцы поведения и отношений, которые до той поры литература, как и официальная мысль, держала под спудом.

Опубликованная несколько лет назад в Китае (Сычуань, 1989 г.) работа перечисляет более трехсот народных эпических легенд, вдохновленных этим ужасным или благословенным временем, когда падение государства отдало власть, выскользнувшую из рук бюрократии, в руки древней или новоявленной местной знати, а также произведений, написанных позднее, но помещающих свое действие в эту эпоху. Большинство из них выводит на сцену сверхъестественных героев, воителей и разрушителей, подобных принесшему их бурному потоку жизни и обладающих иным обаянием, нежели суровые администраторы и слащавые мыслители, которым обычно поют дифирамбы ученые. Эти герои соединяют в себе взрывоопасную смесь силы и магии, принадлежа к разряду полубогов, наделенных необыкновенной физической крепостью и непобедимых, но в то же время таинственных и мудрых. Образцом может служить Чжугэ Лян, который попытался всем смертям назло спасти честь династии Хань.

Чжугэ Лян

Кем только не был Чжугэ Лян! В течение столетий легенды прославляли в нем героя, прозорливого государственного деятеля, непревзойденного стратега, гениального инженера и мага, обладавшего колоссальным могуществом. Ему приписывают ряд устрашающих изобретений, сделанных им в обстановке всеобщего смятения того времени, вроде огненных стрел, способных поджигать бамбуковые доспехи, защищавшие воинов мятежного племени мань (не китайцев!) из провинций Гуйчжоу и Юньнань. Говорят, что он также прекрасно разбирался в устройстве грубой каменной кладки, без чего нельзя было обойтись при осадной войне. Он приказал построить и установить на колеса деревянные башни, по высоте превосходившие земляные валы противника. Он выдумал передвижных «черепах», позволявших подкопать и тем самым ослабить крепостную стену противника, и изобрел мины, чтобы подкладывать их под вражеские оборонительные сооружения. По его приказу были созданы даже деревянные быки и лошади - маленькие чудеса механики, - которых нужно было заводить, крутя им язык, чтобы заставить их двигаться вперед. В течение долгого времени народная традиция приписывала ему также изобретение тачки, однако археология развенчала героя, засвидетельствовав использование какой-то примитивной разновидности этого бесценного приспособления на рубеже нашей эры, то есть примерно за три века до него. Что же касается его знания психологии, разумеется, необычайного и к тому же удвоенного магией, то оно никогда ему не изменяло до самого конца.

Предоставим слово легенде. В то время люди верили, что на небе у каждого живого существа есть собственная звезда, которая исчезает в момент смерти. Герои заявляют о себе более яркими и заметными звездами, чем остальные люди. Стало быть, нет ничего удивительного в том, что Сыма И, генералиссимус царства Вэй и главный противник Шу, ежедневно наблюдал за звездой своего врага Чжугэ Ляна, которая грозила ему неприятностями. Однажды Сыма И с удовлетворением заметил, что звезда Чжугэ Ляна, наконец, поблекла. Он сделал соответствующие выводы и возликовал, тем более что армия Шу, в кои-то веки раз, оказалась в неблагоприятном положении. Как это произошло? Возможно, вследствие слабости ее предводителя? Как бы то ни было, она опрометчиво позволила себе вторгнуться на территорию Вэй, и теперь, в случае смерти Чжугэ Ляна, то, что могло бы сойти за храбрость, должно было оказаться большой неосторожностью. Лишившись своего великого военачальника, армия Шу стала бы легкой добычей.

И действительно, Чжугэ Лян чувствовал себя очень плохо, тем более что осознавал, в какой опасности рисковала оказаться армия после его смерти. Почувствовав близость конца, он призвал своего адъютанта и дал ему распоряжения. Через мгновение, успокоенный, он испустил дух.

Вопреки обычаю его не предали погребению тотчас же: все знали, что звезда гаснет в тот момент, когда закрывается крышка гроба. Поэтому слуга, верный желанию своего господина, приказал положить Чжугэ Ляна на постель, устроив его поудобнее, и зажег перед ним лампу, чтобы поддерживать атмосферу жары и света, как будто он был еще жив. Наконец, он наполнил ему рот рисом, чтобы удержать, сколь возможно долго, испарения внутри тела. Звезда в небе становилась все более тусклой, но, поскольку, до сих пор не оставив умершего, она получила более долгую жизнь, чем обычно, она еще горела, хотя и слабо. А враги Чжугэ Ляна продолжали трепетать.

