Историография просвещения во Франции. Монтескье. Мабли
Вольтер, изложению взглядов которого мы посвятили предыдущие лекции, не был систематическим умом. У него не было системы в построении истории. В этом смысле для нас интереснее другие представители историографии эпохи Просвещения, у которых систематическое изложение основ намечающегося теперь буржуазного мировоззрения выступает отчетливее. Вольтер дает преимущественно критику старого феодально-теологического мировоззрения, ряд других мыслителей эпохи Просвещения пытаются дать систему нового мировоззрения. Вольтер в политическом отношении представляет собой чрезвычайно умеренную фигуру. Его политические идеалы дальше просвещенного абсолютизма не идут. В несколько большей степени отражают стремление буржуазии к политической власти взгляды современника Вольтера — Монтескье, который являлся не только политическим. мыслителем и философом, но и крупным историком.
Шарль Монтескье (1689—1755) происходил из мелкого, захудалого дворянства и получил по наследству должность председателя бордосского парламента. Таким образом, он принадлежал к особой, промежуточной социальной группе, которая во Франции получила название, «дворянства мантии» («noblesse de robe»). Это был представитель должностной аристократии, связанной своими интересами с буржуазной верхушкой и в то же время с монархией.
Монтескье совершил большое путешествие по Европе. Пребывание в Англии, где он провел два года, оставило в его жизни заметный след, как и в жизни Вольтера. Но в то время, как Вольтера привлекала к себе главным образом английская наука и философия, Монтескье заинтересовался преимущественно политической жизнью Англии, вопросами применения принципов этой политической жизни к тем реформам, которые он считал необходимым провести во Франции.
Политический идеал Монтескье —конституционная монархия, но очень умеренная и далекая от демократии. Англия, которая представляла собой в то время буржуазно-аристократическое государство, дала ему в этом отношении яркий образец.
У Монтескье мы видим ряд ценных общеисторических идей, с которыми мы уже зстречались раньше, но которые у него выступают более отчетливо, чем у Вольтера. Так, например, идеи о влиянии климата и географических условий на историю на историческом мировоззрении Вольтера почти не отразились.
Монтескье же, наоборот, старается провести теснейшую связь между историческим развитием и географическими условиями, в которых живет тот или другой народ. Для Монтескье, который был по профессии юристом, характерно юридическое мышление, поэтому он гораздо большее значение, чем Вольтер, придает законам, искусно составленным конституциям и другим правовым установлениям. В теории для него законы «должны» находиться в согласии с внешними условиями, прежде всего с географическими условиями, нравами народа, торговым его положением, но в то же время он думает, что искусный законодатель может придать иное направление историческому развитию страны.
Монтескье больше, чем Вольтер, связан с античностью и с гуманизмом. В работе «Размышления о причинах величия и падения римлян»1, которая дала ему громкую известность, Монтескье подходит к источникам как юрист, который читает свод законов и хочет найти в нем места, могущие защитить то или другое его положение. В сущности говоря, это формально-юридическое отношение к материалу, без той острой критики источников, которую мы видели у Вольтера. Если Вольтер подвергает сомнению все сведения, которые дает Тит Ливии, то Монтескье относится к первой книге Тита Ливия так, как к ней относился, ну, скажем, Макиавелли, т. е. он берет сведения, которые там даются, как факты для подтверждения своей основной идеи, что величием своим Рим обязан гражданским добродетелям римлян. Для него, как и для Макиавелли, основным является гражданский дух, т. е. способность жертвовать своими личными интересами для интересов общих.
Если мы возьмем основное, наиболее знаменитое произведение Монтескье — «Дух законов»2, опубликованное анонимно в Женеве в 1748 г., то мы увидим, что его исторические соображения часто основаны на непроверенных фактах, подкреплены довольно шаткими аргументами. И все же Монтескье оказал огромное влияние на дальнейшую буржуазную историографию, он своим авторитетом подкрепил и подтвердил то, что было на практике в значительной мере сделано Вольтером, именно он окончательно изгнал теологию из истории. Монтескье пошел по пути Вольтера и в другом отношении —он распространил историю на весь земной шар, не ограничивая ее пределами небольшого числа избранных народов Европы и Ближнего Востока.
Но у Монтескье есть одна сторона, в которой он сильнее Вольтера,— его способность к конструктивному мышлению, способность строить систему. Монтескье хочет установить законы, которые управляют человеческими обществами. Само понятие «законы» принимает у него известный юридический оттенок. В его представлении законы, в смысле законов природы, часто сливаются и незаметно переходят в законы, регулирующие жизнь общества в виде каких-либо писаных норм.
Объективный смысл исследований Монтескье состоит в том, чтобы определить политические формы, которые соответствовали бы интересам нарождающегося буржуазного общества, при допущении, однако, весьма широкого компромисса с феодализмом.
Основной материал для такого рода построений Монтескье мог брать там, где буржуазное общество более или менее определилось в его время, т. е. прежде всего в Англии. Но в «Духе законов» дается вовсе не описание английской конституции, а теоретический анализ этой конституции с точки зрения того, что представляется идеальной конституцией самому автору и что во многих отношениях значительно отличается от реальной конституции, существовавшей в Англии в XVIII в.
Монтескье рассматривает три основных вида правления. Нам уже не в первый раз приходится встречаться здесь с тройным делением, которое перешло к гуманистам еще из античности. Но у Монтескье это деление несколько иное. На место традиционных, идущих еще от Аристотеля форм —монархии, аристократии и демократии — Монтескье ставит республику, монархию и деспотию. Он берет в своей классификации не столько социальное содержание, которое было в ходу в античности и которым пользовалось большинство рационалистов XVII и XVIII вв., сколько формальный признак формы правления. При этом республиканский способ правления Монтескье делит на две формы — на аристократическую республику и демократическую республику. В противоположность античным писателям, которые рассматривали деспотию как известную форму монархии, он проводит очень резкую грань между этими политическими формами. Если республику — как аристократическую, так и демократическую,— а также монархию он считает законными формами правления в том смысле, что там управляют законы, то деспотию он противопоставляет им как такую форму правления, где правит произвол, Где законы не имеют силы, С точки зрения Монтескье, монархию отличает от деспотии наличие посредствующих властей. Деятельность монарха должна осуществляться через законные органы. Самой же естественной посредствующей властью является дворянство. В монархиях по тем же соображениям полезна и власть духовенства. Наконец, здесь нужно особое политическое учреждение, охраняющее законы, самостоятельное и достаточно многочисленное представительное собрание (парламент).
В рассуждениях о деспотии имеется определенная оппозиция абсолютизму, который царил в то время во Франции, хотя Монтескье и избегает здесь говорить о Франции. Там, где идет речь о деспотизме, он предпочитает говорить о Турции, но намеки эти были ясны для читателя его эпохи.
