Делец по имени Пу Шоугэн. Моголы в Китае: династия Юань. История Китая.
Вот история Пу Шоугэна. Он принадлежал к той категории арабских купцов, которые, одновременно приноровившись к ритму муссонов и капризам китайских таможенников, закончили тем. что навеки обосновались на берегах Фуцзяни и Гуандуна и больше не уезжали. С годами они перевезли сюда свои семьи и, полностью сохраняя свой образ жизни и религию, ислам, стали образцовыми подданными Сына Неба, как и их потомки. Семья Пу даже приобрела такую хорошую репутацию, что в 1245 и 1246 гг. Южная Сун доверила Пу Шоугэну чрезвычайно ответственный пост комиссара купеческих судов. Позднее, вернувшись в Цюань-чжоу, он целиком и полностью посвятил себя родному городу, конечно, не забывая при этом и о себе; однако он стал одним из тех, кто за свой счет полностью отремонтировали городские стены. Тем не менее аристократия Сун не выказала ему никакой признательности. Напротив, правящая династия постепенно становилась все агрессивнее и, когда ее гибель уже явно была не за горами, она заболела острой ксенофобией, и мусульманские купцы превратились в козлов отпущения, повинных во всех несчастьях своей эпохи. Пу Шоугэн и его семья никогда не простили китайским властям этого унижения, и как только представился случай, они без сожалений отдали себя в распоряжение монголов.
В 1277 г. пал Кантон. Последний маленький император Сун, которому было всего восемь лет, в сопровождении двора, возглавляемого верным министром Чжан Шицзе, по-прежнему находился на корабле в открытом море без всяких шансов на спасение. Однако пришел день, когда монгольский флот атаковал императорский корабль перед утесами Яйшаня недалеко от Кантона. Все было кончено: малолетний император вместе со своими приверженцами и Чжан Шицзе бросился в море и утонул. Впервые иноземному завоевателю удалось полностью завоевать Китай. Хубилай почувствовал, что стал новым держателем Небесного мандата, и основал династию Юань (1279 г.).
Династия Юань
Представляется, что сегодня, в контексте мировой истории, это событие, при всей его значимости для своей эпохи, показалось бы вполне обыденным. Однако есть, по крайней мере, две причины, придающие ему вес, которого никогда не имели другие завоевания. Одна из них связана с тем психологическим потрясением, которое победа монголов нанесла китайскому ученому сословию, хранителю национальной памяти, певцу имперской истории и одновременно гаранту ее законности. Отголоски этого шока до сих пор ощущаются в современной политике пекинского правительства по отношению к монгольскому «меньшинству». Тот факт, что другие пласты китайского населения испытывали к завоевателям совершенно иные чувства, ничего не меняет. Вторая причина кроется в фактическом противоречии, разделившем победителей и побежденных. Культурное потрясение монголов при встрече с замечательной экономической и административной машиной китайцев, действия которой они не понимали, заставляет предположить, что их тут же охватила страстная «любовь к знаниям».
Наконец, существует еще и третья причина, представляющая всеобщий интерес, которая подготовила победу Хубилая: именно при монголах у Китая впервые возникли отношения с европейским монархом Филиппом Красивым. Но здесь следует дать необходимые разъяснения. Когда в 1287 г. в Париж прибыл Раббан Каума, впервые доставивший в Европу письмо от монгольского правителя, автором его был персидский хан Аргун, а не Хубилай. Однако христианские правители, как церковные, так и светские, были счастливы встретить союзника, способного ударить в тыл мусульманам, а Восток в их глазах представлял собой огромное целое, в которое они с энтузиазмом включали все страны, расположенные к востоку от Средиземного моря. Еще через несколько лет письмо от Аргуна слилось воедино с рассказами Марко Поло, утверждавшего, что он пробыл на службе у Хубилая с 1275 по 1291 год. Все чудеса мира принадлежали монголам, союзникам западных христиан. То обстоятельство, что русские православные понесли от монголов такой урон, что вспоминания об этом до сих пор неотступно преследуют их коллективную память, могло смутить лишь небольшую часть римских католиков. Что касается монгольских вторжений в Богемию, Венгрию, Австрию, Сербию, Далмацию (1241-1242 гг.) и даже Польшу (1240 г.), то они, казалось, не имели продолжения и уже отстояли почти на полвека, то есть на два поколения, иными словами, это были уже почти допотопные времена!
В течение этого времени Хубилай продолжал свое наступление в двух направлениях, которые определяли всю его деятельность - завоевание и буддизм. В 128 Г г. он развернулся вовсю: воевал с Японией (это было сокрушительное поражение), угнетал даосских монахов, в очередной раз обвиненных во всех грехах Китая и вынужденных покинуть ряд своих монастырей, чтобы там могли поселиться буддийские общины, способствовал восстановлению связей между Китаем и Тибетом. К склонам Гималаев была отряжена экспедиция на поиски истоков реки Янцзы - выходило, что китайская Великая равнина орошается тибетскими водами, и этот символ много говорил сердцу человека, который так горячо любил Пхагс-па, умершего несколькими месяцами раньше (1280 г.).
С годами война - в Тонкине и Чампе (1283 1287 гг.), на Яве (1293 г.) - в совокупности с превратностями судьбы, обычно несчастными, как всегда, взяла свое. Через несколько месяцев Хубилай скончался (1294 г.). Его время прошло; он больше не был человеком, которого требовала ситуация.