Как Чжугэ Лян и предвидел, Сыма И, действительно, пристально наблюдал за медленным угасанием звезды. Но он не посмел выступить, опасаясь военной хитрости и предпочитая благоразумно ждать часами, потому что время работало на него. В течение этого времени армии Шу в величайшем беспорядке пробивались назад. В конце концов, они вернулись в свои лагеря за неприступным горным барьером. И только когда все войска оказались вне опасности, адъютант, наконец, устроил похороны героя. И звезда погасла. Заметив перемену на небе, Сыма И тотчас же двинул свои войска в наступление. Но, не успев еще далеко уйти, он разгадал весь ход последнего путешествия Чжугэ Ляна. Одураченный Сыма И остался победителем на поле боя, но не такой он представлял себе свою победу.

Сегодня раздаются голоса некоторых историков, которые предлагают, причем с вескими основаниями, другую, более простую и менее славную версию жизни и смерти этого великого человека. При этом они раскрывают то, какими, по-видимому, были подлинные успехи Чжугэ Ляна: при всей своей прозорливости, он потерпел неудачу в достижении своей конечной цели, так и не сумев воссоединить империю под властью правителя, интересы которого взялся защищать. Таким образом, Чжугэ Лян был неудачником, но неудачником гениальным, способным из века в век утешать всех тех, кто, рано или поздно, переживал крах своего дела. Короче говоря, перед нами еще один герой наподобие Конфуция.

Короткое возрождение Империи

По продолжительности подобный переломный момент может заполнить целую человеческую жизнь, но у историков другое восприятие времени. Уже в 265 г., то есть менее чем через полвека после гибели Чжугэ Ляна, империя восстановилась под властью династии, носившей название Западной Цзинь (265-316 гг.). Столицей был выбран Лоян в Хэнани. Все началось сначала, как при Восточной Хань. Однако еще через полвека новая династия, в свою очередь, оказалась низвергнута, ее наследие стало предметом распрей, а ее представители были вынуждены отступить в Нанкин на берега Янцзы. Впоследствии китайские историки стали именновать ее династией Поздней, или Восточной Цзинь (317-420 гг.). Что касается Северного Китая, то он за это время успел постепенно прийти в упадок, стать добычей завоевателей и распасться на Шесть царств, власть в которых, как правило, оказывалась в руках захватчиков, а не китайцев.

Династические истории недвусмысленно именуют эти племена пятью варварами (У-ху). Было ли здесь смешение культур или простое и примитивное вторжение? На самом деле, и то и другое - своего рода медленное передвижение к югу скотоводов, которые по пути понемногу завладевали территориями земледельцев. Но со временем эта схема усложнилась: кочевники-скотоводы начали оседать на зиму, постепенно вливаясь в массу прочих, хотя по-прежнему оставались весьма заметными. В конце концов, все это разнообразие переплавилось в общество нового типа, четко стратифицированное, с аристократией из всадников, навязавших свою власть массе производителей, как скотоводов, так и землепашцев. Этот процесс достиг апогея к 420 г., когда пала династия Восточная Цзинь.

Северные и Южные династии

Тогда начался так называемый период Северных и Южных династий (420-589 гг.). Это традиционное наименнование, объясняющее сложные феномены, которые можно понять только с учетом географического разнообразия китайской территории. На протяжении ста шестидесяти лет на пространстве рухнувшей империи сосуществовали или сменяли друг друга десять правящих семейств. Пять из них правили на юге и в качестве центра использовали Нанкин, за исключением одной династии, выбравшей своей столицей Цзянлин (Хубэй), а еще пять царствовали на севере, и их центрами в зависимости от времени и обстоятельств служили Шэньси, Шаньси или Хэнань, то есть на карте можно видеть, как резиденция правительства смещалась с востока на запад вдоль реки Хуанхэ.

Культурное окружение постепенно менялось: в Северном Китае на смену быстрым колесницам, запряженным лошадьми, столь распространённым при Хань, пришли телеги, запряженные быками, а высокие фигуры верблюдов примешались к массе обычно довольно чахлого скота, который, как и прежде, обеспечивал перевозку товаров.

Когда Табгаты (по-китайски Тоба), завоеватели некитайского происхождения, основали (386 г.) династию Северная Вэй (не путать с Вэй III в.!), весь Китай района р. Хуанхэ начал жить в обстановке полнейшего и, вполне возможно, многообещающего культурного смешения. Разумеется, приметы разложения, вызывавшие отчаяние в некоторых слоях населения, были многочисленны. Гнетущее присутствие все еще нестабильных поселений чужаков, воспринимаемое как результат падения какого бы то ни было дееспособного правительства, возвращение к положению региона, также ведущее к различным ограничениям, - всё соединилось, чтобы вызвать в обществе глубокий моральный кризис. Единственным утешением для отчаявшихся стали теперь традиционные великие идеологии. Безусловно, это был неизбежный этап в необходимом развитии общества. Однако даже при наличии сил распада, существовали и другие силы, способные привести к возникновению новых форм единства.