В основе каждой политической формы, по мнению Монтескье, лежит определенный принцип, или оживляющая эту форму нравственная сила. Таким принципом в демократии является доблесть, любовь к общему делу (la vertu), то, что он подчеркивает, говоря о ранней истории Рима, Спарты, Афин.
В аристократических республиках этот принцип — любовь к общему делу-—ограничивается только правящей верхушкой. Поэтому он выступает здесь в измененном виде, ибо правящая верхушка всячески должна ограничивать свои стремления к возвышению за счет других. Основным принципом аристократии, с точки зрения Монтескье, является умеренность.
Что касается монархии, то здесь основной принцип определяется отношением граждан к высшей власти, стремлением быть ближе к этой высшей власти, другими словами, стремлением к почестям. Поэтому честь (l'hoimeur), или, точнее, стремление к почестям, и есть основной принцип монархии.
Свой основной принцип имеется и в деспотии, но это уже принцип не нравственного порядка. Таким принципом является страх. Здесь от подчиненных не требуется ничего, кроме безусловного повиновения, основанного на страхе.
По мнению Монтескье, республиканский образ правления свойствен преимущественно мелким государствам, таким, как государства Древней Греции, Венеция и т. д. Монархия свойственна государствам средних размеров, а деспотия — огромным государствам. Поэтому он призывает монархию воздерживаться от завоевательной политики, которая неизбежно приводит к деспотизму. Кроме того, такая политика создает роскошь в столице и истощение в провинциях.
Законные, или умеренные, правления, т. е. республика и монархия, отличаются от деспотии тем, что в них имеются определенные гарантии свободы, т. е. возможность делать то, что разрешается законом. Если бы каждый мог делать все, что хочет, то он этим бы стеснял свободу других. Монтескье различает политическую свободу и свободу личную. Первая относится к государственному устройству, а вторая — к отдельным лицам.
С точки зрения Монтескье, гарантией политической свободы является разделение властей. Пример этому он хочет видеть в Англии3. Знаменитая 6-я глава II книги его «Духа законов» посвящена анализу английской конституции. Она стала основой для всей буржуазной науки государственного права.
Монтескье делит власть в государстве на законодательную, исполнительную и судебную. Наилучшей гарантией свободы, с его точки зрения, является разделение властей и их равновесие, которое лучше всего достигается в умеренной монархии, между тем как в республике и в деспотии эти власти обычно сливаются друг с другом. Тот анализ, который затем дает Монтескье, основан главным образом на английской конституции, но некоторые примеры и образцы он берет также и из античных конституций, в частности из истории Афин.
Законодательная власть, говорит Монтескье, должна принадлежать народным представителям, которым поручается составление законов и надзор за их исполнением, а право голоса должны иметь все граждане. Это как будто бы очень широкий демократический принцип, но затем следуют ограничения, которые сразу же лишают его этой широты. По мнению Монтескье, право голоса должны иметь все граждане, «кроме тех, низкое положение которых лишает их самостоятельной воли». Это люди так или иначе зависимые от других. Этой оговоркой огромное большинство трудящегося населения исключается из числа избирателей. Кроме того, Монтескье отмечает, что в государстве есть люди, которые возвышаются над другими своим происхождением, состоянием или почетным положением, Если их уравнять с другими, хотя бы в отношении законодательных прав, то это было бы для них не свободой, а, наоборот, рабством, поэтому их участие в законодательстве должно быть соразмерно с их высоким положением в обществе. Для того чтобы быть к ним вполне справедливыми, необходимо создать особую аристократическую палату, соответствующую палате лордов в Англии, которая уравновешивает палату народных представителен. Эта палата в силу самого характера входящих в нее лиц должна быть наследственной.
Чтобы не иметь возможности подчинять общую пользу своей частной выгоде, т. е. чтобы соблюдать ту умеренность, которая является основным принципом аристократии, верхняя палата должна иметь право лишь приостанавливать решения нижней палаты в делах бюджета, как это было в Англии.
Что касается исполнительной власти, то она должна быть сосредоточена в руках временно выбранных народом органов, а не постоянных коллегий. Здесь Монтескье уже переходит нз области английской конституции к тем порядкам, которые существовали в демократических Афинах. Он против того, чтобы судебная власть находилась в руках постоянных коллегий, подобных коллегиям, которые существовали в Англии и Франции. По мнению Монтескье, право заключать в тюрьму должно быть исключительной принадлежностью судебной власти. Только в особых, редких случаях законодательная власть может передать это право исполнительной власти.
Таким образом, эти три власти—законодательная, исполнительная и судебная—должны быть разделены, но они не являются вполне изолированными, так как исполнительная власть в лице монарха принимает известное участие в законодательстве, имея право собирать и распускать палату, право останавливать решения властей, а законодательная власть имеет право контролировать исполнительную и наблюдать за проведением в жизнь законов. Но к ответственности могут быть привлечены лишь министры, а не монарх, причем суд над ними должен быть предоставлен более независимой и беспристрастной палате, именно верхней палате, являющейся в то же время посредницей между государем и народом. Это тот порядок обвинения министров в верхней палате, который существовал в Англии.
Исполнительная власть пользуется такой важной прерогативой, как финансы и войско, которые находятся в ее распоряжении. Поэтому здесь необходимы особые гарантии, именно чтобы право содержать армию и бюджет вотировались каждый год. Это тоже порядок, который существовал в-Англии (в силу «Билля о правах»).
По мнению Монтескье, система разделения, взаимного ограничения и сотрудничества властей, которая представляет собой мудрую систему взаимных равновесий, существовала еще у древних германцев, в эпоху Тацита. Он говорит, что эта прекрасная система была найдена в лесах.
По мнению Монтескье, именно у Тацита англичане заимствовали эту совершенную систему, имея в виду совет старейшин (principes) и народное собрание у германцев, о которых говорит Тацит.
Эта ссылка на Тацита вызвала насмешливое замечание со стороны Вольтера, что если палату пэров, палату общин и суды справедливости и адмиралтейства можно найти у Тацита, то в том ремесле, которым занимались древние германцы, вполне можно найти и английские суконные мануфактуры.
Законы, по мнению Монтескье, стоят в определенной связи с естественными условиями страны. Он говорит о влиянии географических условий на законы, на политическое устройство народов, указывая, что самый характер народов меняется в зависимости от той широты, под которой они живут. У северных народов больше силы и храбрости, меньше впечатлительности, тонкости чувств, силы страстей, чем у южных.
Но законы, или политический строй, по идее Монтескье, должны соответственно противодействовать этим естественным свойствам народов и видоизменять их, уничтожая их отрицательные стороны. Например, рабство, по мнению Монтескье, заложено в природе южных стран; оно возникает на Юге, где людям свойственна лень, изнеженность, бездеятельность. Поэтому на Юге никто не пойдет на трудную физическую работу иначе, как в силу принуждения, под страхом наказания. Те же самые естественные причины вызывают на Юге и семейное рабство. Женщина на Юге достигает физической зрелости рано, когда еще не развился ее ум, поэтому она должна быть в подчинении у мужа. Равным образом чрезмерная пылкость южных нравов заставляет на Юге держать женщину взаперти, тогда как на Севере она может пользоваться большой свободой.