Тимур
Его наследником стал Тимур. В его, прямо скажем, коротком правлении (1294-1307 гг.) есть чему удивиться: кто бы мог ожидать, что монгольский правитель с большой торжественностью введет обязательный и повсеместный культ Конфуция (1295 г.)? Было ли это связано с наставлениями многочисленных иностранных советников из окружения Хубилая, которые, наконец, обрели внимательное ухо в следующем поколении? Среди них побывали самые разные персонажи, вроде братьев Поло и их племянника Марко (о котором ни один китайский источник не сохранил ясного упоминания), но, главное, множество людей из приграничных областей Китая, вроде Шалобы (1259 1314 гг.), тангута из царства Си Ся, ставшего почтенным буддийским монахом, затем, разумеется, Пагпа и Танба, другого тибетского монаха, и, наконец, самого знаменитого из всех, Елюй Чуцай.
Елюй Чуцай принадлежал к тюрко-монгольскому народу киданей. Будучи человеком благородных кровей, он происходил из древней правящей династии Ляо, свергнутой Цзинь в 1125 г., хотя эта драма уже давно принадлежала истории. Елюй Чуцай занимал, очевидно, без особого вдохновения, высокие посты у победителей своих предков, пока не оказался сначала в лагере Чингисхана незадолго до смерти последнего (1227 г.), а потом, после взятия Кайфэна (1233 г.) и разгрома Цзинь (1234 г.), - с Угэдэем. Разумеется, вокруг этого персонажа, чей рост и мудрость, казалось, ограждали его от коварных обвинений и горьких неудач, очень скоро выросли целые сплетения легенд. Приукрашенные различной мишурой сообразно с обстоятельствами, они без конца живописали и разрабатывали романтический контраст между сверхчеловеческой силой завоевателя и бесстрашным величием мудреца. В подобных историях на сцене неизменно появляется какой-нибудь Чингисханов военачальник, старательно уничтожающий самые прекрасные города, чтобы пустить под пастбища занятую ими землю. Но в последний момент Елюй Чуцай останавливает руку разрушителя и раскрывает взбешенному кочевнику красоты городской цивилизации. Одним словом, Елюй Чуцай объяснил монголам назначение города, хотя в начале своего эпического похода они не имели ника-кого-понятия об этом явлении. Тот факт, что этот великий человек был киданем, а не китайцем по фамилии Хань, также имел большое значение, и ученые давно сделали Елюя Чуцая символом успешной «ки-таизации» народов, живущих на границах империи. Этот пример и сегодня сохраняет все свое значение, служа основанием для рассуждений об интеграции народов периферии и одновременно подчеркивая универсальную ценность китайской цивилизационной модели.
Таким образом, тот факт, что Тимур благоволил конфуцианству с его отчетливо социальной и городской направленностью, отражал примечательную эволюцию, заставляющую отказаться от хорошо известного стереотипа, гласящего, что монголы ничего не понимали в Китае и уничтожили его, навязав ему социальные решения, противоречащие его традиции.
По правде говоря, было очень мало вероятности, что монголы смогут оказаться восприимчивыми к тем же ценностям, что и китайцы, с самого начала. И поскольку в недавно завоеванной империи им предстояло образовать «четыре сословия», как этого требовал местный китайский обычай, в основу новой социальной структуры легли критерии, отличавшиеся от принципов эпохи Хань. На смену логике, которая некогда постепенно выстроилась исходя из гражданских задач, пришла логика завоевания. Монголы, которым также была известна иерархия, связанная с клановой или региональной принадлежностью, оказались на верху лестницы, заняв завидное положение, которое в традиционном Китае принадлежало образованному слою. Народам Центральной Азии, давно примкнувшим к монголам (как, например, кидань Елюй Чуцай), была оказана честь встать непосредственно ниже них. К ним были приравнены и иностранцы - монголы называли их «людьми с цветными глазами» (по-китайски сыму-жэнь) - полиглоты, путешественники, авантюристы, прекрасно знавшие большой мир и оказывавшие бесценные услуги. Далее шли северные китайцы, помещенные в третий разряд, так как они, давно испытывая на себе влияние степной культуры через своих господ из династии Цзинь, покорились без особого сопротивления. Наконец, в самом низу социальной лестницы, на четвертом уровне, в прошлом занимаемом купцами, копошилась бесчисленная масса южных китайцев, исключая тех, кто успели стать официальными союзниками. Монголы так и не простили им слишком долгого сопротивления, как бы велико ни было желание «сотрудничать» у многих из них, особенно крупных землевладельцев.
Хотя эта система была установлена и признана, Тимур при случае умел от нее уклониться. Ему довелось даже защищать китайских купцов от корыстолюбия арабских ростовщиков: эти заимодавцы, выходцы из мусульманских гильдий, невероятно разбогатевшие благодаря торговле между Китаем и Ближним Востоком, ссужали китайцев деньгами, незаконно взвинчивая процентные ставки, уже кабальные даже в своем нормальном состоянии.
Однако надежда Тимура достичь равновесия умерла вместе с ним (1307 г.). Впрочем, земные стихии, казалось, ему не благоприятствовали: уже в 1303 г. землетрясение в Шаньси оставило после себя тысячи жертв, в 1306 г. трагедия повторилась в Ганьсу. Плотины на реке Хуанхэ грозили рухнуть, и нужно было собрать десятки тысяч людей, чтобы их отремонтировать.