Именно в этом смысле и контексте необходимо рассматривать изобретение администраторами новой аграрной системы. Она была столь своеобразна и, в теории, давала такое удовлетворение разуму, что распространилась по всему Дальнему Востоку, особенно в Японии, и так поразила воображение философов, что они приписали ее изобретение мудрецам древности, столь же мифической, сколь и далекой. Это была система равного раздела обрабатываемой земли (цзюнь-тяньфа), между крестьянскими семьями, в обмен на обязательство отдавать в оплату за нее часть своей продукции (натуральный налог) и служить интересам общины (барщина). Для этого сельскохозяйственные земли были фиктивно разделены на группы из девяти правильных квадратов, вместе образующих иероглиф цзин - колодец. Некоторые земли (например, фруктовые сады и все, что требовало длительной обработки) отдавались навсегда, а другие - во временное пользование. В этот разряд попадали земли под зерновые, которые крестьянин должен был вернуть через несколько лет и, таким образом, обеспечить обмен участками, чтобы одни и те же семьи не оказывались безземельными из года в год. Скорее всего, этот принцип эгалитарного распределения по-настоящему действовал только в течение периода реставрации империи, при династии Тан (VII-IX вв.). Но, разумеется, подобная идея не случайно сформировалась именно при Шести династиях: это яркий пример того, как могли сочетаться, взаимно обогащая друг друга, совершенно разнородные цивилизации. Это также прекрасная иллюстрация китайской динамики, способной воспринимать пришедшие извне изменения.

Другим великим нововведением, вызванным этими трудными и, как правило, воинственными этническими и культурными столкновениями, стало рождение китайского буддизма. Он содержал в себе ответы на все сложнейшие вопросы того времени. Буддизм принес древнекитайскому обществу, которое теперь верило в воскрешение древней и великой империи разве что в мечтах, надежду на философское спокойствие совершенно иного порядка: целью стало спасение, и эта задача ставилась перед личностью, индивидом, а не родом или предками. Под этим углом зрения падение империи и стремление к власти растворялись в небытии, которое окутало собой все. Императоры были не последними, кто в этом убедился.

Лянский У ди

Наибольшую известность, с полным на то основанием, получил император У из династии Лян, правившей в Нанкине с 502 по 549 гг. В 515 г. он стал искренним приверженцем буддизма, что немедленно выразилось в остром восприятии единства всего живого и привело к изменению ритуала жертвоприношения предкам: император У запретил убивать животных, а тем более людей, что в Северном Китае порой практиковалось вплоть до династии Тан, несмотря на официальное неодобрение). Император предложил заменить умерщвленных животных фигурками из теста - некоторые язвительно замечают, что тем самым он перевел предков на вегетарианскую диету. Но это не волновало императора, который, продолжив размышления на эту тему, в конце концов, пришел к тому, что даже запретил ткачам создавать парчу с изображениями живых существ - людей, животных и даже бессмертных - так как эти изображения могли оказаться разрезанными во время раскроя материи перед производством одежды.

Шли годы, но вера императора не слабела. В 527 г. государь удалился в монастырь, из которого его несколько месяцев спустя с величайшим трудом извлекли его министры. Однако в 529 г. он взялся за старое, но на этот раз с большой торжественностью, чтобы подтвердить свое желание на глазах у всех. И перед всем двором, собравшимся по такому случаю, он торжественно снял с себя императорские одежды, переоделся в монашеское одеяние и приказал побрить себе голову, а в это самое время императрица проделала все то же самое в окружении придворных дам. Параллельный рассказ об этом нарисован на стенах грота, в очень важном для буддистов месте - в Дуньхуане, в Центральной Азии. Император неделями жил в келье как простой монах, вкушая трапезу из деревянной миски. И его министрам снова пришлось перенести немало трудностей, чтобы вызволить его оттуда ради общего блага и долга правителя перед своим народом.

Вернувшись в мир вопреки своему желанию, император У жил не менее благочестиво. В 546 г. он приказал построить огромную пагоду-реликварий для того, чтобы хранить там частицы ногтей и волос «Будды», которыми ему удалось завладеть. Это стало поводом для незабываемых общественных празднеств и широкой амнистии, пожалованной осужденным, гнившим в тюрьмах.

Годом позже, в 547 г., император ушел в третий раз. Он больше не мог терпеть ни этот мир с его жестокостью, ни эту ужасную мысль о том, что жизнь питается жизнью. Он ел все меньше и меньше, строго придерживаясь вегетарианского режима. Как говорят, он пришел даже к отрицанию учения Конфуция, который никогда не порицал греха жертвоприношения животных. Было ли это проявлением старости или своего рода психической анорексией? В конце концов он умер от слабости. Конфуцианцы посмеивались, уверенные, что он сошел с ума и заморил себя голодом.