Свойства, характерные для жителей Юга,— отсутствие храбрости, изнеженность, лень — содействуют развитию деспотизма. Огромные равнины, которые существуют в Азии, содействуют развитию больших государств и, следовательно, деспотий. Таким образом, благоприятными моментами для развития деспотий являются жаркий климат и большие равнинные пространства. Равным образом Монтескье думает, что плодородная почва содействует развитию деспотизма, а неплодородная — свободе. Плодородие вызывает изнеженность и любовь к жизни. Бесплодная почва — основа для войны, промышленности, всякого рода деятельности. Плодородны обычно равнины, которые с трудом защищаются от нападений; бесплодны горы, где удобно отстаивать свою независимость. Жители островов более склонны к свободе и независимости, поскольку их островное положение защищает их от завоеваний.
Таким образом, нравы и дух народов находятся в зависимости от климата и почвы, но не от расы. Этого момента у Монтескье нет. Он считает, что законы должны приспособляться к внешним условиям, иначе они не достигнут цели. Но в то же время законы, как уже было замечено, могут, по мнению Монтескье, действовать на нравы и таким образом ослаблять действие естественных законов. Так, в Англии очень большое влияние на нравы оказала политическая свобода. Законы могут преодолевать действие природы и климата. Так, например, в Китае, где как будто бы имеются все условия для развития деспотии, лень, порожденная климатом, побеждена мудрым законодательством.
Религия тоже влияет на форму правления. Христианство благоприятствует умеренному правлению, а мусульманство — деспотическому. Из христианских исповеданий католичество больше свойственно неограниченной монархии, протестантизм — свободным государствам.
Коренными особенностями законодательства, обеспечивающими свободу, Монтескье считает умеренность, терпимость, иначе всякое управление легко может скатиться к деспотизму. У Монтескье мы видим, таким образом, утверждение о взаимном влиянии права и культуры.
Свой «Дух законов» Монтескье заканчивает рядом интересных исторических экскурсов. Особенно интересно то, что он говорит об истории феодальной системы во Франкском государстве (главы 30 и 31).
Самое начало средневековья Монтескье связывает с падением Рима, вызванным, по его мнению, прежде всего упадком тех гражданских добродетелей, которыми отличался Рим на первых стадиях своего развития, падением прежней храбрости и доблести — основных свойств римского народа. Сыграло роль в падении Рима и то, что если на первых стадиях своего развития, когда он вырастал из маленькой республики в мировую империю, Риму пришлось иметь дело со своими врагами в строгой постепенности и он сокрушал их одного за другим, то в момент его падения, с конца IV в., на западную половину империи обрушиваются сразу все ее враги. Он рассматривает переселение народов, вторжение варваров как одновременное нападение на Рим с разных сторон, которое и положило конец ослабевшей Римской империи-
Здесь Монтескье подходит к вопросу о происхождении феодальных учреждений, излагая их историю в форме полемики со своими предшественниками.
Еще в начале XVIII в. возникла ученая полемика, в которой, мож-до сказать, оформились те точки зрения, с которыми нам приходится до сих пор постоянно встречаться при изучении средневековой истории, именно точка зрения «германистов» и «романистов». Если мы будем искать корни этих теорий, то нам придется уйти очень далеко, но окончательное или во всяком случае более или менее четкое оформление эти теории получили в начале XVIII в. Здесь надо прежде всего упомянуть работу графа Буленвилье — «История древнего политического строя Франции» i.
Граф Акри де Булеивилье (1658—1722) не историк-специалист, это аристократ, дилетант, любитель истории ради фамильных древностей, титулов, ищущий в истории прежде всего то, что могло бы так или иначе удовлетворить его аристократическое тщеславие. У него есть и определенные политические идеи. Он представитель феодальной оппозиции времени Людовика XIV, представитель тех групп среди аристократии, которые были недовольны «уравнительными» тенденциями французской монархии. Под этим разумелось то, что монархия возводит в дворянское достоинство людей третьего сословия, что она поручает важные отрасли государственного управления не людям высокого аристократического происхождения, а выходцам из среды буржуазии, наконец, то, что дворянство лишается его прежнего политического значения. Это направление резко выразилось в мемуарах герцога Сен-Симона5. Представителем этого же направления был и граф Буленвилье. У него имеются попытки осветить историю Франции с точки зрения аристократической оппозиции.
Главным источником для Буленвилье являются законодательные памятники.эпохи Меровингов и Каролингов, изданные Балюзом. Буленвилье возводит привилегии французской аристократии еще к эпохе древних германцев. По его мнению, основной принцип — «свобода», якобы выдвинутый еще Тацитом, является наследственной привилегией знати. Каковы же признаки этой свободы? Это право личной расправы, право мстить за нанесенные обиды, право частной войны, даже право войны против короля. Всему этому Буленвилье стремился придать возможно большее значение в истории. Эти привилегии знати он противопоставляет абсолютизму монархов. На этом он строит свою историческую концепцию, с этим связано у него полное презрение к третьему сословию, под которым он подразумевает всех непривилегированных, начиная от буржуазии и кончая крепостными крестьянами. Таким образом, по мнению Буленвилье, основы привилегий аристократии лежат еще в лесах древней Германии, подобно тому как, по мнению Монтескье, в этих же лесах лежат начала английской конституции.
Решающим в образовании современного французского общества, по Буленвилье, был момент завоевания Галлии франками. Именно тогда складываются основы французского общественного строя. Буленвилье очень часто называет франков французами. Он говорит, что французы завоевали Галлию и установили там свой строй, между тем как местное, галльское население получило особое устройство, которое представляет собой нечто среднее между свободой и римским рабством, т. е, крепостное состояние. Эта масса галлов была лишена всех политических прав. В значительной степени она была лишена и права собственности и была предназначена завоевателями для обработки земли. Таким образом, галлы стали подданными, а франки, принесшие из лесов Германии свободу,— господами. Он говорит, что все франки стали дворянами, а все галлы — простонародьем. Французы, или франки, по происхождению, именно по своей племенной принадлежности стали знатью. Все они были свободны и равны между собой. Буленвилье не устает подчеркивать тот момент, что для германской свободы характерно также и равенство. Но это не демократический принцип. Он говорит о равенстве знати — все знатные, все дворяне равны между собой. Эта идея очень ценна для него с политической точки зрения. Отсюда вытекает, что и король не имеет особых причин возвышаться над прочей знатью. Хлодвиг, по его мнению, являлся лишь выборным предводителем войска равных.
Эти франки, или французы, т. е. верхний слой населения Франции, пользовались рядом привилегий: прежде всего изъятием из-под действия налоговой системы, т. е. освобождением от всех податей, исключительным правом пользоваться государственными доменами (по мнению Буленвилье, terra Salica — это государственный домен), правом суда пэров, правом суда над подданными галлами, правом частной войны, правом защищаться и нападать с оружием, правом голосовать и обсуждать законы на общем собрании французов. Вот, с точки зрения Буленвилье, та основа, из которой развились все Дальнейшие французские учреждения.
Таким образом, для Буленвилье самое племенное происхождение—от галлов нлн от франков — является основой для социального разделения 6.
По мнению Буленвилье, народное собрание, на котором будто бы франки, т. е. аристократическая часть французского общества, прини-; мали законы, было укреплено Карлом Великим. При Карле Великом ; это собрание издавало законы, определяло порядок управления н раздачу должностей, судило по важнейшим делам. Но в конце царствования династии Каролингов эти собрания прекращаются в связи с общим распадом страны.
Передача власти Капетингам, по мнению Буленвилье, была актом незаконным. Капетинги не имели никакого права на корону. Но в то время французская аристократия еще сохраняла свои прежние права, сохранилась к система феодов, установленная Карлом Великим. Кроме того, хотя собрания аристократии в то время уже теряют свое значение, но все же аристократия пользуется привилегией политического влияния и почета. Из представителей аристократии состоял Совет государя, они командовали войсками. Но это почетное верховное положенле аристократии, являющейся прямыми потомками франков-завоевателей, было поколеблено двумя событиями большой важности: прежде всего освобождением крепостных — сервов, которые были галлами по происхождению. Это освобождение, которое началось с городов и потом распространилось на деревню, подорвало прежнее положение аристократии.
Другим важным моментом явилось то, что бывшие крепостные стали подниматься до положения, равного с их господами. Короли дают им дворянское достоинство, назначают на высшие должности и оттесняют родовую знать. Здесь мы слышим голос обиженного возвышением третьего сословия аристократа. Все короли Капетинги проводили сознательную политику унижения знати ради своего деспотизма. Филипп II Август начал эту политику, Филипп IV ей следовал, Людовик XI дал ей завершение. Самой фатальной политикой была политика кардинала Ришелье и Людовика XIV, которые за 50 лет сделали в этом направлении больше, чем все их предшественники.
Таковы идеи, развитые Буленвилье в его «Истории», Это произведение было написано настолько в антиабсолютистском духе, что при его жизни оно не появилось, а было издано за границей уже после его смерти, в 1727 г.
В другом своем сочинении—«Письма о парламенте»7, тоже опубликованном уже после его смерти, Буленвилье дает историю Генеральных штатов в XIV—XV вв., резко противопоставляя сословную монархию монархии абсолютной.
После смерти Людовика XIV Буленвилье подал регенту записку, в которой предлагал созвать Генеральные штаты. Он думал, что Генеральные штаты могут послужить делу восстановлення влияния аристо* кратии во Франции.
Из всех идей Буленвилье наибольшую популярность среди дворянства и наибольшую критику среди передовых слоев французского общества вызвала его идея двух рас — франкской и галльской,— согласно которой франки—завоеватели галлов, а галлы — покоренный ими народ. (Я говорю здесь о расах не в расистском смысле, этот момент, как уже упоминалось, не является решающим у Буленвилье.)
Теорию Буленвилье еще нельзя назвать гермаиистической теорией. Это теория двух рас — теория до известной степени дуалистическая, не дающая никакого высшего синтеза, а как бы разрубающая французскую нацию на две части, но в ней уже содержатся элементы будущей гермаиистической теории.
Книга Буленвилье вызвала целый ряд возражений. Среди этих возражений особым вниманием пользовались возражения, выдвинутые в книге аббата Жана Дюбо (1670—1742), который был непременным секретарем Французской академии и обладал весьма солидной ученостью. Книга Дюбо «Критическая история установления французской монархии в Галлии»8 (2734) оказала огромное влияние на историографию XIX в., в частности на Савиньи, Фюстель де Куланжа, отчасти на Допша.
Она является ответом на трехтомную работу Буленвилье, но работа Буленвилье состоит из трех маленьких томов, а те три тома, которые составляют ответ Дюбо, являются огромными томами in quarto.
Уже по своим размерам эта работа действительно подавляет сравнительно небольшую работу Буленвилье. Ученость Дюбо обширна, она гораздо больше, чем у Буленвилье.
Посмотрим, каковы же идеи Дюбо, который выступил как защитник интересов третьего сословия. В качестве отпора теории аристократа Булепнплье Дюбо выдвинул романистическую точку зрения на происхождение феодализма.
Он утверждал, что завоевание Галлии франками есть историческая фантазия. Франки никогда не завоевывали Галлию, они явились в Галлию как союзники римского народа, а вовсе не как его враги. Если их короли стали самостоятельными королями, то в силу того, что они получили титул от императора, который передал им управление Галлией формальным образом. То обстоятельство, что франкские короли стали правителями Галлии, ни в какой мере не изменило политической системы, которая существовала в Галлии до этого времени. Вся система администрации, все права отдельных лиц, все гражданские и политические порядки остались прежними. Таким образом, не было ни завоевания, ни покорения, ни порабощения одной расы другой.
Каким же образом произошло это резкое разделение на господ, с одной стороны, и на крепостных — с другой? Это уже результат дальнейшего развития, результат развития феодализма. Только четыре века спустя раздробление общества, превращение должностей в наследственные, превращение земельных наделов в сеньории дало результаты, которые Буленвилье рассматривал как результаты завоевания. Именно тогда между королем и народом возвысилась каста господ и Галлия превратилась в завоеванную страну в полном смысле этого слова, где огромная масса населения, то, что можно назвать третьим сословием, была подчинена небольшой кучке аристократии.
Так рисуется представителю третьего сословия процесс образования аристократии. Таким образом, право завоевания, о котором говорит Буленвилье, было отброшено Дюбо совершенно. Знать является поздним произведением феодализации, этого до известной степени упадочного процесса, между тем как королевская власть и третье сословие— буржуазия теснейшим образом связаны с Древним Римом. Я говорю— буржуазия, потому что Дюбо определенно говорит о жителях римских городов как предшественниках французской буржуазии. По его мнению, римские города и после прихода франков сохранили свои муниципальные учреждения, сенат, самоуправление, и все это передалось французским городам, которые являются прямыми наследниками тех учреждений, которые существовали еще в Римской империи. Тот феодализм, который устанавливается во Франции четыре века спустя после прихода франков, этот феодализм, как говорит Дюбо, по своим корням является римским. В Римской империи он находит бенефиции, или феоды. Он думает, Что эти феоды, условное владение землей, давались за обязательство нести военную службу. Наследственными они были только в том случае, если они передавались лицу, имеющему возможность носить оружие. Словом, феодальная система в смысле системы бенефициев, или феодов, существовала уже у древних римлян. У Дюбо в этом отношении было большое смешение понятий. Он смешивал военные бенефиции римских императоров с королевским доменом (terra Salica) меровингскон эпохи.
Дюбо является представителем интересов третьего сословия. Для него господа н третье сословие вовсе не две разные расы — завоевателей и побежденных. Он видит в лице знати кучку узурпаторов, а в представителях третьего сословия — наследников старинных римских вольностей н прав. Третье сословие, как и монархи, с его точки зрения, является наследником Римской империи.
Надо сказать, что Дюбо дает своим взглядам чрезвычайно ученое по видимости обоснование, которое, однако, может вызвать часто лишь досаду у читающего: трудные вопросы он старается утопить во множестве приводимых им текстов. Читатель прямо теряется в массе доказательств, причем часто то или другое положение сначала высказывается только как гипотеза, а затем, после целой кучи аргументов, часто не имеющих прямого отношения к этому положению, Дюбо пишет о высказанной им гипотезе как о чем-то не подлежащем сомнению,
Дюбо такяе свойственна манера цепляться за юридические определения. Всякие внешние моменты, вроде передачи титула франкским королям римскими императорами, он принимает за основание для вывода, что власть франкских королей была делегирована рнмскнму императорами и представляет собой непосредственное продолжение их сласти.
Таким образом, выводы Дюбо следующие: монархия Меровингов и Каролингов является продолжением римской монархии. Под властью этих монархов (но отнюдь не аристократии) Галлия сохранила римское право и прежний социальный строй. Каждый город сохранил свое муниципальное устройство, свой сенат, свою милицию и свое самоуправление. Как франки, так и галло-римляне, которые управлялись разными законами, жили рядом и жили на равном положении. Все они были одинаково допущены к государственным должностям и все были обложены податями. Дюбо решительно отвергает утверждение Буленвилье о том, что франки-завоеватели были освобождены от уплаты податей.
Книга Дюбо пользовалась очень большой популярностью и признанием в ученых кругах Франции того времени. Буке в своем издании «Recueil des historiens de la GauEe et de la France» постоянно ссылается на книгу Дюбо и называет ее автора doctissimus abbas Dubos. Эта книга, несмотря на свой объем и огромный ученый аппарат, неоднократно переиздавалась в XVIII в.
Когда Монтескье писал свой «Дух законов», то в вопросах, связанных с происхождением феодальных учреждений во Франции, господствовали эти две основные теории — теория Буленвилье и теория Дюбо. Монтескье старается занять среднюю позицию. Он говорит о больших трудностях, стоящих перед историком, который пожелает среди этих противоречивых, отрицающих друг друга мнений найти истинный путь. По его мнению, истинный путь лежит посредине, но надо сказать, что нанять эту среднюю позицию Монтескье не всегда удается. Главным образом он обращает свою критику против Дюбо. Слабые стороны его теории ясны для проницательного ума Монтескье. Прежде всего, он сразу же отмечает манеру Дюбо засыпать читателя фактами и текстами для того, чтобы протащить таким образом слабо обоснованную гипотезу. Затем, он очень легко опровергает основную мысль Дюбо о том, что якобы не было никогда франкского завоевания. Он доказывает, что франкское завоевание было, что имело место разорение и т. д. Но это вовсе не значит, что Монтескье хочет стать на точку зрения Буленвилье.
При всей умеренности своего мировоззрения Монтескье отражает во всяком случае буржуазную, а не феодальную точку зрения, на которой стоял Буленвилье. Поэтому он ослабляет значение франкского завоевания, утверждая, что, по его мнению, вслед за завоеванием вовсе не наступило резкого разделения на два сословия, соответствующих двум расам, как думал Буленвилье. По Монтескье, завоевание повлекло за собой, скорее, установление более демократического строя, чем резкое деление на сословия.
Хотя, может быть, теория Монтескье более верна, чем идеи Дюбо и Буленвилье, но обосновывает он ее чрезвычайно неудачно, ссылаясь на совершенно неправильно понятые источники. Например, он говорит о так называемом «персональном праве». Это «персональное право» в эпоху раннего средневековья заключалось в том, что каждый жил по праву своего племени, и право, таким образом, было связано с личностью, а не с территорией, на которой жило данное лицо. Монтескье же считает, что «персональное право» заключалось в том, что каждый мог сам выбирать, по какому праву он желает жить. У каждого, по мнению Монтескье, была свобода такого выбора. Таким образом, салическое право стало основным правом для всего населения и галло-рнмляпе, естественно, желали жить по тому салическому праву, по которому жили варвары. Кроме духовенства, которое пользовалось старым римским правом, все население Галлии после завоевания стало жить по салическому праву.
Неправильно истолковывая некоторые тексты, касающиеся одного или немногих городов Галлии, Монтескье приходит к убеждению, что там сохранилось какое-то представительное учреждение для всего населения, как франкского, так и галльского, какое-то подобие сената, которое продолжало существовать во Франкском государстве. Таким образом, выходит, что представители третьего сословия с ранних пор образовали какое-то политическое собрание и участвовали тем самым в ограничении суверенных прав монарха. Словом, орган, подобный Генеральным штатам, по мнению Монтескье, появляется чуть ли не на заре существования Франции.
Надо сказать, что у Монтескье имеется большое количество чрезвычайно интересных соображений по истории феодального права во Франции, разбросанных по всему «Духу законов» и особенно сконцентрированных в последних его главах. Но наряду с чрезвычайно верными и правильными суждениями, которые часто основываются на историческом чутье этого исключительно одаренного человека, мы часто находим у него весьма поверхностное и неправильное толкование источников, что лишает его суждения научного значения.
Взгляды Монтескье были доведены до гораздо большей систематичности и отчетливости в исторической концепции аббата Габриеля де Бонпо де Мабли э. Его концепция во многом не соответствует историческим фактам, но необычайно характерна для идеологии третьего сословия — буржуазии, уже отчетливо сознающей свои классовые интересы и выставляющей для их подтверждения определенную историческую концепцию.
Мабли известен прежде всего как один из представителей утопического социализма XVIII в. 10.
Но надо сказать, что его коммунистические взгляды оставались в области чистой теории. Когда дело доходило до практического их применения, то Мабли становился чрезвычайно осторожным и выступал, скорее, как идеолог буржуазии и при этом весьма умеренной. В этом любопытная двойственность Мабли. Мы у него видим большой радикализм в теории и чрезвычайно умеренные и приспособленческие точки зрения, когда дело доходит до практики.
Мабли также стоит на почве рационализма. В основу своей исторической теории он кладет естественное право, основанное на естественных свойствах человека и на тех социальных качествах, которые толкают человека к общественности. По Мабли, первоначальный строй общества — это строй коммунистический. Общее владение землей и равенство всех людей есть естественное состояние человечества. На первых порах существования человечества оно было связано с тем, что население было очень редкое, занималось охотой и рыболовством. Таким образом, для создания частной собственности не было предпосылок. Но рост населения постепенно толкает человечество к земледелию. При этом земледелие само по себе вовсе не требует отказа от общности владения землей и не предполагает возникновения частной собственности. Возникновение частной собственности, с точки зрения Мабли, является результатом невежества людей и злоупотреблении. Некоторые ленивые субъекты, не желая работать столько же, сколько остальные, уклонялись от работы. С другой стороны, правители злоупотребляли своими правами, и это привело к тому, что решено было произвести передел земли, отдать каждому часть земли в частную собственность. При этом по невежеству никому не пришло в голову, к каким ужасным последствиям все это должно привести. Частная собственность была нарушением закона природы, поэтому она привела к искажению человеческой природы, к развитию пагубных страстей, к росту неравенства, к разделению общества на классы. Мабли прекрасно видит, какие последствия имеет развитие частной собственности для общества, но не видит никаких практических путей к ее ликвидации, к возвращению людей к прежнему состоянию. Поэтому коммунизм для пего является золотым сном прошлого, навсегда пройденным этапом. Он не видит никаких путей к восстановлению этого порядка в настоящем. По его мнению, богатые люди себялюбивы и жадны, они не откажутся от своего. Он не верит, что путем убеждения можно заставить богатых отказаться от их богатства, а бедные, как он думает, приучены к неравенству, задавлены, невежественны, и нет никакой возможности рассчитывать на то, чтобы они могли сами себя освободить. Поэтому ссли н можно о чем-нибудь думать, то только лишь о частичном смягчении наиболее вопиющих из зол современного общества, главным образом тех, которые связаны с феодальной собственностью.
Таким образом, на практике Мабли из отрицателя собственности вообще превращается в ее охранителя. На практике он выступает как буржуазный реформатор, а не как революционер, как можно было бы л у мать, если судить по его теоретическим воззрениям, согласно которым естественным строем для человечества является коммунизм.
Политические взгляды Мабли тоже в теории отличались крайним радикализмом, а на практике весьма большой умеренностью. В теории Мабли исходит из учения о неотъемлемых правах человеческой личности. Источником всякой верховной власти для него является народ, который создает власть для улучшения своего благосостояния. Если народ ошибся и создал плохую власть, то он может исправить эту ошибку и изменить власть. Народ обязуется повиноваться власти лишь до тех пор, пока она преследует ту цель, для которой была создана, именно счастье народа. Если же правитель нарушает права народа, последний имеет право на' восстание. Для того чтобы иметь хорошие законы, народ должен быть сам себе законодателем. В своих наиболее зрелых произведениях Мабли высказывал сочувствие к республиканским формам правления.
Но опять-таки Мабли не делает всех выводов из этих теоретических положений. На практике он советует осторожные полумеры и не идет дальше требования ограничить власть короля с помощью парламентов и регулярно созываемых Генеральных штатов. Он считает, что во Франции политические преобразования могут быть произведены мирным путем, поскольку там имеются эти учреждения.
Для нас Мабли интересен как историк — автор восьмитомной работы «Замечания по поводу французской истории» 11 (4 тома были изданы в 1765 г., а последние 4 тома — в 1788 г., уже после его смерти).
Б этом историческом труде Мабли проповедует гражданские доблести, взятые им главным образом из античных примеров, дает целый ряд лозунгов и крылатых г -,ов, которые затем будут непрерывно звучать во время французской революции. Он призывает к свободе, патриотическому самопожертвованию, строгости нравов, республиканским добродетелям. У него постоянно фигурируют такие термины, как «отечество» («1а patrie»), «гражданин» («le*citoycn»), «общая воля» («vo-lonte generale»), «народный суверенитет» («souverainete du peuple»). Все эти формулы, взятые из античности, Мабли старался использовать применительно к французскому народу, решительно разрывая со взглядами, которые высказывались Буленвилье н Дюбо, в целом ряде пунктов примыкая к взглядам Монтескье и развивая их более последовательно.
Составить представление о взглядах Мабли на задачи истории можно хорошо по его небольшой книге «О способе писать историю» 1г, опубликованной в 1783 г. Здесь он в полубеллетристнческой форме, в формо советов другу, который хочет заняться писанием истории, высказывает свои теоретические взгляды на задачи истории.
Мабли предъявляет к историку ряд требований. Историк должен ясно представлять себе, зачем он пишет историю и какие цели себе ставит. Мабли считает, что историк должен быть прежде всего знаком с естественным правом, знать происхождение государственной власти в обществе, знать права и обязанности человека как гражданина и как должностного лица.
Другое требование Маблн к историку — знание политики. Мабли различает два вида политики. Одна основана на законах, установленных природой для счастья человека. Эти законы, по мнению Мабли, неизменны, как сама природа. Другая политика —это порождение страстей, затемняющих наш разум. Надо изучать, конечно, в первую очередь первую политику, другими словами, нужно, изучать то, что можно-назвать моральной философией. Она покажет, чем является то счастье, к которому мы должны стремиться, и те способы, которыми его можно-достичь. Из диалога, который при этом развертывается, видно, что идеалом счастья для Мабли является утопия Томаса Мора. Только стоя на такой точке зрения, по мнению Мабли, историк может найти верный путь, т. е. сказать, насколько то или другое государство приближается к этой естественной политике — «политике природы» («1а politique de la nature») или удаляется от этого идеала. Но в то же время Мабли считает, что нужно изучать и политику страстей, которую мы видим в действительной истории, которая постоянно извращает управление государством.
Маблн отрицательно относится к тому очерку всемирной истории, который дал Вольтер. Вольтер для него является постоянным предметом критики и иногда очень резких выпадов. Мабли — представитель нового, более молодого поколения просветителей, которое Вольтер уже не удовлетворяет. Мабли полагает, что Вольтер преподает плохую политику и плохую мораль и в своих исторических экскурсах обнаруживает невежество и искажение фактов.
Ему кажется крайне безнравственной мысль Вольтера, что морально отрицательные явления в конечном итоге могут иметь благие результаты. Утверждение Вольтера, что развращенный двор папы Льва X содействовал развитию культуры в Европе, приводит Мабли в негодование. Он говорит, что аморальное явление никогда не может содействовать развитию истинного просвещения, а содействует лишь падению нравов. Он не может простить Вольтеру иронию, которая постоянна сопровождает у Вольтера описание ошибок людей. Он с негодованием говорит о «шуточках» Вольтера, который искажает историю, вместо того чтобы ее разъяснять.
Для Мабли история — это прежде всего школа гражданской добродетели. История должна не только просвещать разум, но и направлять сердце, побуждать людей любить добро, общественное благо, отечество, справедливость. Поэтому историк должен углубленно изучать мораль и этому должен учиться прежде всего у древних историков. Мабли оплакивает упадок нравственного чувства у современных ему историков. Историк, по его мнению, должен превозносить добродетель и бичевать все пороки общества, отошедшего от природы. Итак, па мнению Мабли, возвышенная, моральная философия должна лежать в основе всей работы историка.
Мабли протестует против какого бы то ни было внесения историком «божьей руки», «божьей воли» в ход истории. С этой точки зрения он возмущается Страдой, который все победы и успехи испанцев в борьбе с Нидерландами приписывает «божьей воле». Если вводить бога, то нужно его сделать Ответственным также за всевозможные глупости и подлости, которые совершаются в истории.
Задачу всемирной истории Мабли рисует примерно так же, как Тит Ливии, который в начале своей истории говорит: «Не останавливаясь на баснях, которыми наши грубые предки старались прославить свое происхождение, ограничимся тем, что узнаем нравы и законы, гражданские и военные, и знаменитых мужей, которые распространили власть республики на весь мир, а так же как наше благополучие обмануло нас и довело до того фатального нехода, когда под бременем нашей жадности и тщеславия у нас нет даже необходимых сил, чтобы исправиться» 13.
Мабли кажется, что здесь дана программа изучения всей мировой истории, которую можно применить к истории Англии, Франции, Италии, Испании, Германии. Везде сначала наблюдаются варварские нравы в течение ряда столетий, затем ряд, как он говорит, революций, или переворотов. С помощью таких переворотов эти народы были приведены к цивилизации (politesse), которой мы теперь гордимся, но которая представляет лишь новое рабство, потому что она есть результат изнеженных нравов, низких пороков, а не законов, которые приблизили бы нас к Законам Природы (с большой буквы). Заметим, что понятие «Природа» у просветителей вообще играет довольно своеобразную роль. Законы Природы — это то, что сообразно с природой естественного права, это также то, что согласно с разумом, что может осчастливить, облагодетельствовать человечество и в конце концов это те рецепты, которые тот или иной писатель прописывает человечеству. Свои собственные рассуждения, свои соображения, рецепты для облэгодетельствования человечества писатели-просветители часто отождествляют с требованиями природы.
Мабли замечает, что писать всеобщую историю не легко. Прежде всего он боится, что если он напишет историю так, как она есть, то может прослыть плохим гражданином. Да к тому же нельзя доверяться тем грубым и невежественным историкам, которые оставили нам историю новых стран Европы, особенно раннюю их историю. Разве можно доверять такому историку, как Григорий Турекий? Здесь необходимо изучить огромную массу документальных материалов — дипломов, формул. На это нужно убить целую жизнь. А в истории, говорит он, для историка гораздо более важно высказать правильные суждения, чем большую эрудицию.
Мабли высоко ставит Боссюэ, и морализирующий характер истории Боссюэ находит у него сочувствие, хотя общее мировоззрение Боссюэ чуждо Мабли, потому что Боссюэ вводит бога во все акты истории.
Морализирующий характер истории самого Мабли находит яркое выражение в его стремлении вводить в изложение событий речи тех или иных персонажей. Мы знаем, что историки-гуманисты также вводили речи в свое изложение событий, но к XVII в, этот обычай вышел из употребления, а в XVIII в. он был совершенно оставлен. Мабли вовсе не думает, что эти речи могут кого-либо ввести в заблуждение и кто-нибудь подумает, что они были действительно произнесены. Но, с его точки зрения, они являются прекрасным способом морализировать по поводу исторических событий. Мабли полагает, что никогда не будет истории, которая являлась бы одновременно и поучительной, и занимательной, без введения речей.
Какова же общая концепция истории у Мабли? Вся история рисуется ему в основном как регресс, как отход от законов Природы, согласно которым собственность есть величайшее зло и все люди созданы равными, с одинаковыми правами. Этот глубокий пессимизм сказывается и в обрисовках у Мабли современной ему Европы, где он видит только упадок и разрушение и никакой надежды на возвращение к лучшему; всюду люди потеряли всякий интерес к общественным делам. О Франции он говорит так: «Я устал заниматься этой нацией, которая погибла безнадежно и которая вследствие своей непредусмотрительности и легкомыслия вполне заслуживает того, что наши министры всеми презираются» Ч К такому печальному и безвыходному положению человечество привел рост богатств, главный враг Природы и чистоты нравов. Падение человечества усилилось особенно в XVI в., который, по мнению Мабли, оказался наиболее губительным, так как с этого времени началось быстрое развитие торговли и роскоши. Торговля, как считает Мабли,— это нечто чудовищное, само себя разрушающее; купец — это человек без родины; мануфактуры портят рабочих, превращая их в самый низменный сорт людей.
Мабли сочувствует американцам, которые ведут с Англией борьбу за независимость, но боится, что их погубит промышленность и торговля. По его мнению, государство не должно быть богато. Он вообще желал бы, чтобы не было ни финансов, ни государственных долгов и т. п. Он вопреки историческим фактам считает, что бедные народы всегда были победителями богатых народов.
Таким образом, Мабли остается только вздыхать и жалеть о прошлом, но никаких путей к возвращению в это лучшее прошлое, никаких путей к коренному исправлению общества Мабли не видит. По его мнению, общество зашло в тупик н нет ничего, что бы могло его оттуда вывести.
Значительный интерес для нас представляют взгляды Мабли на историю средних веков. Мабли вопреки Буленвилье полагает, что франки и галлы после прихода франков в Галлию составили один народ. Демократия франков передалась и галлам; она освободила их от римского господства. Таким образом, по его мнению, германская демократия является началом политического развития Франции. Это представление о слиянии франков и галлов в один иарод у Мабли, так же как и у Монтескье, основано на неправильном понимании некоторых текстов н особенно на неправильном толковании понятия «персонального права». Мабли. так же как и Монтескье, думает, что «персональное право» заключалось в праве каждого выбирать тот закон, по которому он будет жить. Галло-римское население выбрало франкский закон — «Салическую правду» и тем самым объединилось с франками. Мабли не согласен и с Дюбо. В отличие от него Мабли не приписывает решительно никакого значения римским традициям, в частности муниципальным вольностям, которые, по мнению Дюбо, третье сословие унаследовало еще от римских времен.
Подобно Монтескье, Мабли рисует политическое устройство Франкского государства при Карле Великом как некую идеальную монархию, хотя нарисованная им картина не имеет ничего общего с действительной историей этого периода. В этой идеальной монархии якобы соединялись три основные формы государства: монархия, аристократия и демократия с тремя сословиями (штатами)—духовенством, знатью и народом. Последний, как утверждает Мабли, также принимал участие в законодательстве, осуществлявшемся в периодически созываемых собраниях
Карл Великий, в изображении Мабли,— своеобразная фигура. Это — народолюбец, признающий права народа, философ школы естественного права, подобный просветителям XVIII в. Мабли рисует этого короля как философа и защитника третьего сословия, который внушает этому сословию историческую гордость. Такой идеализированный образ Карла Великого, конечно, очень далек от подлинного облика этого деятеля истории.
В сущности вся книга Мабли представляет собой историю народа, или, лучше сказать, историю тех слоев населения, из которых образуется третье сословие. Но эта история, конечно, совершенно фантастическая. Так же фантастична и история Генеральных штатов при Карле Великом и в более поздний период, которую дает Мабли, хотя, как известно, этого учреждения в то время вовсе не было. Между тем Мабли замечает, что при Карле Великом основным недостатком Генеральных штатов было разделение на три отдельных и независимых сословия и что при преемниках Карла Великого согласие между сословиями нарушается, и народ уже ни во что не ставится. Наследственность должностей, судебные права сеньоров и прочие нововведения довершают этот переворот, совершенно поработивший народ.
Освобождение коммун, борьба городов за свою независимость, по мнению Мабли, отчасти возвращают третьему сословию его былую свободу. Отчасти его права восстанавливаются в Генеральных штатах XIV в. Но в целом Генеральные штаты, установившиеся при Филиппе IV,— лишь тень тех идеальных Генеральных штатов, которые, по мнению Мабли, существовали при Карле Великом. Ближе всего к пониманию прав нации подошли Генеральные штаты J 356—1357 гг.— времени Парижского восстания Этьена Марселя, но их неспособность и непредусмотрительность сделали бесплодной их попытку восстановить свободу. Источником всех дальнейших зол, всего дальнейшего политического порядка Франции, говорит Мабли, является король Карл V, разрушивший Генеральные штаты, чтобы поставить на их место произвол. Правление Карла V было причиной всех дальнейших зол, которые с тех пор удручали монархию. «Нетрудно показать,— пишет Мабли,'—что восстановление этих штатов не таких, какими они были, а таких, какими они должны быть, единственный способ возвратить нам добродетели, которые стали нам чужды и без которых государство в вечной тоске ждет момента свого разрушения» 1S.
Несмотря на свой пессимизм, Мабли все же видит некоторый выход, некоторую возможность улучшения положения Франции — именно в возрождении третьего сословия и в созыве Генеральных штатов. Здесь намечена та позиция, которую буржуазия заняла перед революцией во Франции и которая получила свое осуществление в созыве Генеральных штатов 1789 г.
Многотомная работа Мабли интересна еще своими многочисленными примечаниями, так называемыми «remarques et preuves», содержащими большой полемический материал. Мабли критикует целый ряд авторов и в особенности обрушивается на Дюбо, который тоже был, как мы видели, идеологом буржуазии, но старался связать ее исконные вольности не с франкским периодом, не с эпохой освобождения от владычества Рима, а с римскими временами. Мабли нападает на основную идею Дюбо — сохранность римских учреждений. И здесь он обнаружил большую историческую проницательность, отмечая искусственность всех построений Дюбо, который старается позднейшие средневековые городские институты связать с римскими муниципальными учреждениями. Он указал на ряд ошибок Дюбо, смешивавшего, например, римские бенефиции с terra Salica, и др.
Таким образом, «Замечания по поводу французской истории» Мабли дают нам историю средних веков, написанную с позиций буржуазии, политическую программу третьего сословия XVIII в., опрокинутую в прошлое.
Успех книги Мабли был огромен. В ней верхушечные слои буржуазии Франции нашли свою историческую идеологию. В 1787 г., совсем незадолго до революции, Академия надписей и изящных искусств объявила конкурс на похвальное слово Мабли. Премию получил аббат Бризар за свою работу «Историческое восхваление Мабли»16. Что именно отмечал Бризар как особенную заслугу Мабли? Это чрезвычайно интересно, потому что показывает, как воспринималась современниками историческая концепция Мабли. Бризар прежде всего отмечает, что к истории Мабли видно, как свобода выходит вместе с франками из лесов Германии и освобождает Галлию от угнетения римлянами и как на почве этой свободной и республиканской конституции древних франков утверждается основание французской монархии.
Другой заслугой Мабли Бризар считает характеристику правления Карла Великого, то, что он показал этого короля как патриота, как мудрого законодателя, признающего неотъемлемые права человека, как своего рода пример современной монархии.
Мы видим, таким образом, что уже в XVIII в. складываются те основные направления в трактовке проблемы отношений средневековья к античности, с которыми нам приходится встречаться постоянно и до настоящего времени.
Наиболее последовательно «германизм» представлен у Буленвилье, для которого весь государственный и общественный строй раннего средневековья порожден германским завоеванием. Германцы, завоеватели римлян, господа в силу своего права завоевания, устанавливают свой общественный строй. Это свобода, но свобода только для господ, только для господствующего класса, для дворянства. Что же касается галло-римлян, то это — бесправные крепостные, у них нет ни политических прав, ни политических традиций. Буленвилье отмечает отрицательную роль монархии, которая, по его мнению, систематически подрывала права сеньоров.
Если германистическая точка зрения была наиболее ярко выражена у Буленвилье, то романистическая точка зрения была в законченной форме выражена Дюбо. Когда мы его читаем, то нам может показаться, что мы читаем Фюстель де Куланжа. Для Дюбо германского завоевания вовсе не было. Германцы выступают не как завоеватели, а как союзники римлян. Они подчиняются римским учреждениям. Германские короли получают свои полномочия от римского императора; германцы усваивают римскую культуру; галло-римское население, особенна население городов, сохраняет свои муниципальные вольности, которые оно унаследовало от римлян; франки и галлы живут рядом на данной территории на одинаковых правах. Отношения между ними складываются вовсе не по линии расовой или племенной, а в результате развития общих для всех феодальных учреждений.
Монтескье пытался дать синтез обеих точек зрения. Он полагал, что завоевание имело место, но оно принесло галло-римскому населению не порабощение, а, напротив, освобождение от деспотизма Римской империи. Галло-римляне начинают жить по франкскому праву, но сохраняют некоторые учреждения от римской эпохи, например фантастическое подобие сената, о котором говорит Монтескье.
Мабли ближе всех своих современников подошел к правильному решению проблемы происхождения феодализма, хотя некоторые документы он понял и истолковал неверно. Он был прав, утверждая, что франкское завоевание освободило галло-римлян от римского деспотизма н дало им демократические учреждения, которые только в дальнейшем стали развиваться в феодальные. Но, конечно, нарисованная Мабли картина Генеральных штатов при Карле Великом и вообще изображение политики этого короля — совершенно фантастичны, тут очень мало исторической правды.
Когда мы говорили о Мабли, нам пришлось указывать на его отрицательное отношение к историческим взглядам Вольтера. Это, видимо, связано и с некоторыми расхождениями в их политических взглядах. Для Вольтера политическим идеалом являлась абсолютная монархия, правда в форме просвещенного абсолютизма, направленного на благо народа. У Мабли идеалы третьего сословия высказаны более решительно, что выражается в его требовании созыва Генеральных штатов. Но в целом политические взгляды Мабли очень туманны и противоречивы. Мабли в некоторых своих теоретических высказываниях подошел к идеям буржуазной демократии и даже социализма, но эти идеи выражены у него еше в неясной, утопической форме и крайне непоследовательно.